Герман Романов - «Попаданец» на троне
Так с ним обходились все последние годы царствования императрицы Елизаветы Петровны. Так же поступал с ним Петр Федорович, ее племянник, ставший полгода назад императором.
Он посетил Ивана в крепости, велел обид не причинять, хорошо одевать и кормить, но оставил офицерам четкий приказ — если кто попытается освободить Ивана Антоновича, то царственного узника без промедления и жалости убить немедленно…
Накрытый завтрак был роскошен — копчености и жареное мясо, осетрина, клубника и бутылка французского шампанского, сладковатого игристого вина.
Он уже ведал причину такого к себе снисхождения — не держались мужчины на русском престоле. Петр Второй не правил и трех лет, как умер от оспы, сам он не царствовал и трех месяцев, а Петр Третий только полгода протянул и был свергнут собственной женой с престола.
Иван печально усмехнулся и сел за стол. Но аппетита не было — царевич лишь чуть поковырялся в блюдах и выпил два стакана вина. Сытость отяжелила желудок, и сонливость мягко охватила узника.
Подойдя к кровати, Иван Антонович лег и вскоре уснул. И снилось ему, что освобожден он из крепости и под колокольный звон и пушечные залпы вступает он на престол.
И улыбался во сне царевич. Так он и умер во сне с улыбкой на губах, без боли отлетела душа, ядом неведомым отравленная…
Петергоф
Кавалькада из доброй сотни всадников на бешеном аллюре ворвалась в Петергоф. Петр ощутил своеобразное дежавю — ведь позавчера он также галопом влетел на эту мостовую и зарубил здесь солдата.
Но сейчас ничего подобного — на всех углах посты лейб-кирасир в зеленых мундирах бывшего Невского полка, у всех дворцов и павильонов стоят надежные караулы гусар в желтых и красных ментиках.
У Большого дворца Петр остановил коня и спрыгнул с седла. Стоявший на булыжной мостовой высокий старик в фельдмаршальском мундире с голубой лентой через плечо широким шагом направился к нему.
Петр порывисто и крепко обнял Миниха, прошептал в ухо:
— Благодарю тебя за все сделанное. И никогда не забуду!
Вырвался сам из могучих, отнюдь не стариковских, объятий Миниха и троекратно, по русскому обычаю, расцеловал. Чуть отстранившись, тут же требовательно спросил у старого фельдмаршала:
— Где Роджерсон?
— В павильоне у канала, — Миних ничему не удивлялся, — а Поульсен рядышком, в соседней комнате. И княгиня Дашкова…
— Тогда туда, — и Петр быстро пошел в указанном направлении.
У одноэтажного здания среди деревьев остановился и закурил. Стоявшие у дверей голштинские драгуны вытянулись на караул, замерев.
Кинув окурок, Петр шагнул в раскрытые двери, впереди него шагал дежурный офицер. Остановились перед дверью в комнату — по обе стороны стояло по драгуну с обнаженными палашами.
— Зер гут, охрана, надежная, — пробормотал он и вошел в комнату.
Рыжий мужик в малость потрепанном камзоле сидел в кресле небольшой комнатенки, из всей мебели имелась еще жесткая кровать с наброшенным домотканым покрывалом. Окно без решеток — но за стеклом маячили две драгунские шляпы. Впрочем, те недолго были в одиночестве, рядом с ними появились три казачьих папахи.
Петр оглянулся — за ним спокойный, как удав, Миних, Гудович с яростным оскалом, невозмутимый сотник Денисов и два здоровенных казака личной охраны, страхолюдные и молчаливые.
Не говоря дурного слова, Петр подошел к вставшему лекарю и от всей широты русской души врезал тому в грудину. Англичанин согнулся, в хрипе открыл рот, и Петр тут же выдал изрядную добавку — коленом по роже, чтобы юшку хорошо пустить.
Потом император спокойно уселся в кресло и снова закурил, успокаиваясь. Казаки подхватили Роджерсона, поставили на ноги — из разбитого носа представителя Туманного Альбиона текла кровь.
— Ваше императорское величество, я есть подданный английской ко…
Договорить лекарь не успел — по жесту Петра Денисов махнул ему кулачищем в живот. Вот тут-то англичанина капитально скрючило в казачьих руках, только подогнутые ножки засучили по полу.
Петр вскочил из кресла, схватил Роджерсона за волосы и откинул назад голову. Глазки у лекаря забегали, на императора посмотреть боялся. Пальцами Петр хватанул бровь и рванул. Роджерсон взвыл от боли.
— Ты ядом письмо императрицы ко мне травил?! Отвечай, сука!
— Нет, не я, государь! Я только яд княгине Дашковой дал…
— Не ты, значит. А откуда знаешь, сволочь?! Правду говори, а то медведю скормлю!
