Михаил Королюк - Спасти СССР. Инфильтрация
Я замер, пораженный простотой объяснения.
– Ага… Но… А раньше ж было иначе?
– А это уже диалектика. Тебе пока простительно этого не понимать. – Дядя Вадим оглянулся, взял с тумбочки позади себя кастрюлю и протянул: – На, сосисок поешь.
Я благодарно кивнул, поделился с девчонками, подкинул им картошки и приготовился внимать мудрости.
– Понимаешь, первые лет двадцать у нас в СССР вообще не было никакого опыта управления страной, мы только нащупывали свои методы, нарабатывали путем проб и ошибок структуру управления. Тогда и была востребована страсть народных трибунов, об отсутствии которых ты сожалеешь. Это был опыт прямого народовластия, когда революционно настроенная масса выталкивала на поверхность активистов, вручая им сразу всю полноту власти. Тогда, по сути, это был единственный способ управления, бескомпромиссного, не считающегося ни с какими потерями, прущего буром. Но постепенно стал складываться аппарат власти, которому можно было делегировать властные полномочия. Эпоха прямого народовластия выносила в себе этот аппарат, и трибуны стали не нужны. Аппарат власти – более эффективный, хотя и опосредованный, способ реализации трудящимися своего права на управление. Слышал такое выражение про командные игры – «порядок бьет класс»? Вот тут то же самое. Аппарат может состоять из средних людей, делающих свою работу, может даже из ничтожных, но вместе они делают святое дело так, как никогда не смогут трибуны с их страстью.
– Двадцать лет, – протянул я задумчиво. – До тридцать седьмого, значит.
– Примерно да, – кивнул Вадим. – Соответствует.
– Это надо осмыслить… Внешне выглядит логично. Но, – встрепенулся я, увидев слабое место, – разве это «принятие» населением не хуже искренней веры? Оно же часто будет неискренним, поверхностным, может легко смыться в моменты кризисов.
– Приятно видеть, что у нас еще есть мыслящая молодежь, – отвесил мне Вадим комплимент. – Есть такое дело… Массовая идеологическая работа нацелена на то, чтобы охватить хоть как-то максимально широкий круг граждан. А вот дальше включаются два самостоятельных механизма: подражания и самоубеждения. Когда все вокруг хотя бы напоказ следуют доведенным и принятым нормам поведения, это уже большой плюс, они постепенно действительно становятся нормой, – опять надавив голосом, выделил он суть. – А часть граждан, причем, заметь, значительная часть, начинает искренне в них уже верить и активно распространять вокруг себя. Еще одно-два поколения – и все, в обществе будет достигнута критическая масса для стабилизации социалистического общественного сознания. Оно станет абсолютно доминирующим и самоподдерживающимся. Еще чуть-чуть, еще немного… – На стол легло блюдо с салом, и его мысль спикировала из абстрактных высей к конкретике. – У всех налито?
– У нас – нет! – с надеждой в голосе пискнула Тома.
– А с тобой я завтра поговорю, – пообещала мама и недовольно посмотрела на меня.
Тома сникла. Я откинулся на спинку стула, чувствуя, что уже не в состоянии продолжать осмысленную дискуссию. В голове шумело все сильнее, стол начал ощутимо покачиваться.
«Пока все пьют, – мелькнула мысль, – надо дойти до двери – и на улицу, на холодок».
– За Тому, – веско произнес дядя Вадим. – Красавицей и умницей она уже стала, теперь пусть станет счастливой!
Стопки взлетели ко ртам. Я, покачнувшись, осторожно выполз из-за стола и сделал несколько нетвердых шагов к двери.
– Андрей! – раздалось сзади.
Я оглянулся, держась за косяк. Дядя Вадим поставил стопарик и, глядя на меня неожиданно трезвыми глазами, сказал:
– А где ты не прав с единомыслием, мы в следующий раз поговорим. Если он будет.
– Я постараюсь. – Скользнул глазами по Томе и вылетел за дверь.
Позорище… С бокала шампанского и двухсот граммов наливки… Проклятущий возраст!
С пылающими от позора щеками, я, покачиваясь, вышел на крыльцо и присел на верхнюю ступеньку, приобняв для устойчивости столб. Попытался выговорить вслух «Джавахарлал Неру» и, огорченный результатом, задремал.
Понедельник 9 мая, 08:45
Ленинградская область, станция Сиверская
– Подожди, я сейчас, – сказала Тома и, взлетев по ступенькам, скрылась в доме.
Я упал на лавочку и подставил лицо солнцу. Легкая дурнота, уже лет десять как не посещавшая меня, продолжала мутить нутро. Ничего, сейчас до станции прогуляюсь, разойдется. Там в магазине кефирчика куплю…
Рядом кто-то сел, и я нехотя приоткрыл один глаз. Дед приветственно ухмыльнулся и, приложившись к горлышку, сделал длинный глоток «Ячменного колоса». Меня явственно передернуло, и ухмылка деда стала откровенно издевательской.
