Джо Грэм - Чёрные корабли
— Это Ее рука, — прошептала она однажды. Я едва могла различить слова.
Четыре месяца спустя я как-то проснулась среди ночи — и застала ее уже мертвой. Рука Владычицы снова коснулась ее, на этот раз во сне.
Я знала, что нужно делать. Я послала за Киферой и ее прислужницами — ведь Долкиде нельзя ступать за полог, а сама я не донесу пифию туда, где ей предстоит остаться одной. Мы завернули ее в черное, и Кифера держала передо мной серебряное зеркало, пока я впервые накладывала на лицо краску.
Белая как кость. Черная как ночь. Волосы, тщательно уложенные в пряди и локоны, я заколола медными булавками — как на парике пифии и на рисунках с островов, давно канувших в море. При моих черных волосах, густых и не тронутых сединой, парик и вправду оказался не нужен.
Когда я взглянула в зеркало, оттуда на меня смотрела Она.
Кифера и две ее прислужницы ступали за мной, неся ту, что была пифией. Мы спускались все глубже во тьму — через большой зал с волчьими шкурами, через сырой узкий проход, где стены сочились влагой. Журчала где-то вода, отзываясь во тьме дальним эхом, слышалось испуганное дыхание одной из прислужниц, несшей мертвое тело в самый что ни на есть подземный мир.
Тело пифии нельзя предавать огню, как тела недавно пришедших в этот край ахейцев. Ее тело должно быть возвращено Ей.
Запаха в пещере не было. Та, что родилась сестрой царя Нестора, пробыла пифией тридцать лет, за это время тело ее предшественницы высохло до костей. Не знаю, сколько всего их было — я насчитала двадцать семь черепов, а сколько еще рассыпалось в прах… Двадцать семь жизней. Четыре сотни лет? Больше? Тогда еще не пришел с материка светловолосый народ, знавший коней и бронзу, еще не горела пожаром Вилуса, не строился пилосский дворец, еще не появились верховные цари в Микенах…
Моему черепу тоже лежать здесь в темноте.
Мы положили ту, что была пифией, с остальными, и во мраке я произнесла слова, призывающие Владычицу, — чтобы я стала Ее воплощением и голосом, как мне предназначено. Выйдя из той, что была пифией, Она теперь поселилась во мне.
Следующая зима осталась в памяти словно сон — как если бы я затихла в безмолвии и покое посреди растущего переменчивого мира. Я предстала перед Владычицей, но Она хранила молчание. Оставалось ждать.
Я много бродила без огня в подземных пещерах, открывая для себя новые переходы; аккуратно считала шаги, чтобы не заблудиться, и не отрывала ладонь от ледяной каменной стены, чуть скользкой и влажной от дождевых капель, что просачивались с поверхности земли.
Капли брали начало от дождей прежних лет — в прошлом ли году, в моем ли детстве они пролились в горах и с тех пор медленно, бесконечно долго сочились сквозь толщу пород, стекая в пещеры. Я успею состариться, прежде чем они попадут в реку и заплещутся наконец на округлых камнях в зеленоватых лучах солнца. А может, меня уже вовсе не будет.
Я чувствовала себя старой, как горы. И такой же безмолвной.
Долкида, наверное, за меня волновалась. Я почти не раскрывала рта, а если и говорила, то что-нибудь малозначащее. Задолго до праздника Сошествия она, осторожно кашлянув, предложила перебраться в Пилос и пожить в храме Владычицы Моря.
— Нас примут с радостью, — сказала Долкида. — Та, что была пифией, порой туда удалялась. Там есть с кем поговорить, а если ты кому-то понадобишься, всем известно, где нас найти.
Я взглянула на нее поверх огня.
— Не знаю. Может, позже.
Я вновь сошла вниз, вновь спала на волчьих шкурах в огромной пустой пещере. Снова ни тени Ее присутствия, ни намека на повеление. И я, как малоумная прислужница, не получившая распоряжений от госпожи, просто бездействовала. Ждала.
Наступила весна. Земледельцы искали у пифии знамений о детях, браках и урожае. Каждому я говорила то, что считала правильным по своему разумению, и надеялась, что не ошибусь.
К празднику Сошествия мы с Долкидой приехали в Пилос. От долгого пребывания в пещерах я сделалась так бледна, что Кифера при виде меня ахнула и теперь уговаривала поесть.
— Ты, должно быть, больна, — сказала она.
На деле мне просто не удавалось сбросить с себя безмолвие и ощущение призрачности — будто я прошла половину дороги по эту сторону Реки, но никак не могу перебраться на другой берег. В надежде, что церемония поможет мне обрести недостающее, я тщательно наложила на лицо краску; Долкида заколола мне волосы и опустила на них тонкое покрывало. Я сидела, ни на что не глядя, ожидая своего часа, ожидая знакомого холодка по спине, ожидая Ее прикосновения. Тщетно.
