СССР 2061 - СССР-2061
Санчо Пансой при инспекторе Пенелопе Динашевой состояло некое гражданское лицо, лет девятнадцати, со старательно нахмуренными бровями. На гражданском лице будто бы даже светилась надпись: "Я - студент педфака на практике; будьте снисходительны!".
Сразу после взаимных представлений инспектор начала суетиться. Она зачем-то ещё раз сняла биометрию с задержанных, ещё раз убедилась, что они - именно Гильямов С.О. и Заруба В.П., сделала ещё одну копию акта о задержании, и, в конце концов, затеяла ещё одну разъяснительную беседу.
- По Союзу это уже восьмой случай с начала года, - сообщила она почему-то Нелыкину. - В прошлом году было зафиксировано девятнадцать попыток проникновения детей и подростков на космические суда. Восемь случаев переохлаждения, десять случаев обезвоживания, иные травмы. Одного мальчика придавило погрузчиком - в результате у него серьезно повреждён позвоночник...
Субчики наверняка слышали всю эту статистику неоднократно, и не проявляли ни малейшего раскаяния по поводу возможных несчастий. Зато Нелыкин встрепенулся:
- А ведь их всех в погрузочном шлюзе отлавливают, и этих - тоже, - сказал он. - Они отчего-то уверены, что на корабль можно попасть именно таким путём...
Гражданское лицо вдруг фыркнуло:
- "Отчего-то"! Понятно - отчего. Начитались Курлыкина, вот и весь секрет. Ну, Курлыков, публицист. "Двадцать очерков с маршрута Земля-Марс-Земля". Сам-то он за пределы космопорта на Марсе не выходил, но слывёт главнейшим специалистом по побегам с Земли.
Нелыкин посмотрел на него с уважением. Он вообще пренебрегал теоретической базой, потому что в уголовном деле больше полагался на практику, в которой равных ему было не много - до операции на сердце. А тут вдруг паренёк сходу объяснил то, над чем мы ломаем голову уже третий год: почему вся эта публика рвётся именно в самый опасный погрузочный шлюз.
- Этот Курлыков много всякой ереси написал в книжке своей, - с хищным удовольствием продолжил изобличать практикант. - Просто удивительно, что ещё никто не погиб, следуя его советам. А ведь следуют! Под впечатлением от примера московского пионера Васи Середяна, якобы бежавшего на Марс и даже принятого там в бригаду связистов. Разумеется, Вася Середян существует лишь в воображении публициста Курлыкова... Эх! Взять бы его за шкирку, да заставить написать опровержение!
Белобрысый Заруба свирепо глянул на гражданское лицо и, судя по всему, собрался было заявить, что, дескать, нет такого закона - советских публицистов за шкирки хватать! - но потому вдруг передумал и с индейским хладнокровием уставился в стену.
- Ладно, - сказал я, - пакуйте эти молодые организмы.
- Что? - переспросила инспектор Динашева, моргнув несколько раз - так, что случился даже небольшой сквозняк.
- Забирайте, - я сделал рукой величественный жест. - Вы их сразу домой отправите?
- Нет, поздно уже, ночь, - ответила она. - Переночуют у нас в Центре, а утром мы их ведомственной "стрелой" отправим в Акмолинск. Там их Ольга Павловна встретит. Ребята, вы ведь знаете Ольгу Павловну?
Судя по тому, как померкли их взоры, эту самую Ольгу Павловну ребята, уж конечно, знали очень хорошо - и воспринимали её куда серьёзней, чем старых клоунов вроде меня. Должно быть, сложная женщина.
Инспектор снова засуетилась: оказалось, что собирать в дорогу аж двух старшеклассников, оснащённых аж двумя рюкзачками - занятие ответственное и даже драматическое. Наконец, усталые и недовольные ребята были готовы вернуться домой.
- Спасибо вам большое! - часто-часто замахала ресницами лейтенант Пенелопа Динашева. Смотреть на это можно было бесконечно.
- Нам-то за что? - ответил я. - Вот внизу, на пропускной, дежурит сержант Токорбаев, задержавший этих правонарушителей. Вот он - герой. В торжественной обстановке вручим ему орден. "За поимку космических зайцев", второй степени, да.
- За двоих разве не первая полагается? - хмуро пошутил Гильямов.
- За двоих - вторая. Вот если бы вы оказали сопротивление при задержании, то тогда бы была первая!
- Ага, - хмыкнул Заруба. - И нашивка за ранение. Пойдём, Гиля...
- До свиданья, девочки и мальчики, - я отсалютовал им ладонью и закрыл дверь. Даже когда они зашли в лифт, было слышно, как неистовствует Пенелопа Динашева, взывая к взрослой сознательности отдельных школьников. Вот так вот. Я им полчаса объяснял, что никакие они не взрослые, а самые что ни на есть дети (во вполне свинской, причём, манере объяснял), а она мне сейчас всю эту педагогику порушит за пять минут. "Взрослые", да уж...
