Александр Громов - Русский аркан
– Командуйте, боцман, – недовольно бросил Пыхачев и удалился в сопровождении офицеров.
– Цветов не рвать, веток не ломать, бумажек не бросать, к барышням не приставать, кукишей никому не казать – не так поймут, табаку не курить, куда попало не плевать! – внушал Зорич, расхаживая вдоль строя, как цирковой укротитель перед хищниками. – Сбор на этом же месте через час. Кто опоздает – глядите! Да вот еще что: ихнего Будду не замай, шкуру спущу! Ежели противно, так отвороти рожу и иди себе мимо. Понятно?
– Так точно, понятно! – радостно воскликнул матрос Репьев, балагур и затейник. В строю послышались смешки. – А креститься на Будду православным можно или грех?
Не дожидаясь, пока матрос сказанет еще что-нибудь несуразное, Зорич поднес ему к носу кулак: вот, мол, на что крестись. Уничтожу.
Наконец прозвучало «разойдись», и Нил устремился вслед господам офицерам и графу. Дивиться по сторонам, с его точки зрения, было особенно не на что. Ну парк… Ну аккуратный… Даже странно, что у азиатов такое возможно. Ну торговые лавки, куда устремилось большинство матросов… Ну беседки всякие, часовни басурманские… Эка невидаль! Нил остановился только поглазеть на зверинец, устроенный на одной из аллей. Тоже ничего особенного: несколько чудны́х голенастых птиц, летучая белка, дикий кот, смешной бамбуковый медведь, привезенный из Китая, и обыкновенный бурый мишка, страдающий от жары. Господа офицеры жалели косолапого.
– Как я слышал, японцы хотят устроить здесь настоящий зоологический сад по образцу европейских, – вещал Канчеялов. – Удивительна все же способность этого народа перенимать полезное!
– С чьей точки зрения полезное, господин лейтенант? С точки зрения вот этого медведя? – поддел Корнилович.
– Оставьте ваши шутки! Я серьезно говорю.
– А если серьезно, то далеко не всё японцы перенимают. И правильно делают. Хотят построить новую Японию – но Японию, а не филиал Европы. Очень их понимаю. О, смотрите, господа, какая пагода! Ну разве не прелесть?
– Талантливый народ.
– И чувствительный. Взгляните-ка, господа, на того японца. Кустом любуется. Четверть часа уже стоит и не шелохнется. А ведь куст как куст.
– Ну, японское – японцам. Европейцами им все равно не стать, да они и не хотят.
– Этого я и боюсь, – с неприятной миной на лице молвил Корнилович. – Когда Япония достаточно усилится, чтобы вести войны на континенте, она явит миру такие примеры азиатской жестокости, каких мы даже вообразить не можем. Не мы, так дети наши это увидят, помяните мое слово, господа!
Офицеры заспорили, а Нил пошел дальше, вертя головой во все стороны, пока не разглядел далеко впереди две знакомые фигуры во фраках и цилиндрах. Та, что повыше, принадлежала графу Лопухину, та, что пониже – цесаревичу.
Юнга прибавил шагу. Ему отчего-то было тревожно и не хотелось выпускать барина из виду. Объяснить сие он никак не мог, просто чувствовал: надо быть рядом.
А между цесаревичем и графом в это время шел ленивый разговор. Вспоминали спектакль японского театра, жалея, что ничегошеньки не поняли даже с переводом, а больше – состязания в борьбе сумо. Лопухин, получив сведения от Побратимко, уверял, что раскормленные сверх всякой меры сумотори питаются преимущественно рисом, – цесаревич же в рисовую диету не верил и выдвигал свою теорию: эти живые горы сала салом же и откармливаются. «У японцев нет сала, – втолковывал Лопухин. – Они вообще почти не едят мясного». – «Эти, стало быть, едят, – с не совсем трезвым упорством доказывал цесаревич. – Точно говорю! Вот потому-то остальные японцы и питаются всякой дрянью, что эти… как их?.. сумотори все мясо с салом пожирают. А что скота нет, то тьфу! Киты в море есть, а в них сала – ого-го! Забьют японцы кита, тянут тушу к берегу, а на берегу уж вторая туша стоит, двуногая… поджидает…» Доказать ему что-либо было невозможно.
– А что второй заговор? – нежданно спросил цесаревич, резко меняя тему, и сразу насупился, словно обиженный ребенок. – Ты мне о нем не говорил, Николас. Мне Корф сказал. Кто-то из наших хочет меня убить. Ты веришь, а? Я не верю.
Лопухин мысленно чертыхнулся по адресу посланника. А впрочем… Пусть. Еще вчера-позавчера болтливость Корфа могла бы иметь самые серьезные последствия. Теперь уже нет.
– Правильно делаешь, что не веришь, Мишель, – сказал граф самым обыкновенным тоном. – Заговора нет. Один человек, желающий тебя убить, – это не заговор. Мне известно, кто он.
