Антон Первушин - «Гроза» в зените
Богданов замолчал и долго невидяще смотрел перед собой. Скворешников проклял себя еще раз и впоследствии избегал подобных вопросов, инстинктивно чувствуя, что ветеран многое знает, но о многом не может сказать открыто, тем более постороннему подростку.
Но, похоже, старик не только многое знал, но и многое умел. Как-то раз Скворешников рассказывал ему о своих успехах в нырянии и плавании с маской. Богданов с интересом выслушал, а потом, сказав: «А вот посмотрим, что ты еще умеешь», достал чистый лист бумаги и нарисовал карандашом окружность. Затем изобразил несколько радиально направленных отрезков на окружности, а в центре ― еще два отрезка, соединенных в одной точке. Получилось похоже на циферблат часов. Впечатление усилилось после того, как Богданов написал несколько цифр под радиально направленными отрезками. Проделав всю эту процедуру, он с усмешкой перебросил листок Мэлу.
«Это часы, ― сообщил ветеран. ― Который час, можешь сказать?»
Скворешников, чувствуя робость, принял листок, окинул его взглядом, зацепил вниманием число «18» и, чуть помедлив, доложил, что по этим часам где-то около двадцати-двух-пятнадцати.
Богданов сидел, как громом пораженный.
«Ты раньше это делал?» ― спросил он после изрядной паузы.
Мэл покачал головой.
«Тогда ты просто феноменальный парень. Редко кто берет этот тест с первого раза. А как ты догадался, что это двадцатичетырехчасовой циферблат?.. Ах, ну да. Я же сам тебе подсказку поставил. А давай попробуем еще раз?»
Игра оказалась очень увлекательной, и они извели в тот вечер уйму бумаги: Богданов старался запутать и обмануть испытуемого, рисуя всевозможные циферблаты: перевернутые, с тремя стрелками, на двенадцать, двадцать четыре или даже шесть часов, ― а Мэл старался угадывать время на циферблатах как можно быстрее. В итоге сам Богданов запутался, и Мэлу пришлось указать ему на ошибку, что вызвало неподдельный восторг у ветерана. Оба умаялись, но расстались чрезвычайно довольные друг другом.
На следующий день старик встретил Скворешникова во дворе дома и предложил новую игру-испытание. Он достал из сарая длинную деревянную лестницу и приставил ее к дому под малым углом, проверил на устойчивость. Потом сходил в дом и принес причудливый прибор, в котором Мэл не без труда опознал метроном.
«Это очень трудное испытание, ― предупредил старик. ― Я буду запускать метроном, а ты должен в такт ему подниматься по лестнице до третьей ступеньки сверху и спускаться с нее. Один удар метронома ― одна ступенька. Я буду менять ритм произвольным образом. Внимательно слушай и постарайся не сбиться».
Мэл с удовольствием включился, но на этот раз у него не получилось с первого захода поразить воображение Богданова. Юноша почти сразу сбился с ритма, оступился и чуть не слетел с лестницы на землю. Пришлось потренироваться, но в конце концов и с этим заданием Скворешников справился, чутко подстраиваясь под громкие щелчки метронома и вызвав похвалы старика.
Потом были и другие необычные испытания, на придумывание которых Богданов оказался большой мастак. Например, он приглашал Мэла в комнату, по которой разбрасывал разные предметы, давал юноше минуту на изучение обстановки, после чего выставлял из комнаты и менял расположение предметов произвольным образом. Мэл должен был точно сказать, какой предмет и куда «переехал». Еще один тест выглядел схожим образом: нужно было запомнить расположение предметов, а потом отыскать их в указанной последовательности, двигаясь по комнате с завязанными глазами. Вроде ничего сложного, но попробуйте проделать это за нормативную минуту и ничего не перепутать.
Еще Богданов разрешал рыться в его личной библиотеке, разместившейся на двух стеллажах. У него был довольно необычный набор книг. К сожалению, других романов Жюля Верна там не имелось, но зато хватало книг по географии и астрономии ― сразу видно, что процесс изучения Вселенной увлекает загадочного ветерана. Еще Мэл обнаружил множество стенограмм различных съездов и пленумов, но этого добра и в городской библиотеке было навалом, и вряд ли кто-нибудь в здравом уме будет подобную тягомотину читать. Находил юноша и тяжеленные метрологические справочники, и монографии по военной истории, и мемуары знаменитых ученых.
В один из дождливых дней Скворешников вновь листал книги, а Богданов мастерил скамейку у себя на втором этаже. Очередной извлеченный со стеллажа том вдруг раскрылся, и на пол выпала небольшая плотная фотокарточка. Мэл поднял ее и рассмотрел. На фотокарточке был запечатлен молодой, спортивного вида мужчина, коротко стриженный и одетый в темные трикотажные штаны и белую майку. Раскинув руки, мужчина стоял на краю странного наклонного диска и широко улыбался. У него было открытое доброе лицо, сразу вызывавшее симпатию.
