Елена Хаецкая - Девочки из колодца
– Иди с нами, сестра!
– Нергал пришел в Вавилон, сестра!
– Мы ищем Нергала, сестра!
– Будь нам сестрой, сестра!
Элси растерялась. И кто, интересно, такую шутку с ней проделал: только что были все эти люди ей незнакомыми, да и пожалуй что страшноватыми, и вот уже – пожалста! – все родные, будто век с ними прожила. Как это получилось, не поняла. Только улыбнулась им застенчиво, руку протянула.
– Хорошо, пойду и я с вами Нергала искать.
Ах, как счастливо засмеялись они! Как радостно за руку ее схватили! В тесный свой круг втянули, шубой обернули, вина в рот влили, чтобы жарче было, и потащили вперед по улице, туда, где весело стекла звенели и растревоженные голоса доносились, словно чайки кричали.
И стала кроткая толстая Элси вместе со всеми лавки громить, холуев убивать и женщин холуйских под ноги мятежникам бросать. Разом и Марк позабылся, и нищее житье в Колодце, и даже то, что за работу им Верховный Холуй так и не заплатил, хотя обещался расчет дать сразу по одобрении моделей. А акт приемки-сдачи до сих пор у Младшего Холуя в ящике стола лежит. Печати нет.
Все это будто во вчерашнем дне осталось, а завтрашний – настанет ли завтрашний? Праздник пришел на улицу.
В магазин вломились – сверкал витринами, манил колбасами и ветчиной, весь надписями облеплен: и цены-то у нас умеренные (вранье), и товар-то у нас отменный (меньшее вранье, но все равно вранье), и обслуживание-то у нас по высшему разряду (а вот это уже вранье беспардонное – хамили в Вавилоне, хамят и хамить будут, на то и столица царства преславного). Сочли магазинчик наглым и в силу того привлекательным.
По витрине палкой ахнули – разлетелась витрина. Вбежали, по прилавкам – бах! Прилавки вдребезги. Похватали в упаковках нарезки колбасные, банки консервные с неведомыми продуктами, все ножами изрезали, погрызли: вкусно.
Петь принялись.
Хвала тебе, Нергал, врагов убивающий.
Хвала тебе, Нергал, отныне и вечно.
Хвала тебе, Нергал, утоливший голод наш.
Хвала тебе, отец наш, любовник женщин наших.
О! Хвала тебе, Нергал!
И сказал кто-то, пока остальные дыхание переводили:
– И Нану воспеть надлежит. Ибо какой убийца без любовницы? И кто успокоит отца нашего кровавого, когда наступит ночь? Кто обнимет его одной рукой, а другой коснется дивного члена, чтобы вновь родился Нергал в богатом лоне Вавилона?
И закричали все:
– Слава Нане возлюбленной! Хвала матери нашей многогрудой, с пышными бедрами!
Набрали колбас, сколько в руках помещалось. Элси подозвали. Румяной стала Элси, раздобрела за тот день, что стекла била и ела все что ни попадя. Сказали ей:
– Ты будешь нашей Наной!
Тотчас же сняли с нее всю одежду. Нагая, прекрасной показалась им Элси. И не было в ней смущения, когда стояла на кассе разгромленного магазина, только от прохлады ногами перебирала – зябко на металле стоять. Омыли ее вином красным, обтерли полотенцами благоуханными. Облачили в чулки кружевные белые, в юбку длинную, с оборками, в разрезах, а грудь пышную оставили обнаженной. И стали колбасами всю обвешивать: славься, Нана Колбасная! Точно новые груди, бесчисленные числом, повисали на пышном теле Элси колбасы. Стала она как бы Наной, щедро питающей матерью. Взяли ее на руки, понесли по магазину, битыми стеклами хрустя, на улицу вынесли. Расставила ноги пошире, чтобы прочнее стоять, вина красного выпила, волосы золотые разметала по новым своим грудям.
И все подходили к Нане и груди ее целовали и ели, и не иссякала щедрость грудей наниных.
И хохотал Нергал, который все это видел, возвышаясь над крышами.
Хвала тебе, Нана Многогрудая!
Хвала тебе, Нана Колбасная!
Хвала тебе, мать нашей сытости!
Накорми нас, ты, чье лоно не знает усталости!
Накорми нас, сестра Эрешкигаль!
Накорми нас в Эанне, да не иссякнет пища для наших уст.
Со всех сторон тянутся к преображенной Элси руки, хватают ее за плечи, за бедра, рвут с нее белые кружевные чулки. И смеется Элси, потому что стала она как Нана, не иссякает ее плодородие.
Жадные губы шарят по ее телу, откусывая съедобное, а иной раз и кожу гладкую элсину прихватывая. И вдруг среди многих из тех, кто подходил и прикладывался, Марка она узнала. Склонил русую кудрявую голову, меж колбасных грудей лицом зарылся, белыми зубами соска коснулся. И глянул искоса взором озорным.
– Марк! – хотела было крикнуть Элси, но вспомнила о том, что она – Нана, и смолчала. А Марк улыбнулся ей и в толпе исчез.
Тотчас же старая тоска нахлынула. Потянулась туда, куда суженый скрылся, но какое там – нет его, как не было.
