Александр Конторович - Черная смерть (Главное - вернуться)
— Телефонист! Саперов дай!
— Боец Грачев у аппарата!
— Вот что, боец, это командир роты. Давай там, отпускайте бочку. Понял меня?
— Так точно, понял! Отпускать бочку. Значит, мост взрываем?
— К чертовой бабушке!
— Сделаем, товарищ командир!
Сверкнул нож, перерезая веревку. И не удерживаемая более на дне ничем, наверх всплыла здоровенная бочка из-под бензина. Когда ее боковина показалась над водой (у ближнего к нашему берегу края моста), натянувшаяся проволока выдернула чеку натяжного взрывателя. Своего часа в бочке, помимо тридцати килограммов взрывчатки, ждал еще добрый груз из полудесятка артиллерийских снарядов…
Мощный взрыв поднял вверх бревна мостового настила. Удивительная, сюрреалистическая фигура из вставших на дыбы обломков моста некоторое время висела в воздухе. Казалось, что на месте переправы вырос странный куст из дерева и воды. Сбитые мощным гидроударом, покосились и упали в воду устои моста. Вбежавшие на мост солдаты были в большинстве своем сброшены в воду. Прошла секунда, и на них сверху посыпался град обломков, топя и оглушая оказавшихся в воде людей.
Звякнула, упав на пол, чайная ложка. Забыв про недопитый чай, подскочила с места молодая девушка в белом халате. Тонкий писк сигнала заставил ее забыть о своих делах, о недочитанной книге… Бегом, бегом по коридору! Что-то произошло в пятой палате.
Дверь нараспашку, быстрый взгляд на приборы — что случилось?
На стоявшем слева мониторе прыгала и дрожала змейка кардиограммы.
Зацокали по плитке пола каблуки бегущей медсестры. Телефон, где телефон?!
Да вот же он, на столике, там, где и всегда!
— Виктор Николаевич! В пятой палате… там… там что-то непонятное происходит! Приборы как взбесились!
— Что?! Дежурную бригаду поднимай! Еду!
Дрогнула и сжалась в кулак рука лежащего на койке человека. Тонкие, как у пианиста, пальцы захватили ткань простыни…
Еще один снаряд…
У них там что — полевой склад боезапаса? Дело к вечеру идет, а фрицы до сих пор долбят по берегу, будто задались целью вспахать его на метр в глубину. К тяжелым пушкам присоединились минометы и еще какая-то мелочь.
Оставив в засаде пулеметчиков, мы оттянулись в деревню. Здесь пока было тихо, снаряды сюда не залетали. С немецких позиций деревня не просматривалась.
Однако, вечер уже. Ночью немцы в атаку не пойдут. Значит, день мы выиграли. Остался еще один. Перекусывая трофейными консервами, я мотался по позициям, распределяя бойцов и определяя им задачи. Пару раз натыкался при этом на майора. У меня сложилось впечатление, что он, или кто-то из его бригады, постоянно находятся около меня. Только делают это так, чтобы я их не замечал. Ну и черт с ними, не мешают — уже хорошо. А если еще и обещанная им рота подойдет… Эх, мечты, мечты — где ваша сладость?
— Все в сборе?
— Так точно, товарищ майор. Вон и Михеев подошел.
— Женя, как там объект?
— Спит, товарищ майор. Прямо на ходу уснул. Только что разговаривал, чай пил. Обернулись к нему, а он уже спит. Мгновенно заснул. Его там бойцы уложили на ящики. Три человека с ним рядом постоянно. Они бы его и без нас так же охраняли бы. Их старший — Ковальчук, мужик дельный. В задачу врубился сразу, даже объяснять ничего не пришлось. Он и без нас к нему двух бойцов прикрепил. Чтобы смотрели, как он жив-здоров, ну и вообще…
— Да? Ты потом попроси его на пару слов. Посмотрю, что это за дельный мужик такой… Ладно, раз все собрались, ставлю задачу на завтра. Рота еще не подошла, и подойдет ли она вообще — не знаю. Самолет будет только завтра к вечеру. Сядет на аэродроме, так что удержать его до этого момента необходимо. Коридор немцами перерезан, других путей эвакуации нет. Поэтому изъятие объекта сейчас может, как это ни парадоксально, только еще более усугубить общее положение вещей. Руководству я эти доводы сообщил. Нам предписано действовать по обстановке. Здесь все ясно?
Окружавшие майора люди промолчали. Вопросов ни у кого не было.
