Нил Стивенсон - Барочный цикл. Книга 8. Система мира
Свет сеялся с неба, как хлопья пепла от сожжённого города. В какой-то момент рассвело настолько, что пятна и намёки, проступавшие сквозь тьму последние час с небольшим, внезапно обрели смысл. Он огляделся. Ему думалось, что они идут через открытую местность, иногда огибая рощицы, но всё оказалось совсем не так. Деревья росли повсюду, где гуще, где реже, так что видно было не дальше, чем на вержение камня; только кое-где над кронами торчали верхушки холмов. Под сенью леса бледной рекою вилась прогалина, заросшая жёсткой сухой травой. Меловая почва так же не могла удержать влагу, как пальцы скелета — деньги. В голове ударил набат: он привёл роту туда, где не сыщешь ни ручья, ни озера! Через несколько часов у них кончится вода!
Мучительным усилием воли он прогнал тревогу; через десять шагов та вернулась и заняла господствующую позицию. Мысли стали стёртые, как солома в ветхом тюфяке, и, наконец, рассыпались с первыми лучами солнца.
Словно мальчишки, добредшие по ручью до его впадения в реку, рота вышла в широкую низину; слева лежали пастбища, справа начиналось известковое подножие мелового холма. Здесь путь преграждала густая тонзура вязов; сперва показалось, что она идёт до самого верха, со второго взгляда в просветы между деревьями удалось различить бледный пожухший луг.
Сейчас он понял бы диспозицию, даже если бы не участвовал в её составлении. На вершине холма стоит усадьба, загороженная с этой стороны полосой вязов. Обычные гости поднимались туда (надо думать) по какой-то пологой дороге с другой стороны холма. Роте предстояло атаковать усадьбу с неохраняемого (если всё окажется хорошо) тыла: преодолеть лесистый меловой склон и выбраться на открытое пространство.
Покуда он выстраивал в голове картину местности, волосы на загривке всколыхнулись. Он обернулся и потянул носом этот новый ветерок, влажный, пахнущий речной тиной. Ветер дул в ту же сторону, куда им предстояло идти.
Он заговорил впервые за несколько часов и велел немедля идти на штурм, держась кучно, чтобы каждый взвод, фигурально выражаясь, чувствовал локоть соседнего и не потерялся в тумане. «В каком тумане, сержант?» — спросил кто-то, ибо воздух был чист, как талая вода. Однако сержант Боб повернулся спиной к вопрошавшему и зашагал вверх по склону. Он давно заметил, что солдатский опыт измеряется тем, как быстро человек угадывает начало сражения. Для Боба Шафто оно началось, когда сырой ветер зародился над Темзой, и теперь уже наполовину закончилось. Для малого, спросившего: «В каком тумане, сержант?», сражение ещё лежало в неопределённом будущем. В крайних формах подобная некомпетентность ведёт к тому, что отряд уничтожают во время сна или на привале, в мягких — к неоправданным потерям. На такой случай у Боба было только одно лекарство: действовать, чтобы тугодумы встряхнулись и последовали его примеру. К тому времени, как он подошёл к деревьям, сырость чувствовалась на коже. Пока солдаты пробирались через лес на вершину холма, её уже окутал туман. Боб не прошёл по лугу и десяти шагов, как залаяла собака. Рота двигалась образцово тихо, однако ветер дул в спину и гнал запах на милю вперёд, так что собака почуяла их издали.
Они уже оставили позади семь восьмых сражения, которое для большей части солдат ещё лежало в будущем. Не только Боб услышал собаку: голоса, называя её по имени, приказывали ей заткнуться. При некотором везении хозяева и дальше лежали бы в постели, ругая собаку, пока Боб не высадил бы дверь. Но это была бы уж очень большая удача. Справа налетел шквал ржания и конского топота: кавалерия вигов атаковала поместье с другого склона. Даже слабый слух Боба различал её приближение; один из солдат помоложе клялся, что слышит карету. Обитатели усадьбы никак не успели бы погрузиться в экипаж, и Боб заключил, что это какие-то офицеры или джентльмены приехали наблюдать, проверять, критиковать, отменять или как-либо ещё исправлять его действия.
— Разрешаю шуметь, — объявил он громко, и звук, как паника, побежал по цепи влево и вправо. Впрочем, из-за тумана это была не столько цепь, сколько рассыпанные звенья. Барабанщики забили атаку, сержанты, поняв по барабанному бою, как далеко они разбрелись, принялись орать. Один взвод сильно отстал и, хуже того, не понимал свою ошибку; Боб мысленно вычеркнул его из диспозиции. Другие взводы двигались перпендикулярно линии наступления. Так что Боб наконец выкрикнул, чтобы все шли на собачий лай. Это помогло лучше, чем все его предыдущие усилия: рота тронулась вверх по склону. По цепи пробежало известие, что справа стена, и Боб приказал перед нею остановиться. Середина, а затем и левый фланг отыскали стену и встали, образовав (как предполагал Боб) дугу в несколько сот ярдов, развёрнутую в общем направлении собаки. К лаю теперь добавились звуки почтового рожка, крики, звон клинков и пистолетные выстрелы. Стена была грубая, каменная, заросшая зеленью. Боб несколько мгновений колебался, пока не услышал сзади топот кавалерии и не отметил, что туман рассеивается. Тогда он приказал лезть через стену и бежать к месту стычки. От них будет больше проку как от загонщиков, чем как от охотников. А если кто-нибудь и прорвётся сквозь цепь, его задержит наступающая с тылу кавалерия.
