Йен Макдональд - Бразилья
Оркестр батерия занял левый угол у окна, барабанщики уже далеко зашли в импровизациях, то ускоряясь, то делая паузы. Дверь в противоположной стене кухни вела в импровизированную камаринья. Как посвященной земба Марселине позволили пройти в святая святых, где находился один лишь Барбоза, он сидел за столом, пил кофе и читал результаты футбольных матчей на смартфоне. Рядом с газовой плитой стояла медная клетка, в которой находилась золотистая лягушка, она глупо выпучивала глаза, а ее горло подрагивало. Лягушку искушал кузнечик, нанизанный на булавку и привязанный к прутьям клетки. Старый медный чайник на плите возвестил ее судьбу.
На зов барабанов с наступлением сумерек стали стекаться эгбе, прихожане храма, в основном мужчины с редким вкраплением женщин, все они останавливались перед дверью, чтобы очиститься брызгами святой воды из чаш при входе. Эгбе были одеты в белое, однако часы и ювелирные украшения говорили, что они живут за пределами Росиньи. Многие провели золотую полоску, разделив лицо пополам, ото лба до подбородка. Марселину нарядили в майку-борцовку и брюки для капоэйры – все белого цвета, – за которыми Физик смотался в город. Брюки немного жали в промежности, в остальном парень правильно определил ее размер. Сгустилась кромешная тьма, от большой фавелы исходила дымка света, которая выплескивалась с зеленых холмов к морю. Оркестр дал себе волю. Террейру сотрясался, чашки дребезжали на крюках, дверь холодильника открылась от вибрации. Выглянув в барракан, Марселина увидела, что пятачок перед алтарем забит танцующими людьми, как и любой клуб в Лапе в четыре утра, и еще больше народу толпится поодаль. Некоторые были в подвенечных нарядах, сверкающе-белых и девственных, они протискивались вперед и кружились, уже во власти ориша. Она увидела, как прибыл местре Жинга, поспешно осенил себя крестом и прошел в камаринья. Он поцеловал Барбозу в обе щеки и положил на стол какой-то длинный плоский предмет, завернутый в листья банана.
– Аву, – ответил он, видя озадаченный взгляд Марселины. «Секрет».
Теперь алабе призывали, эгбе и батерия вторили, и Марселина почувствовала, как музыка пинком открыла какую-то внутреннюю дверцу, а страх и опасения перетекли в радостное волнение и предвкушение. Барабаны поймали и подхватили ее. Даже роскошное безумство ревейона[231] с двумя миллионами участников так ее не будоражило, не вызывало глубинной аше, не заставляло слезы струиться по щекам, не пробирало до яичников. Барбоза мягко коснулся ее руки и поднялся со своего места. Марселина последовала за ним, а местре Жинга замыкал шествие. Перед тем как покинуть камаринья, он зажег газ под чайником.
Стена звука приветствовала Марселину. Она подняла кулаки, словно Мик Джаггер, выходящий на сцену Копакабаны перед половиной Рио[232]. Эгбе неистовствовали. Заглушая физически ощутимый стук барабанов, такой сильный, что даже больно, раздался крик золотых лиц. Земба! Земба! Иау в их свадебных платьях кружились в трансе, буларе, одержимые святым. В прошлый раз церемония Дайме, которую видела Марселина, была безопасным, охраняемым безумием специально для среднего класса. Сейчас же в террейру Курупайры воплотился подлинный дух: магия аше полыхала на бетонном полу, от одного светильника к другому. Марселину закружили так, что она погрузилась в транс: пространство растянулось, время сжалось. Наверное, она танцевала, а может, потерялась во времени среди облаченных в белые одеяния тел, а потом внезапно снова оказалась у алтаря. Барбоза поднял белую трость. Барабаны, голоса и топот стихли. Он заговорил на непонятном Марселине языке – смеси индейского и церковной латыни, – но она четко улавливала смысл, как и крики, раздававшиеся в ответ: она – земба, воин, защитник эгбе. Барбоза подвел ее к алтарю. Присутствующие пробормотали приветствие. Местре Жинга принес медный чайник из кухни, двигаясь суетливой подпрыгивающей походкой, как предписывает маландражен, обходя асентаменту и минуя барабанщиков. Алабе начал тихонько бить в свой агого, музыканты батерия подхватили, это был шепот от прикосновения кожи к коже. Местре Жинга поднял чайник перед паствой, члены которой заволновались, будто море. Барбоза взял сосуд, стремительно, как может лишь обладатель красного пояса, местре Жинга поймал Марселину, зафиксировал ее руки. Внутри нарастало возбуждение. Барбоза поднес чайник к ее губам. Она с готовностью открыла рот. Ничего более сексуального ей делать не доводилось. Пай ду Санту