Олег Никитин - Корабельщик
Кандид тут же, едва выбравшись из мобиля, потребовал себе сладкого чая с плюшкой, и Гликерии пришлось купить ему все, что нужно. Малыш несколько месяцев назад твердо встал на ноги и теперь с усмешкой оглядывался на Руфину, которая принуждена была катиться в санках. Впрочем, пешеходная дорога поднималась в гору, и через десяток саженей Кандид без лишних разговоров вскарабкался на шею Агапита.
– Уф, какой здоровенький малыш! – запыхтел тот.
– Сам ты малыш, дядя, – ответил мальчик. – Гляди, я выше всех!
Холм, как водится, был переполнен гуляющими, особенно у подножия. К вершине мало кто поднимался, хотя огромная и широкая ледовая дорожка тянулась вниз именно оттуда.
– Ну что, поехали? – Агапит устал и вопросительно глянул на Еванфию. Та уже давно обливалась потом и утирала покрасневшее, круглое лицо платком. После рождения Руфины она располнела и не могла уже так живо карабкаться по склонам холма. Максим ответил за нее – он видел, что жена утомлена и больше не хочет подниматься.
Они переждали, пока вниз мимо них не промчится ватага парней, перемешанных с визжащими девчонками, и тоже прыгнули на ледовую дорогу – и Агапит с Кандидом на закорках, и Гликерия с Руфиной на саночках, и сам товарищ министра с Еванфией в обнимку. Сверху на них упала Аглая, и они понеслись вниз, хохоча во все горло. С боков на них прыгали прочие катальщики, сверху тоже кричали, внизу шевелилась целая толпа, по сторонам мелькали цветные тряпичные плакаты со названиями магазинов, сверху плавали надувные каучуковые шары, внизу неслась прочь корка оцарапанного льда, где-то далеко наигрывали на трубах и флейтах бродячие музыканты и даже целый оркестр – одним словом, было здорово.
Даже фотограф, сумевший запечатлеть помятое в толпе семейство Рустикова на дагерротип, не испортил праздника. Тем более он вежливо приподнял шапку и быстро удалился в ближайший трактир, пока его аппарат не сломался от снежной пыли или от случайного удара гуляки.
– Ну что, еще разок? – запахивая расстегнувшееся пальто, спросил Максим. Пары пуговиц, конечно, уже не хватало.
– Нет уж, мы с Руфинкой в кабачок сходим, – воскликнула Гликерия.
– Да, мы немного согреемся и придем, – поддержала ее Еванфия. Барон знал, что они закажут теплого вина и не уйдут из кабака, пока не выпьют всю бутылку – что ж, для ясного зимнего дня совсем неплохое занятие. – Ты с нами, Аглая?
– Нет, – насупилась девочка. – Я с папой прокачусь. Мы повыше поднимемся, правда?
– Правда, правда, – улыбнулся Максим. – До самой вершины. Тут поблизости механический трос недавно провели, на керосиновом движке. Сам везет, когда не сломан. Пойдем, Агапит.
0
Больше этой зимой им так и не удалось выбраться на совместное гулянье – то и дело случались срочные дела, требовавшие участия Максима. А потом и ветры с юга задули, гора потекла ручьями, и вместо ледяной дороги возникла черная плешь, с которой катальщики намертво срезали всю прошлогоднюю траву…
Когда снаружи раздался шум, барон испугался и решил, что ему все мерещится, а потом обрадовался – освобождение, настоящее освобождение уже казалось благом. Хотя бы эта беспрерывная боль прекратится! Кто-то в коридоре вскрикнул и выругался, а затем лязгнула дверь и раздался смех. Очевидно, привели очередного арестанта, и Максим в ужасе вскочил: неужели ему придется просидеть здесь еще один бесконечный отрезок времени?
Но нет, о нем не забыли. Опять по стенам камеры заметалось пламя факелов – на этот раз их было целых три – а вслед за служителями вошел человек в звездчатом плаще и с обнаженной головой. “Гордиан!” – вспыхнуло в голове у Максима, но обратиться к адепту он не решился, видя суровое выражение его лица. Авдиев, видимо, в чем-то убедился и подал знак подручным выводить арестанта. Вся процессия в молчании проделала путь наверх, причем Рустиков несколько раз едва не упал от слабости, а концу подъема запыхался так, будто взбирался на само небо. Вместо того, чтобы покинуть стены Храма, все повернули в узкий коридор. В бойницы с правой стороны задувал теплый ночной ветерок. Солнце, очевидно, уже зашло, и факелы никто не гасил.
Несколько плавных и резких поворотов, и они очутились перед высокой, в два человеческих роста двустворчатой дверью со стилизованным изображением смеющегося Солнца ней. Сопровождающие разошлись в стороны и спрятались в тени, посреди прохода остались только Максим и Авдиев. Створки бесшумно поползли в стороны, открывая перед бароном центральное помещение Храма с алтарем посреди него.
