Андрей Посняков - Гладиатор: Тевтонский Лев. Золото галлов. Мятежники (сборник)
– Видишь ли, господин, – странно, но отвечать стал вовсе не ушлый прощелыга Массилиец, а молчун староста… бывший староста. – Кроме нас, преданных тебе не за страх, а за совесть, среди амбактов есть еще некоторые люди, посланные всевидящим господином Камуноригом…
Вымолвив имя вельможи, Фарней невольно поежился, что и не удивительно – Камунориг, заведовавший у Верцингеторикса разведкой и контрразведкой, у многих вызывал страх.
– Они сказали – это для вашей с госпожой пользы и во исполнение приказа высшего лица, – воспользовавшись возникшей заминкой, дополнил наконец Массилиец. – Да неужели ты, мой господин, думал, полагал бы, что могло быть иначе? Ведь всевидящий Камунориг потому так и прозван, потому и занимает свой пост, что…
– Не надо мне рассказывать о Камунориге, – молодой вождь с усмешкой прервал излияния парня. – Лучше назовите его людей. Кто?
Амбакты снова переглянулись, по всему чувствовалось, что им не очень-то хочется говорить, как видно, Камунориг – сам или через своих людей – все же предупредил их, чтоб поменьше болтали. И эта вот вынужденная недосказанность сейчас могла стать основанием большого недоверия нового господина к своим слугам. А этого, естественно, никто сейчас не хотел, с другой же стороны – не хотелось и нарушать обязательства, данные Камуноригу.
– Все ж я теперь ваш господин, – надавил на амбактов вождь. – И, если у вас есть от меня какие-то тайны, то…
Беторикс нарочно замялся, давая возможность слугам мысленно продолжить его слова – каждому в меру его фантазии.
Судя по страху, промелькнувшему в оливковых глазах Массилийца – у этого парня фантазия работала замечательно, что же касаемо остальных…
– Одного зовут Летагон, – приняв решение, нехотя вымолвил Фарней Крестьянин. – Лет двадцати, нескладный такой, мосластый. С лицом, как у больного мула.
– А какое у больного мула лицо? – полюбопытствовал Беторикс.
– Грустное, – пожав плечами, пояснил бывший староста.
– Понятно, – вождь кивнул, искоса поглядывая на притихшего Массилийца, для которого вовсе не характерно было подобное длительное молчание, и, не отрывая глаз, спросил:
– Ну, и кто же второй?
– Второго ты хорошо знаешь, мой вождь, – вильнув взглядом, Карнак вес ж таки вынужден был ответить… наверное, мог бы и ничего не сказать, сославшись на то, что никакого подобного человека не знает, да только вот беда – выходит, кто-то из остальных десятников – Фарней или Бали – знали, что Карнак – знает. Знает… И не хочет сказать? Ведь так получается. Так что уж пришлось Массилийцу заговорить, хотелось ему того или нет.
– Это твой побратим Кариоликс, – договорил наконец Карнак, и Беторикс явственно увидел радость, на миг мелькнувшую в глубоко посаженных глазах Крестьянина, тот, похоже, был доволен тем, что не он один выдал соглядатаев. Сработали на пару. На пару… А ведь их трое, десятников. Что же Бали молчал, не сказав ни слова? Прикинулся дурачком? А ну-ка…
– Бали, друг мой, куда же ты собрался? – Беторикс картинно развел руками, словно бы хотел объять весь земной шар.
– Так это… это самое… – десятник растерянно заморгал. – Ты, господин, сказал, что мы уже можем идти, и это… м-м-м… я подумал, что… это самое…
Ох, до чего же косноязычен был этот добродушный парень! Однако же дело свое знал не хуже других и, как уже успел убедиться Беторикс, с подчиненными воинами умел управляться, если, конечно, можно назвать воинами нескольких забитых крестьянских парней. Ну, тем не менее.
– Так вот, дружище Бали, – Беторикс еще больше наехал на и без того смущенного парня. – Что ты сам-то можешь сказать про этих двоих – Летагона и Кари?
– М-м-м… это самое… У Кари меж лопатками – синий журавль.
– А! Вот теперь вижу, что у тебя есть глаза. А Летагон? Про него что добавишь?
– Он это… угрюмый. Нелюдимый просто.
О! Кто бы говорил! На себя бы посмотрел – нелюдимый!
– Нелюдимый, говоришь? Как так?
– М-м-м… Он это… это самое… У него друзей нет – во! Как хворост собирать – один, за рыбой на озеро – снова один… Сам по себе ходит.
