Джонатан Филипс - Четвертый крестовый поход
Учитывая неприкрытую вражду между византийцами и крестоносцами, попытка предотвратить самые вероятные последствия войны была благоразумной — но, как мы увидим, не слишком успешной. Чтобы напомнить о том, что осада продолжается под знаменем священной войны, духовенство крестового похода наложило угрозу отлучения от церкви на нарушителей условий соглашения.
К началу апреля крестоносцы были подготовлены к сражениям. За месяцы пребывания близ Константинополя их положение много раз изменялось. Сперва они были приглашены в качестве союзников человека, имевшего законные притязания на престол; затем стали воинами, возведшими его на трон; затем разочарованными и оставленными чужаками, которых избегал бывший союзник и ненавидел его преемник; и, наконец, стали небольшой, но решительной осаждающей армией, у которой заканчивалось продовольствие и едва ли был другой выбор, кроме штурма самого могущественного города христианского мира.
Вечером 8 апреля флот был загружен и готов к отплытию на рассвете. На специально оборудованные суда были приняты лошади. С первыми лучами солнца предполагалось начать действия. В армии нарастало предвкушение боя. Для средневековых войн, а особенно для крестовых походов, сражениям непременно предшествовала духовная подготовка. Богослужение и исповедь были необходимыми условиями, обеспечивавшими погибшему крестоносцу награды на небесах. Воины разрешались от грехов и соединялись с Христом в таинстве причащения.
Наверняка крестоносцы испрашивали божественного заступничества — ведь как иначе могла двадцатитысячная армия взять Константинополь? Все, от самых знатных рыцарей до простых пехотинцев, знали, что следующие дни будут самыми решающими за всю кампанию. Во время первой осады Константинополя успех казался невероятным, однако он был достигнут. К апрелю 1204 года после убийства Алексея крестоносцы потеряли человека, узаконивавшего их присутствие под стенами города и способного предоставить существенную материальную помощь. Теперь они столкнулись с куда более враждебно настроенным населением, а собственное положение стало более шатким. Алексей обеспечивал уроженцев Запада продовольствием. Прожив с его помощью зиму, теперь они столкнулись с острой нуждой. Завоевание Константинополя принесло бы продовольствие и деньги, открывая перед крестоносцами единственную реальную для них возможность действовать дальше. Они чувствовали нравственное оправдание своих действий и располагали впечатляющим списком побед над греками. Однако стены Константинополя взметнулись еще выше, а во главе византийцев встал жестокий и решительный правитель.
Что принесет грядущий день? Скорую смерть от стрелы? Медленный и мучительный конец от переломов, полученных при падении с осадной лестницы или сброшенного булыжника? Ужасную гибель в пылающей смоле? Или же милость Господа, славу и богатство?
Самыми беззащитными оказывались те, кто должен был начинать атаку с навесных мостиков. Никита пишет об огромных наградах, предложенных тем, кто отважится подняться наверх и сражаться на мачтах. Для них жажда славы и вера в удачу должна была перевешивать предстоящий огромный риск.[522] По всему лагерю люди вспоминали свою жизнь, говорили о своих любимых и просили друзей передать весточку, если сами не вернутся из похода. Воины боролись со своими страхами, готовили оружие и молились о победе.
Ранним утром 9 апреля флот крестоносцев подошел к участку стены, протянувшемуся между монастырем Эвергет и Влахернским дворцом. С характерной гордостью Виллардуэн вспоминает о том, насколько прекрасным зрелищем были военные корабли, галеры и транспорты, растянувшиеся на целую милю.[523] Каждое из военных подразделений находилось на группировавшихся вместе судах, над которыми морской бриз развевал флаги. С воинами на борту, нагруженные катапультами, лестницами и стенобитными таранами, корабли крестоносцев придвинулись к стенам и начали приступ.
Стены Влахернского дворца не подходили к берегу, и крестоносцы сошли с кораблей и сосредоточили удар на узкой полосе земли между укреплениями и водой. Обе стороны вели активную перестрелку камнями и снарядами. Первые высадившиеся на берег сгрузили лестницы и прочие боевые устройства под жестоким огнем неприятеля. Когда крестоносцы начали переносить их к стенам, в щиты и доспехи воткнулись первые стрелы. Обычно стрелы не пробивали кольчуг, а если такое и случалось, то наносили лишь легкие раны. И все же они вонзались в доспехи, и вскоре солдаты напоминали огромных дикобразов, утыканных птичьими перьями.
