Александр Шуваев - ГНОМ
Он зря опасался. Повод оказался достаточно весомым. За Выборгом у финской стороны уже не было таких серьезных укреплений. Не было крупных воинских контингентов: те, что еще не были уничтожены, сохранили дисциплину и часть оружия, могли только следовать за русскими, никак не успевая прикрыть столицу. Более того: из-за действий громадных масс ударной авиации возможность переброски резервов практически отсутствовала.
С чем до этого момента финская сторона практически не сталкивалась, так это с крупными соединениями советских танков, хотя и было доподлинно известно, что они - есть. Теперь, когда оказался пробит последний заслон, и захвачены оба берега Сайменского канала, и железнодорожные станции Лаппенранта и Куйвола, когда силы Красной Армии вышли на финишную прямую, в конце которой находилась столица Финляндии, вдруг появились танки. Когда их собрали воедино, вместе оказалось довольно много.
А потом двести восемьдесят три "Т - 34", семьдесят восемь "Т - 70" и прочих легких машин, около девяноста САУ, с опытными экипажами, генераторными ротами и надлежащим количеством мотопехоты в грузовиках, все как положено, - встретились в жестоком встречном бою с той самой 122-й пехотной дивизией вермахта. В конце концов разведка, до сих пор работавшая безупречно, не могла не дать сбой. Никто так и не смог объяснить, как авиаразведка умудрилась прошляпить целую дивизию, но такие вещи на войне все-таки, видимо, неизбежны. Немецкое соединение, выложившись полностью, было разметано и разорвано в клочья ударом бронированного полчища, но нанесло ему серьезные потери и заставило отложить рывок на запад для восстановления боеспособности. Без этого столкновения танковая группа, мало уступающая полноценной танковой армии, была вполне способна преодолеть расстояние до Хельсинки часов за двадцать пять-тридцать. Вынужденная пауза, как ни цинично это звучит, может, пожалуй, считаться оптимальным вариантом. В ответ на очередной сигнал от выступившего в качестве посредника шведского правительства, советская сторона все-таки согласилась на так называемое "условное перемирие". "Условное", - это потому что финская сторона, помимо прекращения боевых действий, еще была лишена права к "перемещению резервов и каких-либо других воинских контингентов на все время действия настоящего Перемирия". Это значило, что советская сторона, заметив какие-нибудь действия, направленные на стабилизацию положения на фронтах, имела право пресечь их самыми жестокими мерами.
Сама Красная Армия тем временем подтягивала тылы и резервы, перебазировала авиацию поближе к фронту, разоружала недобитых окруженцев и делала массу полезных для здоровья дел в том же роде. Все вместе называлось "восстановлением боеспособности войск". Они и впрямь были немало утомлены и потрепаны напряженной боевой работой и, прежде всего, маршами по труднопроходимой местности.
Неизбежный "дуглас" с представительной делегацией на борту получил воздушный коридор до Москвы.
Требования советской стороны были, в общем, ожидаемыми. Согласно инструкциям президента и собственной немалой властью финская делегация практически безоговорочно приняла большинство из них. Благо, особого выбора у них не было. Жаркие споры вызвали только размеры контрибуции: шестьсот миллионов долларов, товарами по выбору, в ценах на начало 1937 года, за пять лет. Совершенно непомерная сумма для разоренной страны. Андрей Жданов, очевидно, игравший в советской делегации роль "злого полицейского", сверкая небольшими, темными глазами, орал, багровея и брызгая слюной:
- Денег нет? Вот как! На доты с броненосцами у них есть, а как оплатить ущерб, - нету? Давайте ищите, а то я найду! Весь флот до последней рыбачьей лодки, и она пригодится. Весь подвижной состав, - два! Все обрудование с электростанций, - три! Все провода со столбов. Все рельсы со шпалами заберем, и вас же самих пути разбирать заставим! Я найду-у!!! И больше найду!
Это было не смешно. Негодяй был способен и на такое, а буквальное выполнение угрозы обозначало уничтожение самих основ жизнеспособности общества. По сути, - то же убийство. Правда, первые люди делегации, товарищ Молотов и Климент Ворошилов, никак своего отношения к эмоциональному выступлению товарища не показали. Не поддерживали, но и не пытались придержать. Вячеслав Михайлович вообще предпочитал больше помалкивать, и только помаргивал острыми глазками за стеклами очков, наблюдая за происходящим.