Правый висок уже давно ныл пронзительно и длинно, а в левый, наоборот, вяло долбилась невнятная тупая боль. Присев на стол, я принял свой вечерний коктейль из пилюль, запив его выдохшимся нарзаном.
- Охраниловка у нас - ни в какую, - рассеянно наблюдая за мной, сказал Нелыкин. - От верблюдов и овец ещё помогает, а от старшеклассников - уже нет. Они в нужном секторе сканнеры заблокировали за минуту. А уж через три забора перемахнуть таким акробатам - тьфу. Фашистов на нас нет, вот что. Расслабились... Ты домой-то едешь?
- Смысл? - спросил я, допив минералку прямо из горлышка. - В семь утра орбитальный транспорт встречать. Так что я лучше в комнате отдыха устроюсь, за аквариумом. А ты дежурь. Но до шести чтоб тишина, понял?
Нелыкин изучил болезненную гримасу на моём лице и отключил подпитывающую мигрень иллюминацию. В сумраке матово тлели панели столов и открытый нелыкинский монитор. А ещё через окно валил, как пар из распахнутой бани, зыбкий белый свет.
Далеко справа от нас поднималась над степью ослепительная, равнодушная к земной гравитации медуза. Очертания корабля нельзя было угадать в этом не то облаке, не то клубке ионовых сполохов, ползущем в термосферу, но судя по тому, что начиналась среда - с одной из площадок Северного корпуса стартовал лунный грузовой.
Словно компенсируя отсутствие на ночном небе своего пункта назначения, корабль сам поливал землю белесым мерцанием, высвечивая взгорки и солончаки, обозначая непроглядными тенями рытвины и низины. Слева блестела, змеясь, Сырдарья, а наискось от нас сверкала нитка ЛЭП, прямая, как джеб. Она устремлялась сначала на север - в подстанцию Оразбай, - а потом, сложно изламываясь, тянулась через пески и степи, через Бетпак-Далу и Сары-Арку до самой Курчатовской зоны, энергетического сердца континента.
И нёсся к нам по той топе вырабатываемый десятками реакторов ток: через Сары-Арку с Бетпак-Далой, через степи с песками, на подстанцию Оразбай, - к пяти корпусам космопорта, в силовые ангары. Начавшее свой путь в семипалатинских пустошах, электричество заполняло аккумуляторы антигравов и ускорителей здесь, на Байконуре, чтобы уже очень скоро, обретая свободу, поднять корабли на орбиту Земли, и оттуда разогнать их до скорости, близкой к своей собственной.
И так же как все эти килоджоули, стекались к нам дети. Сначала - по два-три в год потом - по пять-шесть, теперь вот по десятку, а скоро счёт пойдёт на дюжины. Со всех окрестностей, где были космо-центры: из Ташкента, из Шымкента, из Алматы, Караганды, Астрахани, Акмолинска, Омска...
Мы ведь очень длинно рассуждали о том, какими будут эти дети. Нам казалось, что самое главное - это накормить их и защитить, мы много об этом говорили, но тут вдруг получилось, что есть ещё одна большая проблема. А именно: мы не предвидели дальнейших трудностей.
Жизнь моя началась с забот, диктуемых нехваткой пищи, а потом её, жизнь мою, определяла злость. И ничего другого я не знал, и знать не хотел. Но вот эти мелкие, вдруг подумал я, даже если и столкнутся с голодом - то не утратят своего человеческого достоинства. А если случится в их жизни ненавидеть - то они не позволят ненависти быть движущей силой... Что же направляет этих детей?
Детей?
Разве человек, осознающий свою нужность и взирающий на себя с точки зрения общей пользы - может быть ребёнком? Вот ты, Владимир Фёдорович, можешь позволить себе такую роскошь - рассуждать о собственной пользе? Года через три, когда настигнет тебя пенсионный возраст, переведут тебя на должность Почётного Протирателя Штанов - в какой-нибудь Совет ветеранов МВД, и польза твоя будет метаться между конференциями и санаториями, между, видишь ли, общением с журналистами и катанием на байдарках.
В оконном стекле отражался уже начавший сутулиться пожилой человек. Несколько скособоченный от трёх дырок в кишках, левее пупа, лысоватый, в расстёгнутом кителе, провисающем над нестандартным, по случаю протеза, плечом. И с навсегда застывшей на физиономии гримасой подозрительной набыченности.
"Я - старый мент на списание; будьте снисходительны!".
- Лёша, а как, ты думаешь, сейчас в Швеции насчёт байдарок? - спросил я. - Имеет смысл?