После начала штурма стен солдаты перемешались, и обмен выстрелами был дополнен ударами топоров, мечей и копий. Часть лестниц удавалось оттолкнуть от стен, и тогда они падали вниз со смертоносным грохотом. Воинов сталкивали с лестниц, и те обрушивались на землю, где погибали или получали тяжелые увечья. Многих убивали мечами, пока они двигались вверх. Крики раненых и умирающих, рев команд на греческом, датском, итальянском, немецком или французском языках, возникающий по временам звук императорских фанфар, грохот раскалывающихся на куски ядер, разламывающих городские стены, сливались в адскую какофонию.
Раз за разом крестоносцы пытались установить у основания стен стенобитные тараны. Наверняка сидящие в машинах люди должны были испытывать острую клаустрофобию. Когда они подводили орудия к стенам, защитники города выливали со стен огромные чаны кипящего масла или жира. Едва ли можно представить себе шум, запах и жар, сопровождавшие эти потоки. Иногда тараны загорались, и тогда их команды получали жестокие ожоги. Крича, они выбегали из своего укрытия, ища воды или открытой земли, где можно было бы сбить огонь. Но таким образом они сразу открывали себя для вражеских стрел и снарядов.
Кроме горящего масла, защитники сбрасывали на врага огромные булыжники, которые губили как орудия, так и сидящих в них людей. Уроженцы Запада старались защитить свою армию ответной бомбардировкой. Корабельные катапульты сосредотачивали удар на защитниках над тараном, на этом же участке стен действовали лучники и воины на лестницах.
В тот день греки оказывали мужественное сопротивление. Мурзуфл, предвидя нападение, дал людям четкие указания, и его личное присутствие воодушевляло войска. Он разбил свои багряные шатры на холме у монастыря Пантепоптес за подвергавшимся обстрелу участком стены. Так он мог видеть происходящее за своими оборонительными сооружениями и отвечать на действия противника, что было редкостной удачей при средневековом отсутствии доступных ныне средств наблюдения. В то же время и крестоносцы могли видеть Мурзуфла («изменника», как называл его Робер де Клари), что только подстегивало их усердие.
Византийцы хорошо подготовились к наземной атаке. Они собрали множество огромных булыжников для использования против крестоносцев. После пожаров 1203 года среди города остались громадные кучи мусора — превосходного материала для подобных нужд. Греки втаскивали их в башни и сбрасывали гигантские обломки на осадные орудия крестоносцев, разнося их в щепки. Ущерб был настолько серьезен, что уроженцы Запада были вынуждены покидать свои машины и искать себе убежища.[524]
Но самым серьезным препятствием для крестоносцев оказалась погода. Вскоре после начала атаки ветер начал дуть со стороны берега, и это не позволяло основной части кораблей подойти достаточно близко к стенам, чтобы начать действия, которые дали бы решительный импульс их товарищам, сражающимся на берегу. Удалось занять лишь пять башен Константинополя, и ни одну из них не было возможности защитить. К полудню всем было ясно, что атака не удалась. Прозвучал сигнал к отступлению. Со стен Константинополя раздался радостный крик: городу удалось выстоять в первом испытании новой войны. Защитники глумились над нападающими, и Робер де Клари упоминает, что многие спускали штаны и демонстрировали крестоносцам свои зады. Мурзуфл стремился отметить победу и приказал трубачам играть триумфальный марш. Он щедро раздавал похвалы и считал успех доказательством собственного мастерства и умения в качестве правителя. «Ну, господа, разве я плохой император? Да у вас никогда не бывало столь прекрасного императора! Я ли не действовал умело? Мы можем их больше не бояться, я всех их перевешаю и обесславлю».[525]
Крестоносцы были весьма обескуражены. Множество достойных воинов погибло, часть орудий была разрушена или утрачена. Исход битвы приписывался божьей воле, а причиной поражения были сочтены грехи воинов. Балдуин Фландрский вынужден был признать, что его войска «с позором отступили от врага, часть которого в тот день показала свое превосходство во всех отношениях. В тот день казалось, что мы были изнурены до полного изнеможения».[526]
