Александр Прозоров - Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного
— Так пусть даст.
— Не даст, — покачал головой Гундоров. — Ногаи дербышевские на верность Москве присягнули, Астрахань замирена. Ты нашего государя знаешь, он крови не любит. Без надобности степняков тревожить не станет.
— Как это — без надобности?! — встрял в разговор Андрей, с полной ясностью сознавая, что речь идет не просто об очередном походе русских ратей куда-то в дальние земли. Речь идет о том, удастся ли ему добраться до кочевья Кубачбека, удастся ли получить в свои руку проклятый кастинг, удастся ли снова пробиться сквозь века и вернуться домой. — Насколько я помню, татары всех русских пленников должны были отпустить. А они этого не сделали. Прячут, сволочи, по аулам своим, глаза честные делают и смеются в лицо. На отряды русские нападают. У крепости Самарской стрельцов побили. Опять же связи с Османской империей пытаются установить, из-под царской руки под султанскую перебраться. Мочить их надо, козлов, пока не станут белыми и пушистыми не только снаружи, но и изнутри.
— Это так? — перевел князь свой взгляд на боярина.
— А почему бы и нет? — пожал тот плечами. — Купцы теперь по Волге много ходят, много слышат. Спросим в гостином дворе.
— Спросим или подскажем?
Ответа он не услышал, поскольку дверь в предбанник распахнулась и четыре девицы внесли в парилку подносы с румяными, как их щеки, яблоками, с грушами и виноградом, миски с плавающими в молоке кусками мяса, вертела с запеченными заячьими почками, копченые и вареные белужьи спинки, соленую севрюгу и, к великому изумлению Андрея, присыпанную зеленью и перчиком, залитую золотистым подсолнечным маслом жирную сельдь ломтиками. На Матяха сразу пахнуло родным домом, новогодним столом с его неизменными селедкой «под шубой» и аппетитной рыбкой в фарфоровой селедочнице.
— А это откуда? — поразился он, оглядываясь в поисках своего ножа, не нашел и торопливо переправил в рот пару ломтиков просто пальцами. Угощение чуток припахивало вином и прошлогодней квашеной капустой, но его не требовалось жевать, достаточно было прижать языком к нёбу и чуток подождать, ощущая, как сельдь тает во рту, как по рту расползается знакомый с социалистического детства вкус.
— Псковская рыбешка, — пожал плечами князь, давая понять, что не видит в ней ничего особенного. — Доселе мало возили, а ныне, как лифляндцам за недоимки государь указал строго, так целыми подводами доставляют. И бочками соленую, и мороженную на льду. Сказывали, хороша она с пивом. Мы всей братчиной пили, пили. Ничего особенного. С хорошим пивом и любая хороша, а с теплым, да задохнувшимся, только противнее становится.
— А мне нравится, — пожал плечами Матях и проглотил еще несколько кусков.
— А коли с пивом? — Князь Гундоров наполнил до краев полулитровый ковш, протянул гостю.
Андрей осушил его до дна, положил в рот крохотный ломтик, заботливо освобожденный стряпухами от костей.
— Хорошо…
— Правда? — Хозяин налил еще и оглянулся на Илью Федотовича: — А может, он из псковских бояр? Тогда его в Москве и не знает никто.
— А во Пскове боярские дети все такие крепкие и ладные? — влезла в хозяйский разговор девка, опять занявшаяся «межой».
Матях мужественно сносил это похабное развлечение, хотя чувствовал, что после двух литров пива «тормоза» потихоньку отпускает. И если он немедленно не уйдет, то наверняка что-то сотворит. То или это… Но уходить Андрей не спешил, пытаясь залить поднимающуюся от низа живота горячую волну холодным пенистым пивом.
— А если его пригладить, он ещё подрасти сможет? Красивый-то какой. Ну, расти, малыш, расти…
— Черт возьми!!!
Схватив девкину руку, боярский сын без всяких сантиментов выкрутил ее за спину, заставив баловницу уткнуться носом во влажные доски лежака и, больше не имея сил терпеть, со всей силы вонзил «межу» в предназначенное ей гнездо. Женщина взвыла дурным голосом, но просить пощады было поздно. Сознание молодого человека словно подернуло горячей пеленой, сквозь которую не могли пробиться никакие слова и никакие просьбы. Лишь блаженная истома смогла смыть эту пелену, очистить разум. И только в этот момент он осознал, что бояре хохочут во весь голос, наблюдая за творящимся безобразием. Правда, в этот миг у Матяха не осталось сил на обиду или злость.