Главой делегации был премьер-министр Хакцель, министром иностранных дел - Энкель, но замнаркома товарищ Литвинов с первой минуты переговоров начал пристально присматриваться к Паасикиви. Замнаркома отличался исключительным чутьем на людей, а финн импонировал ему способностью мыслить точно, учитывая все обстоятельства, но при этом неожиданно. Для того, чтобы завести нужный контакт с перспективным политиком, он даже пошел на кулуарные беседы с ним, в перерыве между заседаниями. Благо, - Вячеслав Михайлович был не против. В ходе беседы он пошел даже на то, чтобы ответить на ряд достаточно неформальных вопросов с предельной откровенностью. Так, в ответ на вопрос о причинах столь жесткой позиции советской делегации ("Я бы даже сказал, - слишком эмоциональной и граничащей с ожесточением…"), он, поморщившись, ответил.
- Среди руководства широко распространено мнение, что, не окажи вы столь успешного сопротивления, Гитлер, может быть, и не развязал войну. Вы всему миру продемонстрировали слабость Красной Армии образца тридцать девятого - сорокового, и он решился. Я этого мнения не разделяю, но оно существует. Вас считают виноватыми в страшной беде, - отсюда показательный разгром, отсюда же жесткая позиция… некоторых наших товарищей.
- И еще: почему вы отказались от планов советизации Суоми? Или я ошибаюсь?
- Не знаю. Не мой уровень. Могу только предположить, что причина простая: война. Нам пришлось пересмотреть… многие прежние взгляды. А главное, - мы сейчас не можем позволить себе то, что могли в тридцать девятом. В отличие от Польши, Венгрии, Чехии, - даже Германии! - в Финляндии нет кандидатур для формирования просоветского правительства. Во всех странах Европы позиции коммунистов неизбежно будут достаточно сильными. Только не у вас. А советских и партийных работников нужной квалификации у нас не хватит. Слишком велики потери. Вам, наверное, говорят про эту категорию деятелей много всякой ерунды, но на самом деле они и воевали достаточно активно, и истребляли их в первую очередь. Нехватка просто катастрофическая. Не знаю даже, что и делать-то будем после войны.
Слова о некоторой коррекции взглядов советского руководства были, понятно, дипломатией, но все-таки доля истины в них была. Поэтому он, помолчав, добавил:
- А теперь послушайте меня внимательно, это важно. Мы заинтересованы не в вашем разорении, а в том, чтобы как можно больше с вас получить. Легче это сделать организованно. Возникла идея взыскать с вас контрибуцию кораблями. - Видя, что советник собирается перебить его, остановил жестом. - НОВЫМИ кораблями. У вас неплохие судостроители, а мы помогли бы развернуть производство. А при необходимости - расширить его.
- У нас нет достойного упоминания судостроения. И вы это отлично знаете.
- Это тягостное недоразумение. Финляндия буквально создана для размещения современных верфей. Долги вы отдадите, а они останутся. Нам будет нужно очень, очень много кораблей в ближайшие годы. А если вас интересует мой совет, то вложите деньги в производство паровозов и вагонов. Гарантирую неплохую прибыль даже с учетом уплаты долгов.
Идея была его. Но высказать ее контрагенту ему позволили только после ожесточенных споров. Вопрос освоения Европы в послевоенном периоде, - и, вероятнее всего, без всякой помощи нынешних союзников! - незаметно-незаметно становился актуальным. Все увереннее занимал место в повестке дня. Финляндия могла стать самым подходящим полигоном для отработки подходов в этом нелегком деле.
Вот сколько ни есть на свете экзотических народов с самыми диковинными обычаями, но нет существа более загадочного, чем цивилизованный европеец. Это нас они называют непостижимыми?! Нас?!!
…Окончательно решив сдать союзника на колбасу, барон Маннергейм написал Адольфу Гитлеру прочувствованное письмо, в котором сообщал о выходе Финляндии из войны и выражал свое полнейшее почтение. С ностальгическим сожалением, - видимо, смахнув с век скупую мужскую слезу от одолевающей сентиментальности, - вспоминал о золотых денечках безнаказанного совместного разбоя. Заканчивалось письмо искренними сожалениями о том, что приходится предавать, извинениями в совершаемой подлости, - мол, ничего личного, просто обстоятельства, - и робкой надеждой на то, что его резоны будут поняты. Заклеивши конверт, он ту скупую слезу отер, да и приказал всех немецких военнослужащих без промедления интернировать, самолеты и суда, - арестовать, а, буде начнут сопротивляться, - стрелять на поражение.*
