Мамалыжный десант - Валин Юрий Павлович

– Господи, и что в мире делается?! – ужаснулась остроносая майор. – У самого-то молоко на губах, а у него уже сын такой великовозрастный. Ладно, зайдешь к физиотерапевту, он тебе упражнения назначит. Чтобы выполнял в обязательном порядке! Гипс на месте снимут. Больничка или хоть амбулатория у вас там есть?

Вылетел сержант Лавренко из госпиталя, как та мина из миномета. Наскоро попрощался со всеми – и вперед! Четырнадцать суток, не считая дороги, не так много. Хорошо, что держал себя в форме и готовности – видимо, имелось предчувствие.

Насчет того, что не просто так генерал отпуск дал, тоже имелось обоснованное предчувствие. В пакете, сопровождавшем документы о выписке, литеры на проезд и прочее, значилось: «По прибытии явиться в комендатуру, поставить отметку и приступить к прохождению практики в отделе № 13-130. С учетом ограниченной годности». Тимофей примерно представлял, что скрывается под служебным грифом 13-130. Особо бездельничать не придется.

Ну и ладно, главное, хоть коротко Стефэ увидеть, и этого… Интересно, как мальчика назвали?

Путь домой всегда короток, а для бойца, имеющего проездные документы с определенными скоростными пометками, награды и очевидное доказательство бесстрашного пролития крови в борьбе с фашизмом, так и вообще мгновенен.

Через трое суток сержант Лавренко спрыгнул с поезда, без остановки проходящего через малолюдный вокзальчик Чемручи. Было прохладно, кружились и таяли крупные влажные снежинки, липла к сапогам грязь, но несло отпускника домой со скоростью хорошо разогнавшегося «доджа». Однако имелся у Тимофея опыт, определенная склонность-способность анализировать и выбирать лучшие маршруты. Потому вовсе не на дорогу к Плешке побежал, а свернул в комендатуру.

Чутье не подвело, а во времени даже выиграл. Через полтора часа влетал в Плешку, сидя в коляске трескучего мотоциклета.

– Давай, Лавренко, радуй семью. – Лейтенант-контрразведчик, уполномоченный по городу, пожал руку. – Завтра на службу не выходи, хоть отоспись как человек. Я хоть и зашиваюсь, но понять могу. Послезавтра жду!

– Спасибо, товарищ лейтенант!

Тимофей пошел к калитке, а тут она сама открылась.

– Тыма… А я с утра как знала, – прошептала Стефэ, стремительно бледнея.

Тимофей неловко взял ее за щеки.

– В отпуск. И рука целая, только срастается.

– Та шо рука… мне же все равно… – пролепетала Стефэ.

За спиной засмеялся лейтенант:

– Да обними его, не рассыплется герой. Эх, стеснительные какие…

Лейтенант газанул и укатил, а в калитке еще долго стояли и молчали. Стефэ вцепилась так, будто и вправду боялась, что рассыплется и исчезнет.

Наконец, зашли. Странно прямо даже…

– Так что? – прошептала Стефэ.

Мать и отца она мягко, но решительно выдавила в соседнюю комнату, за что отпускник был безмерно благодарен.

Тимофей оглянулся на жену – особо сказать было нечего: что тут выдумаешь? – и вновь принялся разглядывать Тимофеевича. Тот был удивительно мелкий, прям как снаряд сорокапятки, но серьезный. Тоже разглядывал отца, временами тактично интересуясь звездой и медалями на гимнастерке.

– Не возьмешь разве? – тревожно прошептала Стефэ.

– Еще как возьму! – заверил Тимофей. – Но после мытья и приведения себя в порядок. Дорога есть дорога, а с санитарией нас в госпитале очень строго ознакомили. А ты не глупи. Что, разве были сомнения?

– Одно. Только не сомнение, а страх. Вдруг бы убили? – всхлипнула Стефэ. – Оно же могло быть?

– Война, там всякое возможно. Но мы же не очень фронтовые, можно сказать, соединение второй линии. Выживем. А это, – отпускник тряхнул загипсованной рукой, – досадный несчастный случай. С другой стороны, отпуск вот получился. Не плачь, война к концу идет, все хорошо будет. Как назвали-то Тимофеича?

– Да как без тебя его назвать? Писем-то нет. Не дала я называть, и крестить не дала. Кроме того…

– То понятно. Я уже договорился. Послезавтра зарегистрируемся и полноценные документы этому малому выпишем. Обещали без очереди оформить. А свадьбу после войны справим.