По сторонам поглядела. И увидела вдруг, что с крыши соседнего дома на нее оптический прицел смотрит. Рукой показала – там, там! Рот уже раскрыла, чтобы сказать, как толкнуло ее что-то прямо в сердце.
Красное пятно расплылось по белой тонкой коже, там, откуда настоящие элсины груди смотрели. Откинуло Нану Колбасную на руки возлюбленных ее, и упала Элси.
Сперва не поняли: что такое с Наной? После же увидели, что мертва она. Гневом разгорелись. Да что же это такое, друзья? Богиню нашу, кормилицу, убили! Не простим! Отомстим! Омоем камни улицы этой черной кровью врагов наших, да прорастет трава сквозь плиты, да взломают их деревья с плодами ядовитыми.
Бросили мертвую Элси на мостовой и туда устремились, где подлец с винтовкой засел. Пока бежали, еще двоих потеряли – снял метким выстрелом. Но остальные в дом ворвались, чтобы расправу учинить.
А Элси лежать осталась. Ноги в порванных чулках раскинуты, все тело надкусанными колбасами обвешано. Кровью колбаса заляпана, будто живая то плоть была. Будто и впрямь была убитая девушка Наной Многогрудой, а не сироткой из Мармеладного Колодца. И золотые волосы элсины в грязной луже плавали, потускневшие теперь навсегда.
В здании, разумеется, никакого снайпера не обнаружили. Все перерыли, сейф вскрыли (нашелся умелец). Из сейфа два тощих мешочка с серебряными сиклями на общую сумму в сто сорок три сикля вытряхнули и восемнадцать пивных бутылок – на черный день Младший Холуй их берег, что ли? Наконец, и Холуев нашли – обоих! В шкафу прятались, неизобретательные люди. Выволокли за шиворот, с особенным удовольствием порвав на одном из них ослепительно белый ворот рубашки. Кто таковы?
– Младший Холуй.
– Старший Холуй.
– А охранник где? – рявкнул кто-то, кто посообразительнее был.
– Охранник еще в самом начале на вашу сторону перешел.
– Кто Нану убил?
Заверещали Холуи, заплакали. Про начальника рассказывать начали. Уехал на Канары и оттуда фирмой руководить думает. А арендная плата за помещение растет и растет. И налоги, кстати говоря, грабительские.
Встряхнули их так, что зубы застучали. Нану кто убил, суки?
А власти не обеспечивают безопасность бизнесу. Наш брат бизнесмен так и мрет под пулями и ножами, точно на войне какой. Думали уж забастовку всех бизнесменов объявить, потому что преступность на шею села. И частная охрана не помогает. То одну лавку разгромят бесстыдники, то другую. Может, и правы мар-бани…
Нану, говорят вам, кто убил?
Затряслись Холуи. У Младшего в штанах вдруг сыро стало. И заплакал он, ибо понял вдруг, что умрет.
А Верховный еще не понял. Думал, что договориться можно с этими людьми. Да только виданое ли это дело, чтобы с людьми в краденых шубах, краденым вином пьяными, крадеными колбасами сытыми, договориться можно было?
Для начала взяли Верховного Холуя и сорвали с него штаны, в одной рубахе оставив. Чтобы тихо себя вел, на голове у него письменный прибор разбили – тяжелый прибор, мраморный, с гравировкой «Дорогому сослуживцу». Пока Верховный Холуй глаза закатывал и кровавые пузыри изо рта пускал, сшибли с ног, на колени поставили.
Младший Холуй глядел на все это и трясся.
– За что? – залепетал он вдруг.
И еще:
– Пощадите!
И, зная, что не пощадят, взвыл тоненько и к выходу побежал. Ему дорогу заступили – слепо бросился, раз, другой. Подхватили за локти, брыкающегося, и, разрывая на нем одежду, в окно выбросили (заодно и стекло разбили).
Верховный Холуй то ли сам помер, то ли в беспамятстве был, того проверять не стали. От зажигалки, возле богатой хрустальной пепельницы найденной, шторы запалили и поскорей из офиса ушли, пока пожар не разгулялся.
Снайпера, конечно, не нашли. Да и искать охота пропала.
Другие развлечения нашлись.
С северной стороны в город входили танки. По широкой дороге, белыми плитами мощеной, отражаясь и искажаясь в блестящих синих изразцах дворцовых стен, тянулись один за другим – с ревом и грохотом, как быки для жертвоприношений, готовые пожрать огненным чревом десяток человек во славу Мардука.
Кряхтели под гусеницами плиты, раскалывались. Для босых ног предназначены были, не для машин.
Дошли до двойных ворот с башнями прямоугольными, зубцами истыканными. Одни Нане посвящены, другие Нергалу. Но и те, что имя Нергала носят, затрепетали перед грозной военной мощью. Разворотили стену несколькими выстрелами и в пролом двинулись. Весело им давить развалины города. Да и что танкистам до великого города, который пришли разнести по камешку, – дивизия-то была Вторая Урукская (Урук в дни мятежа мар-бани стал оплотом правительства), а урукчанам без разницы, что с Вавилоном станет. Столица; надо будет – отстроится.