Скворешников подумал, что, наверное, это Богданов в молодости, но спохватился: мужчина на фотографии совсем не походил на ветерана, даже с учетом прошедших лет. Впрочем, Богданов когда-то сильно обгорел, ему наверняка пересаживали кожу, значит, могло измениться и лицо…
Мэл в задумчивости перевернул фотокарточку. С другой стороны имелась надпись выцветшими чернилами: «Жму руку, дружище. Помни». И подпись ― размашистая, в которой легко вычленялись только четыре буквы: «Г», «А», «Г», «Р».
Тут вошел Богданов. Он был в стружке, от него остро пахло деревом и мастикой. Ветеран молча шагнул к Скворешникову и отобрал фотографию. Заложил ее в книгу, а книгу вернул на полку. Мэл ждал чего угодно, любой реакции, ругани, но ветеран просто сел на табурет, низко опустив голову. Пауза затянулась. Наконец Богданов поднял глаза на юношу и сказал так: «Это мой друг. Старинный друг. Юра. Гагаров. Мы с ним… учились вместе… Он потом в подводники пошел. Дослужился до капитана второго ранга. Он к рекордам всегда тяготел. И добился своего ― в одиночку обогнул земной шар на малой субмарине класса “Минога”. Был когда-то такой очень секретный эксперимент. Наградили его, конечно. Ордена, премии. А потом он погиб… При рядовом погружении. Причина?.. Не знаю причины. Мне не докладывают…»
Богданов еще посидел, глядя в сторону, а потом вдруг застонал-зарычал и хватанул кулаком по столу.
«Суки вы ссученные, твари позорные! ― выкрикнул он с невыразимой тоской в потолок. ― Меня туда же тянете. И меня таким же сделали!»
Богданов побагровел на глазах, и Скворешников сильно испугался за старика, решив, что того сейчас хватит удар. Но обошлось. Ветеран отдышался, осмотрелся уже осознанно вокруг, заметил Мэла и сказал хрипло: «Ты иди, парень, иди домой. Завтра заглядывай. Сегодня мне трудно очень…»
Юноша ушел. По пути он думал о прошлом Богданова, всё еще скрытом от него и притягательно таинственном. Кем же он работал до войны? Где воевал? Почему у него нет семьи? Какими путями он вообще оказался в Калуге? В том, что Богданов приехал в Калугу издалека, а не был уроженцем города, Скворешников почему-то не сомневался ни минуты ― слишком уж старик контрастировал с привычным окружением, выглядел белой вороной на общем фоне. Может быть, он был инженером? И строил, например, астрономические обсерватории? Тогда всё отличным образом складывается. Например, выбор книг в личной библиотеке. И только одно продолжало вызывать серьезные вопросы: что же такое произошло в жизни Богданова, если он до сих пор избегает ворошить прошлое?
Мэл решил, что разберется с этим как-нибудь потом. Но потом начались неприятности.
В очередной раз направляясь в гости к Богданову, Скворешников нос к носу столкнулся со Стопарем. Бывший «боец невидимого фронта» ухватил юношу за рубашку словно клешней, притянул к себе и зашипел в лицо: «Ты чего к врагу ходишь, пионэр? Ты чего у него забыл? Чего он тебе рассказывает? Ну! Говори!»
Мэл попытался вырваться, но Стопарь держал цепко. Тогда сообразительный подросток пообещал, что сейчас закричит и будет звать на помощь. Стопарь испугался и выпустил рубашку.
«Ты… это, знаешь, пионэр, ― сказал он, но уже без прежней напористости, ― к врагу не ходи. Он тебе лапшу навешает, знаешь, мозги запудрит. Тоже врагом станешь! Ясно тебе, пионэр?»
Мэл гордо прошел мимо. Но вечером его ждал натуральный скандал. Мать вдруг озаботилась, где и с кем ее единственный сын проводит свободное время. Для начала, как водится, бестолково наорала. Потом потребовала отчета. Деваться было некуда (мать ― это вам на Стопарь), и юноше пришлось рассказать, что бывает он у одного заслуженного ветерана войны и труда по фамилии Богданов, который проживает на Коровинской в частном доме. Почуяв неладное, Скворешников всё свалил на классную Акву: мол, именно она к Богданову послала по делам пионерской дружины. Мать выслушала, а потом села за стол и неожиданно разрыдалась.
«Ну что за горе? ― причитала она. ― Ну зачем? Ну за что? Ну как мне с тобой?»
Мэл растерялся. Он и вправду не понимал, почему его встречи с Богдановым так вывели мать из себя. Он стоял перед ней, опустив руки и понурившись, но совсем не ощущал чувства вины.