Лондонские улицы, такие разные и неповторимые для смиренного пешехода, из окна кареты предстают неразличимыми и безымянными, как волны на море. Покуда Уотерхауз, Ньютон и Лейбниц плыли по ним в первые полуночные часы, Даниель тешился надеждой, что спор о приоритете разрешится прямо сейчас либо христианским прощением, либо придорожной дуэлью в кромешном мраке. Однако сэр Исаак определённо решил не говорить вообще ни о чём; он притворился спящим и сердито вскидывал голову, когда Уотерхауз и Лейбниц нарушали его сон болтовнёй и светом свечей. И неудивительно: всё шло к тому, что спор завершится триумфом Исаака, так зачем ему говорить с Лейбницем? Это Лейбниц должен как-то заинтересовать Ньютона в разговоре.
Даниель не спал и не делал вид, будто спит. Как только рассвело, он открыл шторы на окнах, за которыми оказалась прелестная суррейская аллея. Впрочем, любоваться ею пришлось недолго, не больше четверти часа. Сперва Лейбниц, потом Ньютон зашевелились, стряхивая настоящий или притворный сон.
— Так вы думаете, мы едем на последнее собрание клуба? — спросил Даниель, пытаясь вовлечь их хоть в какой-нибудь разговор.
— Если вы на самом деле спрашиваете, поймаем ли мы Джека, то мой ответ: «нет», — отвечал Исаак. — Это не похоже на его логово. Скорее на загородное поместье какого-нибудь лорда.
— Вы как будто смущены, — заметил Лейбниц, — но разве не было с самого начала очевидно, что Джек в сговоре с высокопоставленными лицами?
— Разумеется, — сказал Исаак. — Тем не менее я не ожидал въехать прямо в ворота графской усадьбы! Где мы?
— Не тревожьтесь, — успокоил его Даниель, сидевший лицом вперёд. — Нам машет один из псевдомогавков Роджера. Он показывает кучеру, чтобы тот свернул влево.
— А что там слева?
— Дорога поуже — не такая роскошная аллея, как здесь. Может быть, она приведёт к какому-нибудь смиренному сараюшке.
Однако, едва свернув, они въехали в каменные ворота: явно не парадный вход, а скорее чёрный, ведущий в какую-то часть поместья. Покуда карета тряслась по ухабам, Даниелю подумалось, что здесь недавно прошла пехота вигов, и все солдаты разом справили малую нужду. И тут он сообразил, впервые в жизни быстрее Ньютона и Лейбница: последние несколько минут пути — дороги, повороты, запах — сходились с тем, что наблюдал Кикин на подъезде к таинственному заведению. Они у цели. Почти.
— Кучер! — крикнул Даниель. — Скажи, ты видишь впереди место, где можно повернуть вправо, а потом немного проехать в гору по старой дороге, кое-где замощённой плитами?
— Нет, хозяин, — отозвался кучер, но тут карета повернула, и он увидел именно то, что описал Даниель. Ньютон и Лейбниц, которые к этому времени уже высунулись из окон, тоже.
— Езжай туда! — хором закричали все трое, узнав место по описанию Кикина.
Кучер подчинился. Карета начала подъём на холм.
Его венчали несколько очень ветхих строений староно рманнского вида. Лаяла собака. Сзади застучали копыта: их нагонял кавалерист, раньше указавший дорогу кучеру.
— Поворачивайте! Вы едете не туда! — кричал он.
— Мы едем туда! — возразили Ньютон, Лейбниц и Уотерхауз в один голос, от чего все трое расхохотались. Собака зашлась лаем.
— Кто идёт? — донесся голос с подножия холма. Спрашивал явно не местный житель, окликающий чужака, а другой чужак, силящийся понять, что происходит. В первый миг Даниель опешил, во второй ощутил лёгкое беспокойство. До сих пор он был убеждён, что здесь уже прошли союзники, действующие по чёткому плану, теперь слышал, как несколько подразделений и отдельных индивидуумов, находящихся на одной с ними стороне, тратят уйму усилий, просто чтобы понять: кто тут, куда направляется и так далее. Вполне возможно, что они с Ньютоном и Лейбницем опередили остальное войско. И наконец, венцом в цепочке, начало которой положил окрик «Кто идёт?», явилось осознание, что все военные операции таковы, никто, кроме Даниеля, ничуть не удивлен, исправить, как обычно, ничего нельзя, и никаких извинений не последует.