– Договорился он… А меня спросить?

– Сутки есть, возможность передумать имеется. Но не надо передумывать, – попросил Тимофей. – Я о тебе, а потом о вас через каждую минуту думал.

– А почему «через»? – уточнила Стефэ.

– Ну, о войне тоже нужно помнить. А то ведь и действительно стукнет чем-нибудь. Ты не представляешь, какие там немцы злохитрые.

– Дурак!

– Точно.

Они поцеловались и пошли к родителям. Тимофей подозревал, что немедленно начнут пытать насчет крестин и прочего устаревшего, но как-то обошлось. Имелось понимание, что человек из госпиталя, и вообще…

Ходил, а чаще ездил сержант Лавренко на службу-практику, носил на ремне кобуру с именным оружием, но в ход пистолет пускать не приходилось. Дела все больше шли бумажные и мыслительные, непосредственно банды и шпионов ловили пока без отпускника. Тимофей полагал, для того и прислали подучиться: как немецких диверсантов брать, в принципе, понятно, а вот как документы составить, догадаться, «где тонко и где толсто», как работу организовать – тут нужен иной опыт.

Понятно, за две недели многого не успеешь. Но принцип, ход мысли – вот что важно. Приноровился одной рукой писать бумаги, составлять акты, иной раз вместе с лейтенантом и планы операций разрабатывали. По правде говоря, у лейтенанта Васи опыта в контрразведке и образования тоже было негусто: до войны семь классов, два фронтовых ранения, одно тяжелое, потом уж после госпиталя в СМЕРШ. Но ничего, учиться лучше на практике. Вот и учились.

По делопроизводству и возврату в память орфографических премудростей помогала секретарша Ангелина Марковна, она и комендатуре, и военкому – всем помогала. Незаменимая женщина, была бы не на пенсии, точно бы до полковничьих погон взлетела.

– Тим, а разве так положено? – спросила как-то Стефэ, подавая полотенце. – Ты же все-таки на оздоровление отпущен, а не на круглосуточную службу.

– Как тебе сказать… – Тимофей бережно отирал руку, после снятого гипса она была какая-то не такая и вяловатая. – Мне отпуск вообще не положен. Заслали для поднятия квалификации. Я же еще недавно даже писать почти разучился. Нужно восстанавливать навыки. Не, сейчас-то еще рано о том задумываться, но ведь после войны неплохо бы выучиться на кого-то толкового. Ты подумай над этим, тебя-то это тоже касается.

– Так у меня же Юрок. Куда же мне за парту?

– Не за парту, а в аудиторию. Поднатужимся. А малый не пропадет, у нас родичей хватает, да и детсады скоро откроют.

Тимофей уходил в темноте, возвращался в темноте, но времени пошептаться, обсудить будущее, подержать младшего Лавренко на руке хватало. Назвали пацана Юрием. Никто не возражал: раз был такой достойный командир и хороший человек, так отчего и еще одному хорошему человечку с тем же именем не вырасти? Да и вообще, Юрий Тимофеевич – красиво звучит.

С родителями в общем и целом примирились. Старый Враби иной раз поминал нехороший момент, но этак, для порядка. Тимофей рассказывал про Белград и Дунай, вместе вспоминали солидных сослуживцев зятя. За починкой обуви шел вполне взрослый и умный разговор.

Но две недели учиться и отдыхать в тепле не вышло. Промелькнули двенадцать дней, и пришла шифрограмма: «Срочно прибыть в группу. П/н Сегед, п/п № 72536/3».

– Жаль, – вздыхал лейтенант Вася. – Еще чуть-чуть, и мы бы все прорывы ликвидировали. Ну, служба есть служба. Видимо, намечается у вас что-то. Пиши, не пропадай.

Промчались в последний раз на громогласном мотоциклете через Чемручи к вокзалу. Младший Лавренко сидел в коляске, глазел из своей пеленальной формы одежды, мотора не боялся. Привыкает к миру помаленьку.

Запрыгнул сержант Лавренко на ступеньки вагона, проводник сильно возмутился, но ему было строго сказано: «Сейчас». Доставая удостоверение, Тимофей смотрел на платформу. Лейтенант махал ушанкой, жена рукой, а Тимофеич ничем не махал, поскольку твердо знал дисциплину и из тепла пеленок не высовывался. Зима наступила, последний месяц трудного, но побеждающего 1944-го.