Dmitrii Kazakov - Черное знамя
Он не успел договорить, как люди начали вскакивать с мест, самые шустрые устремились в сторону неведомого Степана Петровича… люди, еще недавно скучавшие или даже дремавшие под монотонное бубнение ораторов Партии народов России!
И все это сделал Огневский с его речью!
Казачий офицер решительно поднялся, огладил усы и, выпятив грудь, зашагал к формирующейся очереди.
— Прошу вас, вот бланки анкет! — донесся из шумного столпотворения тонкий голос. — Сначала заполняйте, а потом подходите, и сразу приготовьте первый взнос, пять тысяч! Желающим внести пожертвование — вот необходимое заявление, все будет принято по закону…
Олег, один из немногих, остался на месте, его неожиданно охватили сомнения.
Вступить в малоизвестную партию, возглавляемую странными людьми вроде профессора-филолога Трубецкого и бывшего фронтовика Огневского? Связать себя с движением, что не собирается ограничиться борьбой за пару мест в Земском Соборе, а намерено ниспровергнуть существующий строй?
Потерять работу в «Новом времени» — там не потерпят ангажированного обозревателя?
Лишиться источника стабильного дохода?
И это после многих лет борьбы за место под солнцем, после того, чего он добился, приехав в Питер без гроша в кармане?
Или оставить все как есть, попытаться успокоиться, написать статью о сегодняшнем собрании? И никогда не простить себе того, что имел шанс повлиять на судьбу собственной страны, униженной и растоптанной, и не воспользовался им?
Вот уж нет, лучше остаться без денег, но с чистой совестью.
Олег встал со стула, и зашагал туда, где вокруг стола Степана Петровича крутился людской водоворот. И только легким помрачнением, снизошедшим на Одинцова, можно объяснить, что он едва не налетел на усатого казачьего офицера, уже двигавшегося обратно с бумажкой в руке.
— Куда прешь, шляпа?! — хрипло рявкнул тот. — Сам понимаешь, сейчас я тебе!
— Прошу прощения, — сказал Олег. — Споткнулся.
— Ну ладно, — усач сбавил тон, стрельнув глазами в сторону замерших у стены крепышей с нарукавными повязками. — Осади-ка, и все будет в порядке, это я тебе говорю… вот увидишь.
Степан Петрович оказался тощим молодым человеком в пенсне и жилетке.
Он тараторил тем самым тонким голосом, сноровисто орудовал пером, время от времени макая его в чернильницу, не забывал улыбаться, принимая деньги, а перед ним аккуратными пачками были разложены разные бланки.
Олег взял один, озаглавленный «Анкета», и вернулся обратно к своему стулу.
Так, фамилия-имя-отчество, год рождения… все понятно.
Место рождения и происхождение… непонятно, зачем оно партии, провозглашающей всеобщее евразийское братство?.. ну да ладно, напишем, как есть — Нижний Новгород, из мещан…
Когда заполнял эту строчку, неожиданно вспомнился родной город, где не был семь лет — шумное торжище в Канавино, широкая Рождественская с ее церквями, бурые башни оседлавшего гряду холмов Кремля, водный простор там, где сливаются перед Стрелкой Волга и Ока. На мгновение ощутил, что перенесся туда, в лавку отца, в те времена, когда еще были живы родители… и усилием воли вернулся обратно.
Те годы сгинули, и нет смысла ворошить пережитое.
Как сказал Огневский — «нужно отряхнуть прах прошлого».
Так, что там дальше в анкете — род деятельности и место службы…
Хм, обозреватель, «Товарищество А. С. Суворина «Новое время»… можно смело писать, что бывший.
Дальше — семейное положение.
Ага, женат, сын Кирилл, семь лет.
Перед глазами встал образ Анны, такой, какой она была весной пятнадцатого, когда они только познакомились — стройная, с толстой русой косой через плечо, всегда готовая улыбнуться, рассмеяться, конфузливо прикрываясь ладошкой. Тогда все у них сладилось на удивление быстро, несмотря на сопротивление ее родителей — «как же, приблуда без жилья и занятия, приехал неведомо откуда, а мы — рабочая аристократия, наши деды Санкт-Петербург строили!» — сыграли свадьбу, а уже зимой, в сочельник, родился сын.
Но нет, и об этом вспоминать сейчас не стоит…
Судьбы родины важнее семьи, любви и домашнего уюта, мелких мещанских радостей!
Так, что дальше — отношение к воинской повинности, военный опыт (если есть)… Похвастаться здесь нечем, сначала его не трогали как молодого отца, а потом оказалось поздно, хотя освидетельствование он проходил, был признан годным.
