Александр Рибенек - Любовь колдовская...
Во время завтрака Степан Прокопьевич не спускал с нее испытующего взгляда. Он так пристально смотрел на нее, что девушка смутилась.
— Что это ты так смотришь на меня, батя?
— Ничего, ничего, дочка, — ответил тот.
Но она чувствовала, что этот пристальный интерес как-то связан с событиями прошлой ночи. Дарья не помнила, что случилось там, за хутором, между ней и бабкой Василисой. Ей показалось, что она только на мгновение потеряла сознание, а когда очнулась, старуха лежала на земле без движения. В тот момент девушка сильно перепугалась и побежала домой, чтобы позвать на помощь.
Дальше все было, как во сне. Мать увела ее из хаты бабки Василисы и чуть ли не насильно уложила в кровать. Она слышала, как неиствовала стихия. Молнии почти без перерыва прорезали темноту ночи, оглушительные раскаты грома следовали один за другим. Под мерный звук ливня она уснула…
Дарья не помнила, что ей снилось. Помнила только что-то темное и страшное, преследовавшее ее во сне. Какая-то темная сила гналась за ней, а она пыталась убежать. Вокруг нее простиралась кромешная тьма, и в этой тьме было еще что-то, что заставляло ее душу трепетать от ужаса…
А наутро девушка узнала, что бабка Василиса сгорела. Она никак не могла понять, как это случилось. На ее расспросы мать отводила в сторону взгляд и всячески пыталась уйти от разговора. Отец вообще сказал, что это — не ее ума дела. Еще больше подозрений вызывал тот факт, что Михаил взял расчет и ушел из их дома. Что-то во всем этом было не так…
Повозившись немного по хозяйству, Дарья вдруг почувствовала, что ее неудержимо потянуло выбраться за хутор, в степь. Родителям она ничего не сказала, собралась потихоньку и ушла.
Степь встретила ее радушно, словно родную. Омытая ночным ливнем, она словно проснулась от длительной спячки, вызванной жарой. Среди бурых трав, выгоревших под палящим солнцем, уже появились свежие побеги. Высоко в небе парил коршун, высматривая добычу. Вот из своей норки выглянул суслик, и хищник тут же камнем ринулся вниз. Но осторожный зверек успел юркнуть в свое убежище, и коршун снова воспарил в поднебесье, оглядывая степь своим острым взглядом…
Дарья опять пришла в пойму реки, на то самое место, куда они ходили с бабкой Василисой прошлой ночью. Девушка не понимала, что с ней происходит. Что-то изменилось в ней самой, перевернуло всю ее сущность. Откуда-то она знала каждую травинку, каждый цветок. Знала, какие растения можно собирать, и для чего они могут сгодиться. И это пугало ее…
Девушка долго лежала на спине, глядя в бездонное синее небо и прислушиваясь к себе. На первый взгляд ничего особенного не происходило, и все же…
Дарья резко села. Внезапно она осознала, что бабка Василиса этой ночью передала ей свое знание, которое, правда, пока было скрыто от нее. Но девушка откуда-то знала, что постепенно оно всплывет в сознании. А пока пора было приниматься за дело, и она принялась собирать травы, необходимые для того, чтобы раскрыть полученные от бабки способности…
Для Ивана Вострякова ночь прошла беспокойно. Ему снилась Дарья. Снилось, что он по-прежнему любит ее и не может без нее жить. Пару раз он просыпался с сильным желанием побежать к ней и помириться, покаяться, на коленях вымолить прощение. Но, странное дело, едва Иван открывал глаза, как это желание пропадало бесследно. Наяву он осознавал, что любит Алену, и все же что-то оставалось в подсознании, и это что-то омрачало его жизнь, заставляя хмуриться…
Он встретил ее днем. Дарья откуда-то шла, прижимая к себе охапку трав. Увидел ее, и на мгновение в сердце вспыхнула острая боль. Вспыхнула и тут же погасла…
— Здравствуй, Иван Андреич, — поздоровалась девушка.
Ее черные глаза глядели на него насмешливо. Ему мучительно захотелось убежать, забиться куда-нибудь подальше от этого взгляда, но он пересилил себя.
— Здравствуй, Дарья.
— Как поживаешь? Совесть не мучает?
Иван промолчал. Разговор был ему неприятен, хотелось побыстрее распрощаться с девушкой. Но она загородила ему дорогу, не давая пройти.
— Я знаю, Ваня, так не бывает. Алена чем-то опоила тебя. И поверь мне, я сделаю все, дабы возвернуть тебя!
— О чем ты, Дарья? — возмутился Иван. — Ты, видать, не в своем уме!
— Я-то в своем, — ответила на это она. — А вот ты, похоже, нет!