– Как? – Цесаревич морщил лоб, хлопал глазами – пытался осознать сказанное. – Почему? Один человек? Один… этот… покуситель? А ты что же? Арестовать!
– А доказательства? Для ареста нужны основания. У меня их нет. Одна только голая логика, больше ничего.
Цесаревич непристойно выругался.
– Но я… в безопасности? – спросил он недоверчиво.
– В относительной. Пока я поблизости.
– Ты недостаточно большой щит от пули, – попробовал сострить цесаревич, не очень успешно пытаясь держаться молодцом, и вдруг начисто преобразился. Замер, глядя в одну точку, как сеттер, сделавший стойку на дичь. – Она? Фудзико?
По параллельной аллее грациозно семенили две японки в кимоно. За ними на почтительном расстоянии следовали четыре гвардейца охраны.
– Госпожа Фудзико с придворной дамой, – определил Лопухин, вглядевшись. – Постой, Мишель, куда ты?
Остановить терьера было бы, пожалуй, проще. Михаил Константинович вломился в куст и, мужественно преодолев его, устремился через газон к своей даме сердца. О чем они беседовали, Лопухин не слышал и не прислушивался, но видел, как цесаревич горячо втолковывает что-то племяннице микадо, а та весело смеется и отмахивается от него веером.
– Какова! – с восхищением произнес Михаил Константинович, вернувшись к Лопухину. – Нет, я сейчас окончательно решился! Женюсь! Честное слово, женюсь на ней! Одобряешь?
– На девушке буддийского вероисповедания?
– Что? Она христианка, представь себе. Католичка, правда, но это ничего. Перекрестим.
– Это серьезный шаг, Мишель, – ответил граф, деликатно откашлявшись. – Очень серьезный. Серьезными будут и последствия.
– А, плевать! – Цесаревич вдруг захлопал глазами. – Ты о чем, Николас? О престоле, что ли?
– Вот именно. – Голос графа был спокоен и даже холодноват. – Японка не может стать русской императрицей. Через сто лет – может быть, но не сейчас. Тебя осудят все слои общества, и даже Третье отделение не сможет заткнуть рты всей стране. Обрадуются только мраксисты и подобные им господа. Попытаешься настоять на своем – жди революции.
– Тьфу! Престол? К чертям престол! – В сильном возбуждении цесаревич едва не подпрыгивал на ходу. – Понадобится – откажусь от своих прав! То есть что там «понадобится» – точно откажусь! Очень мне надо всякую минуту ждать покушения! Откажусь в пользу Митьки, пусть на него покушаются! А я с моей Фудзико сто лет проживу. Может, пить брошу. Знаю, о чем ты думаешь! По-твоему, я не смогу бросить? На пари, а? Нынче же пошлю папá каблограмму. Не знаешь, телеграф исправили?
– Нынче утром исправили. Однако, Мишель, ты подумай…
– Нечего тут думать! Не желаю! – Цесаревича несло. – Я решил, ясно? Кончено. Только что попросил ее руки. Не поверишь, прямо гора с плеч. А давай-ка мы с тобой, Николас, спрыснем это дело… – Михаил Константинович извлек из внутреннего кармана плоскую фляжку, свинтил колпачок, глотнул. – На, держи. Выпей за мое счастье. А я, пардон, отойду на минутку… нет, ты за мной не ходи, я мигом, тирьям-пам-пам…
– Постой, Мишель, неудобно, – воскликнул Лопухин, сообразив, что к чему, но цесаревич лишь махнул на него рукой.
Черт побери! Воспитанному человеку следовало бы отвернуться, когда другой человек справляет малую нужду у стенки беседки, но Лопухин отворачиваться не стал. «Кошмар, – метались в его голове панические мысли. – Позор! Скандал! И это наследник престола российского! Почти на глазах у всех!..» Потом он вспомнил, что японцы относятся к этому терпимо, и слегка успокоился. Авось сойдет. А еще через мгновение взглянул на беседку и обомлел.
Это строение с загнутой по японскому обыкновению двускатной крышей, вовсе не было беседкой. Оно было тем, что в русском языке обозначается словом «часовня», а как по-японски – Лопухин не знал и сейчас меньше всего хотел выяснить. И в ней, конечно же, есть изображение Будды, только отсюда его не видно… Боже, что делать? Кинуться, оттащить дурака в сторонку, пока не поздно?.. Яростный вопль ударил в уши, и Лопухин понял, что опоздал. К начавшему недоуменно оборачиваться цесаревичу с невероятной скоростью несся коротконогий японский полицейский с саблей на замахе. Рванувшись наперерез, Лопухин сразу же понял: он не успеет помешать убийству… не успеет!
И стрелять поздно. Просто-напросто нет времени извлечь из кармана проклятый револьвер. А трость?.. Трость сгоряча отброшена, и эта ошибка сейчас окажется фатальной.