Так, и в самом низу — место пребывания.
Олег вписал адрес съемной квартиры в Пушкарском переулке, куда они с Анной переехали осенью, и поднял голову. Очередь желающих вступить в ПНР немного уменьшилась, и в самом ее конце оказался все тот же казачий офицер с нагайкой.
Да, похоже, что сегодня никуда не деться от этого неприятного типа.
Усач покосился неприязненно, но ничего не сказал, когда Олег занял место за ним.
— А вы не знаете, кто такой этот рыжий? — донесся оживленный женский шепот из очереди впереди.
Ну точно, обе дамы в модных шляпках были тут, и их платья и накидки выглядели странно среди полинявших гимнастерок, мятых пиджаков, рабочих блуз и давно не стиранных поддевок.
— Ну как же такого не знать? — так же негромко ответил юноша в студенческой куртке. — Павел Огневский, родом он из Малороссии, ныне стонущей под австрийским игом. Путешествовал, воевал, боролся за независимость родины, и вынужден был бежать из гетманства в республику…
— Ах, как романтично! — воскликнула та дама, что повыше, с русыми волосами.
— Ох! — поддержала ее подруга-брюнетка, кокетливо поправляя выбившуюся из прически прядь.
Казак неразборчиво выругался через сжатые зубы, и в этот момент Олег готов был его поддержать.
Очередь сократилась человек до пяти, зал почти опустел, когда мимо неожиданно прошел Огневский. Дамы уставились на него влюбленными глазами, он же не обратил на них внимания, прохромал в сторону выхода.
Дело понемногу дошло до казачьего офицера.
— Голубов, подъесаул запаса, — отрекомендовался тот, подавая анкету.
— Очень хорошо, очень хорошо, — отозвался Степан Петрович, не поднимая головы. — Прошу вас, деньги кладите вот сюда, сейчас выпишем вам членский билет…
Когда-то пять тысяч рублей были огромной суммой.
Потом пришел ужасный семнадцатый год, когда надежные, обеспеченные золотом кредитные билеты стали просто бумажками, когда зарплату, исчислявшуюся миллионами и миллиардами, выдавали в мешках, а цены росли так, что к вечеру десяток яиц стоил раза в полтора больше, чем утром.
Витте сумел остановить инфляцию, убрал лишние нули, но все равно пять тысяч сейчас все равно что императорский рубль.
— Так, поздравляю вас, теперь вы один из нас, и о следующем собрании будете уведомлены, — Степан Петрович вручил подъесаулу Голубову членский билет, пожал широкую казачью ладонь. — Следующий.
Олег протянул анкету, и в это время к столу, за которым записывали новичков, подошел Трубецкой.
— Так, прошу прощения, кто тут у нас? — спросил он. — А, журналист? «Новое время»?
В глазах князя, председателя ПНР блеснул интерес.
— Мы собираемся издавать свою газету в Петрограде, — продолжил он. — Нам нужны кадры. Сами понимаете, что платить много мы не сможем, но ведь главное для всех нас не деньги, а идея, евразийское будущее нашей родины…
— Как она будет называться? — спросил Олег, ощущая легкое головокружение.
Похоже, он сделал тот самый шаг, принял то решение, после которого пути назад нет, и остается двигаться только вперед… Прощай, Эртелев переулок, прощай, Михаил Осипович Меньшиков, регулярные визиты в кассу за жалованием… здравствуй, новая жизнь… какая?
— «Новая Россия», — сказал Трубецкой. — Но это вопрос еще окончательно не решенный.
В князе чувствовался ум, он выглядел человеком решительным и уверенным в себе, но все это проявлялось при общении один на один, как оратор он совершенно терялся на фоне рыжего, курчавого малоросса, ветерана войны.
Если дело так пойдет, то скоро у ПНР будет новый лидер.
В это верилось очень легко, как и в то, что это лидер сумеет что-то сделать для страны, а может быть, чем черт не шутит, вновь превратить Россию в богатую, могущественную и великую державу, реальную силу на мировой карте.
— Хорошо, я согласен, — сказал Олег. — Как определитесь, дайте мне знать.
Трубецкой улыбнулся:
— Да, несомненно.
— Вот ваш билет, членский номер тысяча сто пятнадцать, — подал голос Степан Петрович. — Поздравляю!
Олег взял протянутую ему бумажку, украшенную все тем же белым трезубцем в черном прямоугольнике. Губы сами собой раздвинулись в улыбке, возникла мысль, что нужно что-то сказать, может быть торжественное, подходящее к случаю, но слова, чуть ли не впервые в жизни, не шли на язык.