— Ну что, Стешка, натешилась с чужими херами? Ох, отучит наш псковской тебя от таких шуток. А теперь давай, быстренько веничек березовый в кипятке отмочи да гостя нашего обмой, пока отдыхает. Не видишь, с дороги бояре, запылились…
* * *— Вставай, батюшка боярин, Илья Федотович устал, тебя ожидамши…
Матях с трудом оторвал голову от подушки, покосился в сторону окна — светлое. Потом перевел взгляд на гостью. Это была Стеша. Правда, не голая, как боярский сын привык ее видеть, а в тонком батистовом платочке, завязанном под подбородком, темной шерстяной кофте и длинной, до пят, юбке. Причем, судя по тому, как эта самая юбка топорщилась, снизу имелось еще штук пять. В руках девушка держала оловянный поднос, на котором стояло только две миски: одна полна мелко нарезанной капусты с морковными и яблочными вкраплениями, вторая — с рассолом от этой самой капусты, в котором плавали растительные прядки. Андрей без колебаний выбрал ту, что с рассолом, выпил и прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, чем все вчера закончилось.
Кажется, было пиво, пиво, еще пиво. Разговоры про цены на хлеб и репу, про новый казенный пушечный завод, про снаряжение, что Илья Федотович подвизался в Пушкарский приказ со своих кузниц поставлять, про пищали… Вот черт, про пищали, кажется, сам Андрей и говорил. Даже требовал чего-то. А еще — страшно разозлился на Стешку за ее охальное поведение и долго, от всей души «наказывал» ее в разных местах и разных позах. Помнится, Умильный с Гундоровым даже об заклад бились, на сколько его хватит. Чем только раздразнили сильнее. Впрочем, они тоже с девками особо не скромничали. А вот он с пьяных глаз оторвался так, что и не вспомнит, когда подобное вообще случалось.
Правда, в светелку, отведенную ему хозяином дома, он возвращался сам, своими ногами. Стешка только провожала. Но он ее и здесь, на этом самом тюфяке, тоже помял изрядно…
Андрей поднял глаза на девушку. На ее румяном лице не читалось ни тени смущения. Скорее наоборот…
— Илья Федотович после заутрени ждет, боярин Андрей, — предупредила девка, словно прочитав мысли молодого человека.
— Раз ждет, значит, сейчас спущусь. — Он закинул в рот пригоршню соленой капусты и кивнул девке: — Иди, не стой над душой. Сам дорогу найду.
Долго ли русскому человеку в путь собраться? Рубашку, штаны, сапоги натянул, ремнем перепоясался, нож — в голенище, кистень — за пояс, ложку — на ремень. Матях вышел из своей светелки, прикрыв дверь, прошел по темному коридору к яркому проему лестницы, быстро сбежал вниз.
Во дворе Прохор и вправду удерживал оседланных коней, Трифон и Ефрем рядом прямо на земле играли в кости, Илья Федотович прохаживался чуть поодаль, задумчиво заложив руки за спину. На этот раз, несмотря на относительно теплую погоду, одет он был в пурпурную шубу, подбитую соболями, а снаружи расшитую золотыми нитями и украшенную сапфирами и изумрудами. Длинные рукава едва не волочились по земле, и руки приходилось продевать через боковые прорези. Под распахнутой на груди верхней одеждой проглядывал застегнутый на все крючки парчовый кафтан, шитый жемчугами. Голову украшала высокая меховая шапка.
— Выспался, служивый? — По запрыгавшим в глазах боярина веселым огонькам Андрей понял, что вел себя вчера в пределах общепринятых норм. Не опозорился, в общем. — Ну и как тебе наша братчина? В ссыпную войдешь али сам столоваться станешь?
— Отчего не войти, войду, — кивнул Матях, хотя и не очень понял, о чем идет речь.
— Бояре ноне разъехались, — покачал головой Умильный. — Но к воскресенью соберутся точно. Тогда и покажешься. Однако же садись в седло, служивый. Многое сотворить нам предстоит сегодня.
Местный холоп, видя, что гости готовы к выезду, отворил ворота, и всадники выехали на московские улицы.
К сожалению, Матях совершенно не представлял планировку и географию столицы, а потому даже примерно не мог угадать, к какому району спустя четыре века станут принадлежать закоулки, по которым они сейчас проносились. Скорее всего — даже близко не будет ничего похожего, поскольку вдоль улиц стояли не дома, как это принято в будущих городах, а дворы, огороженные частоколом; а коли и примыкали к ним стены домов — никаких окон наружу не смотрело. Мощеные улицы встречались редко. Иногда это были самые настоящие булыжные мостовые, чаще — мостовые из деревянных плашек, а в большинстве своем — просто дощатые настилы вдоль «проезжей части». Особого порядка во всем этом Андрей не заметил. Скорее всего, улицы облагораживались или домохозяевами, или чиновниками, которые, в соответствии с неистребимыми традициями, «делали красиво» только там, где живут высокие чины и благородные бояре, и презрительно отворачивались от кварталов купеческих и ремесленных.