Видно было, что разговор сей давался десятнику не очень-то просто, и дело тут не в том, что Бали был вот такой непроходимо тупой деревенский увалень, о, нет, он вовсе таковым не являлся, ну, разве что напоминал с виду полного дурня – эти выпученные глаза, толстые губы, уши – как два лопуха… И – мямля, конечно, мямля – от этого никуда не денешься. Однако же в отряде его уважали – значит, было за что. Да иначе б и не выбрали Бали десятником, Беторикс ведь не с бухты-барахты его назначил – присмотрелся к людям, расспросил кой-чего… не сам, конечно же – не княжеское это дело! – через Кари. Ха! А братца-то срисовали – мол, самим Камуноригом к господину приставленный. Надо будет ему рассказать, посмеяться.
Молодой человек сейчас едва сдерживал торжествующую улыбку – видно было, что десятники после этой беседы зауважали его еще больше. Ну, а как же – ведь не одного на расспросах крайним сделал – всех! Включая «простачка» Бали.
– Значит, это Летагон следил за мной сегодня, прячась в терновник?
– Да, да, господин, именно он, Летагон Капустник, – тут же заверил Карнак Массилиец. – Ну, а как же? Раз уж он от самого всевидящего…
– А почему Летагон – Капустник? Что, так капусту любит?
– Любит, господин. Запросто может дюжину кочанов зараз умять!
– Ну, уж и дюжину! – не поверил Беторикс. – Ладно, коль уж он соглядатай… Возьмем завтра с собой – чем за мной следить, пущай лучше римлян ищет.
– Мудро решил, вождь, – удовлетворенно кивнул Фарней. – А второй? Побратима ты тоже возьмешь завтра с собой?
– Ну, а куда ж его девать? Возьму, конечно.
На том и порешили. Солнце уже село за дальним лесом, начинало быстро темнеть, и в синем небе загорелись первые звезды. Простившись с вождем, десятники ушли в лагерь, а Беторикс еще немного посидел в одиночестве, приводя в порядок мысли, после чего направился в свой шатер, где его давно ждала Алезия. Заждалась поди, женушка любимая…
Ан нет! Не заждалась! Чей это голосок от лагерного костра слышен, не ее ли? Ну да – так и есть! Вон, сидит, палкой угли ворошит, что-то рассказывают, а все остальные почтительно госпожу слушают, как и положено зависимым людям.
Шатер молодоженов – Алезии и Беторикса – был разбит в сторонке от палаток амбактов, как раз напротив развалин, неподалеку от эргастула, к которому так тянуло молодого вождя. Что он там хотел найти? Об этом спрашивала Алезия, получив не очень-то понятный ответ. Просто – «надо», «ворота в иной мир» и все такое прочее.
– Я не хочу в иной мир, – забираясь в шатер, девушка обернулась, взглянув на галантно придерживающего полог супруга. – Нет, нет, не хочу. Мне и в этом неплохо… да пусть даже и было когда-то плохо, но он ведь наш, родной.
– Ну что ты… – Беторикс хотел было что-то ответить, да замялся, закусил губу и, машинально опустив за Алезией полог, с надеждой посмотрел в небо, уже ставшее темно-синим, звездным, но далеко на западе все еще тронутое узенькой оранжевой полоской заката.
Молодой человек поежился – на дворе стоял уже конец октября, и, хотя днем разжаривало градусов до двенадцати – пятнадцати тепла, ночами иногда бывали уже и заморозки, правда, под плащом из волчьей шкуры было довольно тепло… особенно – двоим. Иногда даже – жарко…
– Что ты там встал, милый? – позвала из шатра супруга. – Опять смотришь на небо? Ждешь изумрудные тучи, о которых как-то рассказывал? Я видела такие сегодня, как раз под вечер, когда мы с тобой… ну, ты помнишь. Там, в эргастуле.
– Ты видела изумрудные облака? – забравшись в шатер, Беторикс встрепенулся было, но тут же поник головою. – Увы… сегодня последний день.
– Почему последний? Что ты такое говоришь, милый?
– Последний день месяца, называемого римлянами октябрь. Последний.
– И что с того? Будет другой месяц, а за ним следующий… Странный ты человек, о, благороднейший супруг мой!
– Да, странный, – вождь согласно кивнул, стягивая с себя тунику.
В шатре было темно, тепло и уютно, пахло свежей соломой и сеном, а снаружи слышны были отдаленные голоса слуг.
– Милая… – протянув руку, молодой человек нащупал теплое плечо жены, погладил нежно и ласково, прошептал: – Не замерзнешь раздетой?
– С тобою – нет… – шепотом отозвалась юная женщина. – Или ко мне, мой любимый… Иди…
Жаркий поцелуй. Ласки. Ах, как сладостны были эти невидимые прикосновения, словно бы во всем этом обозначилась вдруг какая-то тайна, ведомая лишь двоим влюбленным. Снова поцелуи.
Шелковистая кожа.
Горячее дыхание.
Приглушенный стон…
Жаль, в темноте не видно было глаз. Зато хорошо слышно, как бьются в унисон два сердца: тук-тук, тук-тук, тук…
