Царь нигилистов 4 (СИ) - Волховский Олег

Малиновые шторы, светло-малиновая, почти розовая, мебель черного черева, торшеры на витых ножках с карсельскими лампами в окружении свечей, пока не зажженных. Утро. Светло, хотя солнце сейчас на востоке и не освещает комнату. На стенах картины в основном на религиозные сюжеты: Богоматерь, Мария и Елизавета, Агарь в пустыне. Многочисленные цветы в горшках и шпалеры, увитые плющом, вокруг мраморной статуи в углу между окнами.

Там, за окнами — вид на северо-западный ризалит дворца с шестигранной башенкой на крыше, в которой некогда стоял телескоп императрицы Марии Федоровны, увлекавшейся астрономией. Потом там был оптический телеграф, позже — проводной. А потом, еще при Николае Павловиче его перевели на первый этаж.

На эту башенку Саша давно глаз положил, сочтя, что на ней очень органично смотрелась бы радиоантенна, когда Якобы решит проблему передачи сигнала на приличные расстояния.

Они с Мама́ сели за столик у высокого окна. Слуга принес кофе.

Глава 4

— Саша, — начала Мама́, — что у тебя с Жуковской?

— О, Господи! Ничего. Точнее переводы с немецкого и разговоры о Торквато Тассо.

Мама́ посмотрела строго.

«Именно с Торквато Тассо все и начинается», — говорил этот взгляд.

— Саша, твой Папа́, уже говорил, что она тебе не ровня, — сказала Мама́, — но ты даже не представляешь, насколько не ровня.

— Ну, почему? Папа́, может, и не сравнится в славе с Жуковским, но много сделает. Я уверен. Если бы она была дочкой Пушкина, тогда конечно.

— Иногда ты просто ставишь в тупик, — вздохнула Мама́. — Ты знаешь, чей сын Жуковский?

— Русского народа, полагаю. В подобных случаях уже неважно, кого конкретно.

— Не русского! Он сын турецкой наложницы Сальхи, захваченной русскими войсками при штурме крепости Бендеры.

— Вот это да! Что за беда такая с русскими поэтами: один — негр, второй — турок, третий — шотландец?

— Шотландец? — удивилась Мама́.

— Предок нашего Лермонтова — знаменитый шотландский бард Томас Лермонт.

— Не совсем шотландец, — заметила Мама́.

— Зато лорд Байрон тоже числил Томаса Лермонта среди своих предков. Так что они с Лермонтовым дальние родственники.

— Где ты только все это вычитываешь! — поразилась Мама́.

— Не все вычитываю, — скромно возразил Саша. — Что-то вижу во сне. Кстати, Томас Лермонт тоже видел будущее. Есть английская баллада про то, как он встретился с королевой эльфов, она увела его на семь лет в волшебную страну, где он получил от нее пророческий дар и способность говорить только правду. И есть другая баллада, где Томас Лермонт говорит с шотландским королем, тот предлагает ему земли и рыцарское звание, но бард только смеется над ним и поет три песни, заставляя плакать и смеяться, и вспоминать о грехах, о сражениях и о первой любви. И говорит: «Я вознес тебя на небеса и низверг в ад, я трижды перевернул твою душу, а ты меня хотел сделать рыцарем?». Потому что власть земного короля ничто перед властью, полученной от королевы эльфов.

— Красивая легенда, но что-то мы далеко от Жуковской ушли.

— Почему же? Я не удивлюсь, если среди её предков найдется, например, Алишер Навои.

Мама́ задумалась. Кажется, это имя не было ей известно.

— Он, конечно, не был турком, — пришел на помощь Саша, — но писал по-тюркски… в том числе. Но и по-персидски, конечно. Поэт, визирь, друг султана Хорасана. Я где-то слышал, что султан Сулейман Великолепный очень ценил его стихи.

— Саша, какой Навои? Сальха была простой рабыней из сераля.

— Из сераля? Еще интереснее. А чей был сераль?

— Жуковский говорил, что местного паши.

— Паши? Замуж за пашу вообще-то могли и дочь султана отдать.

Императрица усмехнулась.

— Господи! О чем ты!