Магниевая вспышка чуть не ослепила его, а когда зрение восстановилось, Максим заметил удаляющегося газетчика с фотоаппаратом подмышкой.
– Что это значит? – пробормотал он и взглянул на Авдиева, но адепт с лишь протянул вперед руку, указывая Максиму на каменный постамент алтаря.
Где-то высоко, под сводами Храма, юные служители затянули песню Смерти:
Слава тебе, Свет небесный,
Лик обративший к людям…
– Пойдем же, брат, – спокойно сказал адепт, легко подталкивая Максима вперед. – Освобождение близко.
Словно привязанный, барон двинулся рядом с Гордианом, механически переставляя ноги. Где-то в уголке глаза отпечаталось, как газетчик расставляет свой треножник в десятке саженей от алтаря, сбоку от него – видимо, чтобы кадр получился наиболее эффектным. “К чему все это?” – с недоумением подумал Максим. Они уже приблизились к высокому постаменту, и барон молча забрался на него, повинуясь командам адепта. Рустиков лег на спину, раскинув в стороны руки, и широко открытыми глазами поглядел вверх, на теряющийся в темноте свод Храма. Он увидел точки Звезд, медленно кружащихся вокруг невидимого Солнца.
– Не двигайтесь, сударь, – прошептал над ним Авдиев. – Все будет в порядке.
– Это не больно? – шевельнул губами освобождаемый.
– Это не опасно для жизни. Главное – не шевелитесь в момент освобождения. И закройте глаза, барон.
Максим послушался этого совета и вновь остался в темноте, только через веки пробивался отдаленный свет нескольких керосиновых рожков. Было жестко и неудобно лежать на холодном алтаре, и все же он был получше, чем сырая скамья в подземелье. Песни Смерти и вязкий, дурманящий запах курильницы повлекли его куда-то ввысь, к сводам, будто он должен был именно так, не теряя сознания и не проходя через ледяные объятия матушки Тьмы, присоединиться к сонму Звезд.
– Твой подданный, матерь наша Смерть, пытался отнять у тебя твое чадо, оставив его мучиться неосвобожденным в этой юдоли горя и боли. Высший закон твой, повелевающий нам предать тебе этого отступника для наказания, будет исполнен. – Голос Гордиана звучал торжественно, и Максим не сомневался, что Смерть благосклонно внимает ему. – Прими же искупляющие вину этого смертного раны и телесные страдания как плату за его ошибку в этом мире, позволь ему завершить свой земной путь небесным, а не раствориться во Тьме бесследно. Воистину мирские деяния его достойны звездных… Именем народа и его законной власти, исполняя волю предков и букву Уложений, избавляя от бесплодных страданий человека и родных его от обузы, дабы дать жизнь новым поколениям сограждан, вверенной мне как служителю Храма властью – покойся в мире и не ропщи на живых.
Все обмерло внутри у Максима, когда тень обеих рук Авдиева с зажатым в них кинжалом мелькнула за веками, стремительно приближаясь к его груди. Лезвие мазнуло Максима по коже, упершись острием в алтарь, вспыхнул магний газетчика. “Не дышите”, – услышал барон и почувствовал, как его руки сцепляют пальцами у него на груди. Повеяло легким ветерком – Гордиан накинул на тело Максима черное покрывало, и тот приподнял ладони на дюйм, чтобы скрыть движение собственных ребер.
В голове у барона было совершенно пусто, будто его и в самом деле только что освободили и дух его не знает, куда податься и что, собственно, делать дальше без тела.
Послышались шаги, Максима плотнее завернули в ткань и перекатили на что-то подвижное. Каталка заскрипела плохо смазанными колесиками на неровностях мраморного пола. Служители двигались в абсолютном молчании, даже дыхания их не было слышно. Барон и подавно молчал, словно ему зашили рот. Худшего, чем нож под ребра, он уже не ожидал, а раз сам Гордиан взялся провести его освобождение, можно было верить в удачу.
Наконец его столкнули с каталки в кучу таких же, “отняв” перед этим кусок ткани. Максим догадался, что находится в печном фургоне, однако тут никто не горел. Под руками барона заскользила влажная одежда трупов, и в слабом свете луны, проникавшем сверху, ладони показались черными. Пахло чем-то приторным, старым и затхлым, как будто сама Смерть придавала людям такой запах, стоило им встретиться с нею.
А раньше Максим думал, что запах у Смерти такой же, как у зимних звезд – морозный и чистый, будто снег. Он подтянулся на руках к борту и выглянул наружу. Фургон стоял на заднем дворе, его крышу освещали слабо светящиеся, высокие окна Храма на первом этаже пристроя. Перекинув ногу, барон мягко спрыгнул на траву, хотя тело его при этом буквально взвыло от боли. Он знал, что территория огорожена и ему не выбраться за нее иначе, кроме как через главные ворота – не в том он был состоянии, чтобы прыгать с дерева на край двухсаженного забора, да еще в темноте.