В должное время я произнесла положенные речи ясно и четко, как меня учила та, что была пифией, однако не почувствовала Ее присутствия. Я была одна, без Владычицы.
Через некоторое время Кифера вновь сидела со мной в храме и уговаривала поесть миндальных лепешек.
— Ты так давно не бывала в городе. Останься, побудь с нами.
— Нет, — покачала я головой. — Завтра совершим прощальный обряд, и надо возвращаться в святилище.
Она не спускала с меня внимательных голубых глаз.
— Побудь здесь, тебе станет легче.
— Не знаю, может ли мне полегчать, — призналась я. — Я все чего-то жду, сама не знаю чего. То ли замерло все вокруг, то ли застыла я сама, а мир продолжает кружиться…
— Может, ты ждешь ребенка? Со мной было то же, когда я носила первую дочь. Я чувствовала себя как ленивая корова на лугу, спящая все лето напролет.
Я даже слегка улыбнулась:
— Не могу представить тебя коровой. А ребенок… Нет, я не беременна. Да и с чего бы? У меня не было мужчин.
Кифера подняла голову.
— Может, в этом и дело? Тебе нельзя иметь мужа, но не запрещено брать наложника.
— Я принадлежу Смерти, не жизни, — проговорила я.
— Ты — молодая женщина, а не только вместилище Владычицы. Ты ведь не богиня.
— Мне никого не хочется, — ответила я, и это было правдой: из всех, кого я видела наяву, никто не вызывал во мне желания. Да и как любить ахейского земледельца, который трепещет перед пифией в священном ужасе? Или, еще хуже, какого-нибудь Неоптолема, который видит во мне лишь предмет вожделения?
Кифера будто угадала мои мысли и сменила тему:
— Неоптолем вернулся.
— Я слышала.
— Он приехал созвать войско. Будь завтра во дворце на празднике, посмотришь.
Я начала было отказываться, но она настаивала:
— Тебе нужно прийти. Это поприще твоей Владычицы, и ты должна знать, что происходит.
И я пошла. Праздник не предполагал моего участия: благословение кораблей — дело Киферы.
Потом вынесли сладкие фрукты и жареного кабана, и ворота дворца открыли настежь, чтобы впустить всех желающих. Годовалое вино лилось из амфор, в очаге полыхали дрова, по лицам музыкантов скользили факельные блики.
Я стояла позади, глядя на воинов. Выделялся голос Неоптолема.
— Мы сровняем с землей твердыню давних врагов! — возглашал он, держа в руке двуручный кубок. — Отомстим за отцов, что геройски пали под стенами Илиона! И вернемся с богатой добычей, захватив много золота! — Среди молодежи, стоявшей рядом с ним, послышались одобрительные крики. — Теперь наш черед покрыть себя славой!
Юные воины, не видавшие битв, плотнее теснились к нему, и среди них молодой царь, Несторов сын Иденей, которому еще только предстоит себя показать. К нему-то и обращал речь Неоптолем.
— Неужто мы сделаны из худшей бронзы, чем наши отцы? Неужто по ту сторону Реки окажемся недостойны стать рядом с их доблестными тенями? Неужто нам самим не добыть славы и женщин? Так зачем медлить с отплытием?
Я прислонилась к стене. Яркие цвета, крепкое вино — но я чувствовала лишь дурноту. На меня никто не обращал внимания.
Даже если и заметят, без краски на лице меня примут за обычную горожанку или дворцовую рабыню.
Я начала было пробираться прочь, к выходу в сторону кладовых, и чуть не наткнулась на воина. Глаза Триота мерцали в свете пламени, и происходящее его явно не радовало. Он меня узнал.
Я почувствовала слабое прикосновение ночного ветра, Ее руку на своем плече.
— Оставь Арена здесь, — сказала я. — Если он прольет кровь родичей своей матери, божественный гнев Эриний не оставит его до конца дней. Тебе же, если уйдешь, не суждено вернуться, твоя плоть достанется в пищу рыбам.
Его взгляд остался безучастным.
— Это говоришь ты, пифия, или Она?
— Она. И я.
Триот посмотрел на меня, словно ожидая что-то увидеть на моем лице.
— Арен останется здесь. Но мне придется идти.
— Почему?
— Потому что так повелит мой царь. — Бросив взгляд на Иденея, стоявшего рука об руку с Неоптолемом, он повернулся и пошел к выходу.
Я вышла через главные ворота и направилась в сторону гавани, прочь от празднующих. Стемнело, звезды над морем горели чисто и ясно.