Барбоза капнул три капли жидкости на кончик языка Марселины. Вытяжка курупайра оказалась кислой и горькой, Хоффман сморщилась, попыталась выплюнуть. Но на третьем плевке вокруг нее расцвела мультивселенная. Барракан превратился в ослепительное марево, комната накладывалась на комнату, рядом, сверху, снизу, но при этом каждая отличалась от соседки. Глаза воспринимали, понимание ошеломляло. А кругом люди, люди, люди – население целого города, даже целой планеты набилось в одно помещение. Марселину ослепил белый свет, она подняла руку, чтобы прикрыть глаза, и увидела вокруг своей ладони ореол из еще тысячи рук. Все вокруг – монтаж, нарезка бесконечных метров кинопленки, склейка для обретения смысла. Вглядываясь сквозь белизну барроканов, Марселина рассмотрела и другие комнаты, семьи, собравшиеся вместе, включенные телевизоры, трапезы на раздолбанных диванах. Автомобильные моторы на коврах. А за всем этим темный лес. Она повернулась, отбрасывая сполохи альтернативных вселенных в окно. Росинья превратилась во вселенную звезд: галактики света, нагроможденные друг на друга. Марселина вскрикнула, ее призраки и отголоски закричали вокруг. Тяготение было непреодолимым. Она, наверное, вечно падала бы в эти облака света. А за ними открывались другие горизонты, другие Рио, другие географические регионы. Она увидела безбрежный океан, архипелаги света, зеленые горные цепи и обширные пампасы.
Марселина повернулась к Барбозе. Увидела его живым, увидела его мертвым, увидела его пропащим, прославленным героем, величайшим вратарем в истории Бразилии, министром в правительстве, послом доброй воли в ООН. Она увидела, как его преследовали и унижали в прайм-тайм на телевидении, она увидела, как старик снял шляпу и куртку и побрел навстречу волнам Ипанемы, она увидела, как двадцать миллионов пальцев тычут в красную кнопку на пульте управления: виновен или нет?
Дальше курупайра подействовала на слуховые центры и открыла их. Один голос, десять голосов, хор, какофония. Благоговейное молчание барракана превратилось в океан тихого дыхания, а потом в ураган. Марселина зажала уши руками и закричала. Крик раздался из миллионов вселенных, каждый был ясен и отчетлив. А за ним звучали ее собственные голоса. Глаза зажмурились из-за вспышки мультивселенной. Марселина сосредоточилась на понимании далеких голосов, попыталась понять их один за другим. Она обнаружила, что существует способ управлять мультивселенной. Ощущения обострялись в зависимости от того, на чем ты сосредотачивался. Если сфокусироваться на террейру на свете фавелы, то будешь видеть географически. Сконцентрируешься на каком-то человеке, например на Барбозе или на себе, и будешь перескакивать с одной жизни на другую, игнорируя расстояние и время. Разум – вот ключ. Все, сверху донизу, с начала и до конца, осмыслено.
Марселина осторожно открыла глаза. Она стояла в центре облака из собственных личностей – зеркальный лабиринт, состоящий из Марселин Хоффман, спереди и сзади, слева направо, наверху и внизу, но все они связаны с ней и друг с другом. Один разум, одна жизнь во всей ее полноте. Она увидела себя звездой, выпускающим редактором, директором канала, режиссером телесериалов, поп-продюсером. Она увидела себя журналисткой, модным дизайнером и тусовщицей. Она увидела себя замужней, беременной, с детьми. Она увидела себя разведенной, алкоголичкой, опустившейся. Она увидела себя мертвой больше раз, чем хотелось бы: сначала в стремительной немецкой машине, пострадавшей в ограблении, от передоза с ремнем вокруг предплечья, в туалете, на конце лезвия, которое может перерезать все что угодно. Вот она. Быстрая, словно летучая мышь, скрывающаяся от взгляда, стоило до нее дотронуться, пересекающая миры, один за другим. Она. Враг. Анти-Марселина. Охотник, коп, полицейский.
«Я тебя вижу», – подумала Хоффман. В своем откровении она заглянула по ту сторону, увидела размытое пятно квантовых подсчетов, основу реальности, ткань, сплетенную из времени и вычислений. И тут она поняла, в чем фокус, точно так же, как когда сидела за кулисами Бейжа-флор и смотрела представление Потрясающего Ганимеда, ужасающе неумелого иллюзиониста, в ожидании, когда мать по мановению его руки поднимется из оркестровой ямы на своем зеркальном «Вурлицере». Все было просто, невероятно просто… Все вокруг монтаж. Берем кусочек здесь, второй там, слепляем вместе, сглаживаем стык. Новая реальность. Невинная и сияющая от удивления, Марселина протянула руку, чтобы схватить ее.