— Продолжаю. Основная задача осталась прежней. Эвакуировать Леонова в тыл. Соответственно с этим, на всех, я подчеркиваю — на всех, лежит обязанность следить за ним во все глаза. Любая угроза для него должна быть устранена немедленно. Желательно — вместе с объектом-носителем. Порядок прежний. Один человек — ближнее охранение, два — дальнее прикрытие. Глаза бойцам не мозолить, тут все нынче нервные да уставшие. Самому Леонову на глаза тоже не лезть, а то он тоже мужик непростой. Кто его знает… Лихова так отбрил! У того аж руки затряслись, когда я пояснил ему, чего он на самом деле избежал. Штрафники его прямо там и закопали бы. С них станется. Терять тут уже всем нечего, так что на звание и документы смотреть не будут. Для них Леонов сейчас — единственный шанс уцелеть. И церемониться с его обидчиками никто не станет. Да и не нужно нам с ним отношения обострять. Поговорили мы правильно, уехать с нами он готов, так стоит ли игра свеч? Все равно раньше завтрашней ночи мы отсюда не улетим. Спрятаться нам всем негде, до аэродрома местность, как стол, ровная. Не то что танк, мотоциклист издали всех порезать сможет из пулемета. Немцы, сволочи, это тоже понимают, так что будут нас завтра отсюда сковыривать за милую душу. А до вечера продержимся — так и препятствий к отходу не будет. Да и в спину никто не стрельнет… Если вопросов нет, все свободны. Барсова, останься.
Дождавшись, когда все разошлись по постам, Гальченко повернулся к Марине.
— Ну, что скажешь? Ты его сегодня видела. Он?
— Да, товарищ майор. Он это. Движения, жесты, манера голову держать — все совпадает. И здесь, и в деревне — это один человек.
Майор прошелся взад-вперед.
— Видишь ли, Котенок… Я ведь не обо всем наверх доложил тогда. Уж больно необычными мне твои утверждения показались… Только ты одна его видела и одна с ним говорила. А ну как не смогли бы мы доказать твою правоту? И навесили бы наши врачи на тебя ярлычок… И все, для дела ты человек потерянный. Никто тебя уже в бой не выпустит, с таким-то медицинским заключением! Будешь до конца жизни бумажки со стола на стол перекладывать.
— Не хотелось бы…
— Мне тоже. Ибо, прости уж меня за прямоту, человек ты правильный! И когда ты позади, я не оборачиваюсь, за тыл спокоен. Тебя уже контролировать не надо.
— А других?
— Некоторых еще нужно.
Они оба замолчали.
Майор вытащил папиросу, прикурил.
— Значит, так, Котенок. Тебя Леонов еще не видел пока. Пусть так и дальше будет. Не надо его провоцировать. Мало ли как он на тебя сейчас среагировать может? Дрогнет рука в неподходящий момент, или в башке переклинит чего… Понимаешь меня?
— Да, товарищ майор. Понимаю.
— И… относительно второй части приказа… Так вот, Марина, тебя это не касается.
— Почему?
— А как ты сама думаешь? Ты в него выстрелить сможешь?
Барсова молчала. Только прутик в ее руке продолжал чертить на земле какие-то завитушки. Наконец она подняла голову.
— А вы, товарищ майор? Вы сможете? После того как он нас всех… можно сказать, с того света вытащил?
Гальченко ответил не сразу. Докурил, притоптал бычок.
— Видишь ли, Котенок, тогда мы опасались, что он попадет в руки к профессору.
— Это к какому же? Не к тому ли, которого мы там угрохали?
— К нему. Поэтому и был отдан такой приказ.
— Но, ведь его теперь нет? Значит, и приказ…
— Действует. На место убитого профессора пришел новый.
— И что теперь? Над… Леоновым всегда будет висеть этот топор?
— Пока сохраняется возможность его захвата противником — будет.
— И это значит, что вы…
— Буду стрелять. И требовать этого от других. Кроме тебя.
— Почему?
— Есть грань, которую не может преступить даже командир, отдавая приказ. Война ожесточила всех. Но даже и в жестокости есть граница, которую нарушать нельзя. После этого уже не сможешь оставаться прежним человеком. Будет машина, бездушный механизм для исполнения команд. Чем мы в этом случае станем лучше немцев? Я никогда не спрашивал тебя, кем был для тебя твой «дядя Саша»? Не хотел касаться этой темы, не мое это. Вот скажи мне, в него ты стала бы стрелять? В таких же условиях?
Марина молчала. Рука ее остановилась и прутик упал на песок.
— Вот видишь? Сама эта мысль для тебя невыносима. А Леонов… ведь ты же узнала его там, в деревне?
* * *— Таким образом, коллеги, на примере этого больного мы можем наблюдать процессы, возникающие после изменения курса лечения, — профессор Панков вытер испачканные мелом руки. — У кого-нибудь вопросы есть?
— Но, профессор, как вы можете объяснить столь быстрое изменение поведения человека? Ведь он лежал в коме почти полгода? Неужели этот процесс обратим? — сказал высокий, светловолосый врач, внимательно слушавший его доклад.