И пошла прочь. Иван посмотрел ей вослед. Она, без сомнения, была красивее Алены, но он почему-то любил Кирзачеву, хотя еще совсем недавно все было по-другому. Но едва только Иван начинал об этом думать, как голова становилась странно тяжелой. Появлялась тупая, ноющая боль, не дающая ему трезво мыслить. Когда же она отступала, Иван уже забывал о своих сомнениях…
Так было и на этот раз. Голову словно тисками сдавило. Перед глазами все закачалось, ему пришлось ухватиться рукой за плетень, чтобы не упасть. На лбу выступили крупные капли пота. Его мутило…
Прошло не менее десяти минут прежде, чем Иван пришел в себя. С удивлением он огляделся вокруг, не понимая, что он тут делает. Постепенно память вернулась к нему. Он вспомнил, что шел к Алене, но что-то задержало его. Потом начался приступ. Иван пытался вспомнить, что его задержало, и не мог…
В конце концов, он плюнул на это занятие и пошел дальше.
Кряхтя от натуги, Степан Прокопьевич таскал на мельницу мешки с зерном. Белый от мучной пыли мельник со своими подмастерьями, молол пшеничку и ссыпал муку в мешки, которые Гришин относил обратно на подводу. Уход Михаила тяжело сказался на его хозяйстве, и теперь ему приходилось все делать самому. По крайней мере, до той поры, пока не найдет себе нового работника…
Закончив грузить муку, Степан Прокопьевич расплатился с мельником и, сев около арбы, скрутил самокрутку. Прикурив, с наслаждением затянулся, чувствуя приятную истому во всем теле от работы.
— Здоров, Степан Прокопьич! — услышал он вдруг голос.
У его арбы стояли зажиточные хуторские хозяева — Тит Фролов, чьи взрослые сыновья сейчас таскали свой хлеб на мельницу, Афанасий Курков и Фрол Бородин.
— Здорово, станишники! — буркнул в ответ Степан Прокопьевич.
Он не жаловал местных кулаков, хотя и сам был зажиточным хозяином. Но уж слишком разные они были люди. Фроловы, Курков и Бородин делали все, чтобы еще больше разбогатеть: нещадно эксплуатировали своих работников, давали семена и сельхозоборудование в долг беднякам под грабительские проценты или отработку в их пользу. Говорили, что они были причастны к убийству прежнего секретаря партячейки, но доказательств не было, тем более что в банде, разгромленной Иваном Востряковым, они не состояли. Степан Прокопьевич был практически на сто процентов уверен, что все они активно помогали бандитам, а сейчас просто затаились на время. Впрочем, это было и неудивительно. И Фролов, и Курков, и Бородин в свое время верой и правдой служили царю-батюшке, а потом участвовали в белоказачьем движении. Правда, когда стало ясно, что Советскую власть не удалось задушить, эта троица объявилась на хуторе и некоторое время ходила тише воды, ниже травы. Когда же начался НЭП, они снова развернулись…
Казаки сели рядом с ним, свернули по самокрутке и тоже закурили. Так некоторое время они сидели, беседуя о чем-то несущественном. Но Степан Прокопьевич чувствовал, что эта троица подошла к нему не просто так.
В этот момент подъехали артельские. С передней арбы ловко соскочил Иван Востряков и направился к мельнице. Степан Прокопьевич заметил, как блеснули злобой глаза кулаков.
— Вот змеюка подколодная! — прошипел Тит Фролов, провожая секретаря партячейки взглядом. — Чтоб ему пусто было! Ходит гоголем, будто хозяин на энтой земле. Ну, ничего, подлюка, ничего… Доходишься как-нибудь…
— Ладно, станишники, поеду я, — сказал Степан Прокопьевич, вставая. — Мне ить ишо разгружаться надо, а работника покуда нету. Самому придется…
— Погодь, Степан Прокопьич, — остановил его Фролов. — Погутарим ишо.
— О чем?
Кулак пристально посмотрел в его глаза.
— Мы ить знаем, Степан Прокопьич, как тебя обидел Ванька!
Он почувствовал, как закипает внутри злоба на них.
— А какое ваше дело до моих обид?
— Погодь, Степан Прокопьич, не горячись, — вмешался в разговор Афанасий Курков. — Мы ить все понимаем… Ванька-то не одного тебя обидел.
— Вона как? — протянул Степан Прокопьевич. — Поди, и вы — обиженные?
— И мы тож, — поддержал своих товарищей Фрол Бородин. — Житья нету от энтого Ваньки! Не дает хузяйствовать, прижимает. А давеча мне сказывал, что скоро таких, как мы, будут к ногтю прижимать и давить! Это как, по-твоему, не обида?
— Ну, у вас свои с ним счеты, у меня — свои…
— Дык, и мы про это! — воскликнул Фролов. — Доколе Ванька будет издевательства творить над честным народом?
— Это вы-то «честной»? — усмехнулся Степан Прокопьевич.
— А что? — Фролов глянул на него недобро. — На хуторе нас уважают. Никто не скажет, что мы кого-либо обидели чем. Помогаем вот всяким голодранцам…