Из приотворенной двери на веранду донеслись грохот падающей табуретки, звон стекла и возмущенный вскрик бабки:
– Варька, зараза! Поставь стакан! – Затем раздался сочный шлепок полотенцем.
Загрохотало и звучно покатилось по полу задетое ведро. Дверь хлопнула, и мимо очумело пронеслась активистка.
Я, не выдержав, заржал в голос, хлопая ладонью по дереву:
– На цепь… Немедленно… Куда хозяин смотрит…
– Зар-раза!.. – Бабка встала на крыльцо и с победным видом проводила взглядом поверженного противника. – С утра винище хлестать начинает, в одиночку. Что Вадька себе думает, непонятно.
Вышла Яська, потянулась и, подтолкнув плечом, присела с другой стороны. Я с завистью посмотрел – свежая, глазки чистенькие, бодрая.
– Сейчас Тома соберется – и пойдем проводим, – сказала она.
Из дома тем временем стал опять доноситься шум. Мы с дедом прислушались и недоуменно переглянулись, – похоже, шумели Тома с мамой. Пожав плечами, я откинулся на нагретую стенку и стал терпеливо ловить солнечное тепло.
Минут через пять дверь с грохотом распахнулась, и из дома буквально вылетела Тома. Мама, горестно всплеснув руками, остановилась в проеме. Я встал и от неожиданности икнул.
– Ой…
Тома горделиво подбоченилась.
Я медленно полез в карман, вытащил носовой платок и протянул:
– Конечно, настоящую красоту ничем не испортишь, но… немедленно смой. И на ближайшие лет тридцать можешь о косметике забыть. У тебя свои цвета хорошие.
Мама победно улыбнулась и растворилась в доме. Тома обиженно насупилась и поплелась за ней.
Я повернулся, прощаясь, к деду:
– Ну… Спасибо за все, что ли… До свидания.
– Давай, малец, – махнул он свободной рукой. – До дому?
– Не-а. – Я поглядел на солнце. – На Невский.
– Хорошо… – Дед понятливо кивнул и, чуть помолчав, добавил: – Заезжай.
Тот же день, 12:15
Ленинград, Невский проспект
Они шли, казалось, нескончаемым потоком, не в ногу, но ровными шеренгами, ряд за рядом, как волна за волной. В гражданских костюмах и военной форме. Кто-то, служащий еще и сейчас, – в парадной офицерской, цвета крымской штормовой волны, с желтым ремнем и золотистой бляхой. Иногда мелькает черная с кортиком у левого бедра. А кто-то – еще в той, бережно хранимой в глубине темных кладовок для смотра раз в году, в самый главный день. В День Победы.
И медали, медали, медали… рядами, как золотистая чешуя, у некоторых аж по пояс. Не звон, нет, не легкий звон, а солидный шорох медалей уверенно ложится поверх праздничного шумка, как доверительный разговор вполголоса.
А справа – ордена, почти у всех, у многих – не в один ряд. Изредка мелькают, сразу притягивая взгляд, золотые искорки «Героев». Не много, но есть, живы.
Я стою на мосту у Дома книги, невольно вытянувшись по стойке «смирно», и смотрю на крепких еще стариков и старух.
Да какие старики! Не стары они еще, походка свободная и уверенная. Не походка – поступь. Поступь победителей.
Это потом этих мужиков согнет предательство детей и внуков. Это потом они, потерянные и никому не нужные, будут доживать. Это потом их начнут стыдить за стойкость убеждений и призывать лобызаться с теми, кто стрелял им в спину.
А пока – победители.
На Невском солнечно и тепло, но меня пробивает озноб. На плечи неподъемно лег пласт Истории. Эти не отступили. Пашка – тоже. Воображение мотнуло перед глазами сочные листья капусты, мокрую глину торопливо отрытого окопчика и, между рычащими коробочками, фигурки в фельдграу на планке прицела.
Я в той жизни слишком долго отступал. Все, дальше некуда.
Среда 11 мая 1977 года, 14:35
Ленинград, Красноармейская улица
Минут за десять до окончания классного часа в дверь проскользнула завуч и, что-то нашептав на ухо Эриковне, повела ее за собой.
– Никому не расходиться, – встревоженно обернулась классная в дверях. – Сейчас состоится комсомольское собрание класса. У нас серьезное ЧП.
Класс возбужденно загудел, перебирая версии. По всему выходило, что самым серьезным происшествием последней недели был эпизод, когда Валдис и Сема на переменке перед физкультурой забросили в девичью раздевалку Чижика из седьмого «А». Визг действительно стоял знатный, а потом полуодетая Кузя, торжествующе держа страдальца за крепко вывернутое ухо, выпнула его за дверь, но на серьезное ЧП это никак не тянуло. Во-первых, это происходило уже не впервой, причем к негласному взаимному удовлетворению сторон, поэтому в визге из раздевалки преобладали скорее азартно-радостные нотки. А во-вторых, Валдис и Сема очередной втык за это уже получили.