— Ну, откуда мы знаем? И это просто проверить. Нет такой империи, в которой бы не любили писать бумажки. И османы, думаю, не исключение. Достаточно написать султану и спросить, что известно об этой девушке, не сохранилось ли каких-то документов. И повелитель правоверных в знак вечной дружбы, мира и всего такого между нашими народами, думаю, просто обязан что-нибудь интересное найти.

— Боже мой! — воскликнула Мама́. — Ты же был всегда честен, ты правду всегда говоришь, как Томас Лермонт. И предлагаешь попросить султана подделать метрику? У вас все настолько далеко зашло?

— Мама́, я не просил ничего подделывать, я просил навести справки. Никуда ничего не зашло, и не зайдет, пока я не найду способа сделать ее принцессой. Я вообще не уверен, что собираюсь далеко заходить. Она очаровательна, но это не то чувство, ради которого можно всем пожертвовать. Но бедной русской девушке султан или хотя бы паша в качестве родственника никак помешать не может. Я могу сам написать.

— Только попробуй!

Вечером Жуковской принесли большую картонную коробку с восковыми свечами. Они были толщиной в палец и пахли медом.

Поверх лежала записка:

'Любезнейшая Александра Васильевна!

Благодарю за помощь с немецким и увлекательную беседу о Торквато Тассо. Надеюсь, что этот скромный подарок вас не обидит.

Мама́ рассказала мне историю турчанки Сальхи, достойную того, чтобы современник событий Вольтер вставил ее в свою повесть.

Эта история меня чрезвычайно заинтересовала. Я как-то видел во сне Принцевы острова. Они поднимались из вод Мрамормого моря туманным утром, похожие то ли на пирамиды Фараонов, то ли на огромных серых китов. На них ссылали сначала врагов Византийских императоров, а потом, при османах — Шах-заде — многочисленных сыновей султанов, которые могли претендовать на власть. Их было так много, что ими можно было заселить острова.

Думаю, и дочерей было не меньше.

Я где-то читал или слышал, что дочь султана могли выдать замуж за пашу. Так что история о том, что ваша бабушка Сальха была из сераля паши в Бендерах — еще интереснее.

Колода тасуется иногда исключительно причудливо. Меня до сих пор поражает тот факт, что и наш Лермонтов, и лорд Байрон были потомками одного и того же шотландского барда — Томаса Лермонта. Не был ли и тут причастен какой-нибудь турецкий поэт? В этой области я недостаточно образован и кроме Алишера Навои, увы, никого не знаю, да и от него помню одно имя.

Но мои сны иногда сбываются. Не зря же я видел Принцевы острова!

Александра Васильевна, не могли бы вы рассказать подробнее об истории вашей семьи и пленной турчанке, которая теперь, благодаря вашему отцу, навсегда вошла в историю русской литературы, как предок Пушкина — арап Петра Великого.

Всегда Ваш,

Саша'.

Ответ от Жуковской Саша получил на следующий день.

Честно говоря, Принцевы острова он видел из окна туристического автобуса, подъезжая к побережью Мраморного моря. Но описал точно.

'Ваше Императорское Высочество! — писала Александра Васильевна. — Спасибо за письмо и подарок! Теперь я смогу прочитать Алишера Навои, который, кажется, уже переведен на немецкий.

При Екатерине Великой Россия вела столь успешные войны против Турции, что многие крестьяне и горожане повадились ездить на войну маркитантами. Один крестьянин моего деда из села Мишенского близ Белёва тоже собрался уйти с войском торговать. Пришедши проститься со своим господином, он спросил: «Батюшка, Афанасий Иванович, какой мне привезти тебе гостинец, если посчастливится торг мой?». «Привези мне, брат, хорошенькую турчаночку, — видишь, жена моя совсем состарилась», — говорят, отвечал дед.

Не знаю, какова в этом была роль крестьянина-маркитанта, однако двух сестер Фатьму и Сальху подарил моему деду майор Муфель, участвовавший в штурме Бендер. Младшей Фатьме было 11 лет, и через год она умерла, а старшая шестнадцатилетняя Сальха выжила и после крещения стала именоваться Елизаветой Дементьевной Турчаниновой, поскольку восприемниками были жена деда Мария Григорьевна Бунина и православный иностранец Дементий Голембевский.

Отец мне рассказывал, что сестры были не обычными горожанками, а пленницами, захваченными вместе с сералем местного паши. Но больше ничего об их турецкой жизни не известно.