— Так она и говорила, для кого это, и от вашей супруги разрешение было! То она сказала! А-а! — Роджерсон выл от боли — брови Петр ему вырвал, кровь заливала лицо. Денисов же помог крепко-ухватил в горсть гениталии лекаря и сдавливал их.
«А казак ведь знает, что такое интенсивный допрос пленного в разведке», — искренне удивился в мыслях Петр, но спросил вслух другое:
— А инструменты бальзамические на меня Поульсен приготовил?! Кто ему приказал?!
— Ой! А! Княгиня Дашкова ему велела… — Роджерсон уже выл от боли, пока Петр скручивал ему ухо.
— Этот яд ты готовил, сучонок? — Петр сунул под нос лекаря-отравителя бумажный пакетик, изъятый у князя Барятинского и переданный ему генералом Гудовичем.
— Я готовил! — тут же взвыл Роджерсон, едва взглянув на пакетик. — И княгине передал!
— Ах ты, сучий выкидыш, опарыш жеваный! — Петр избивал лекаря методично, превратив вскоре его лицо в кровавую маску.
Бесило его еще и то, что лекарское искусство смертоносным теперь стало, а медик без препон душевных легко отравителем стал.
— Водой отлить, в чувство привести. Показания пусть собственноручно запишет, а мы пока других отравителей навестим, о делах наших скорбных побеседуем! — Петр повернулся и вышел из комнаты.
Быстро прошел по коридору павильона и без промедления зашел в предупредительно открытую перед ним дверь, у которой застыли два вооруженных стража.
Поульсен, тщедушный мужичонка, при появлении императора встал, лицо бледное, но спокойное. Ручонки с глазками не бегают.
«Не похож на отравителя сей лейб-хирург, не похож!»
— Зачем инструмент для бальзамирования подготовил? Кого потрошить собрался, эскулап?
— Вас, ваше императорское величество, — спокойно ответил Поульсен, глядя немигающими глазами прямо на лицо императора. Только лицо еще чуть побелело, но не лгал императору хирург, не лгал — иначе ложь бы легким туманом выбивалась. — В ночь на 29 июня мне велели инструменты для бальзамирования покойного императора, то есть вас, государь, подготовить. Я не сомневался, так как собственными глазами видел похоронный кортеж.
— Ага. А кто вам приказал?
— Ее светлость княгиня Екатерина Романовна, государь.
— Ага, — Петр был обескуражен честными прямыми ответами. Его детектор безмолвствовал — медик говорил правду. Петр в растерянности почесал переносицу, ему стало ясно, что лекарь тут не при делах.
А медик продолжал говорить:
— А вчера я понял, что стал жертвой чудовищной мистификации, и задал их высокой светлости княгине Екатерине Дашковой вопрос, для чего были те пышные ночные похороны.
— Ну и что ответила вам их светлость?
— Она загадочно улыбнулась и ответила одно. Я постараюсь в точности сказать ее слова. Они были такие — «Мы хорошо подготовились». Это все, что она сказала мне, ваше императорское величество.
— Ну что ж, — задумчиво проговорил Петр, — вы сказали правду. А потому свободны. Выпустите господина Поульсена на свободу. Как говорится, с чистой совестью. Но помните, пока не разрешу, из Петергофа не выезжать! Понятно вам?!
— Да, ваше императорское величество, — склонился перед ним в поклоне лейб-хирург мятежной супруги.
Петр ободряюще ему улыбнулся и, выйдя из комнаты, направился по длинному коридору в противоположный конец павильона, где у приоткрытой двери стояли на карауле трое постовых, вытянувшихся перпендикулярами. Петр им благосклонно кивнул и зашел в комнату.
На кровати сидела, понурив голову, молодая черноволосая красотка в порядком запачканном Преображенском мундире. При виде императора она встала и чуть склонила голову:
— Я счастлива видеть вас, ваше императорское величество!
Петр малость охренел, глядя на улыбавшуюся ему женщину, с языка которой срывался легкий туман. Он в восхищении даже покачал головой — ну какова стерва, врет и не краснеет. Серьезный противник!
— А я как рад видеть, княгиня. После сделанных вами подарков мое искреннее желание увидеть вас еще больше усилилось.
— Каких подарков, ваше величество? — в недоумении выгнула красивые брови Екатерина Дашкова.
— Позвольте поблагодарить вас за репетицию моих пышных похорон. Утешили вы своего крестного отца, меня то есть, если вы подзабыли за молодостью лет. Вам ведь всего восемнадцать? Все очевидцы говорят в один голос, что эта затея вам особенно удалась! Но стоит заметить, что реальные похороны вызвали бы у вас исконное чувство гордости за проделанное!
