Лев Соколов - Своя радуга
– Значит князь Володимирский велит нам Батыю отказ давать, на войну поворачивать, а сам подмоги не шлет?! – Голосят из за двери – Как он то мыслит себе?! Затвориться в Рязани велит. Вот уж дал совет! Ладно, стены хоть отстроены. Сколько сидеть? Говорил князь Володимирский, – на помощь приду, если мунгалы на нас пойдут. Теперь говорит, на помощь приду, когда мунгалов измотаете. Где же слово его? Где ему цена?..
– Верно! – Вступает другой князь. – Как верить такому? А марь, да мордва, что были под рукою князя Володимерского, – их он защитил? Никакой им помощи не послал, пришлось тем признать главенство Батыево. Мы давали присягу князю Володимирскому как наибольшему. Но известно, клятва что меч – дело обоюдоострое. Первым князь Володимирский её нарушил. Бросил нас Батыю на растерзание. Не мы от него отложились, а он от нас! Так не лучше ли нам как мордве дать Батыю дань?..
– Что ты лепишь-то? – Вот и третий князь вступил. – Не пристало русичам платить дикому полю дань!
– А ты на меня не кричи, волком-то не зыркай! Летами маловат ышшо! Дань не смерть, – выплатил да забыл. А как нож от живота отойдет, её и прекратить можно…
– Дак, одним совладать разве мыслимо? Станут ли за нас Чернигов или Великий Новогород? Есть ли от них какие известия?..
Долго рядили князья. А наутро объявили боярам: Решили слать к Батыю посольство княжеское, дарить дары богатые, и просить не воевать рязанской земли. Десятину людьми не давать, но зимовку мунгалам разрешить, и умиротворять их всячески сколь можно. Возглавлять же то посольство предстоит сыну Юрия Ингваревича Рязанского – князю Новогород-Осетрскому Феодору Юрьевичу. Он и на лицо вышел, и на ум остер, и на язык смел, – может и улестит Батыя с его окружением.
***
Кипит княжий двор как каша на печи, готовит поезд посольский.
Грузили на телеги добро и подарки ценные. Лазили в порубы, бегали от клетей как муравьи. Подводили и подарочных окрутных жеребцов. Отдельно грузили дорогие черпаки да сбруи. Носились как ошпаренные люди с княжьего двора. Бегали ключники, приставы, доводчики, данщики, боровщики, бобровники, бортники, неводщики, поездовые, конюхи, подвоздники кормовые, меховые. Охал тяжко княжий казначей, – как из сердца драгоценные украшения для подарков мунгальским женам отбирая. Боярин кричал на подвозника, за недостаток, подвозник костерил бобровника, бобровник бубнил, что он все донес и о том бирка имеется, а кто где утерю сотворил, того ищи ближе к княжьим клетям… Опрокинули жбан с медом на радость дворовым псам…
Князь Юрий Ингваревич стоит на крыльце и дает поучения-советы сыну Феодору Юрьевичу, как в посольстве дело вести. Ты, сыне, всем подряд на дары не светись, а кому надо на дары не скупись. Осподарей часто окружение направляет. Всякому свою долю получить хочется. Расспрашивай, узнавай, вникай, кто при дворе батыевом большее влияние умеет. Жалко, что языком мунгальским не владеем, – закусывает губу Феодор Юрьевич. Взял я одного толмача из бежцев. Да он не проверенный… Жалко,– соглашается Юрий Ингваревич. А ихние то послы языками чесали по-нашему как по-своему. Не готовы мы оказались… Ну да что уж теперь… Ты вот еще что запомни. Советники направляют ум князя днем, а женщины ночью. Женам на подарки тоже не скупись.
Юрий Ингваревич поучает, а у самого в глазах мука. Не только за красивую внешность и бойкий язык выбрали во главу посольства князя Феодора. Особливо за то, что он рязанскому князю – родной сын. Это и чин посольства, и показ уважения, и доверия знак – не обманем, сын едет в заложники. А если обманем… Крепится Юрий Ингваревич, о деле говорит. А Феодор Юрьевич оглаживает бородку, улыбается ясно. Не тревожься отец, все будет хорошо, чести нашей не уроню…
Межиславу поручено ехать с посольским поездом, среди прочих, в охрану. Слишком много людей мунгалы согнали с мест, заполнили те дороги, не наткнуться бы на ватагу лихих людей. Веленушка, как и многие жены пришла проводить его ко двору княжьему. Сына их младеня-люльца Везничко, на соседку оставила.
Постояли обнявшись.
– Что ж ты, любый мой, семеюшка, на кого оставляешь мя?.. – Старается улыбнуться Велена, да вздох улыбку рвет, как ветер облако.
– Ништо, горлинка моя. Не боись. Не на сечу, в посольство еду. Ворочусь домой, оглянуться не успеешь… Постой-ка пока…
Окликнул Межислава боярин Кулота, что главным по охране посольского поезда поедет. Кулота из мужей дружины Феодор Юрьевича, знакомы они с Межиславом, хоть и не близко. Пообсказали они друг-другу по своим делам. Потом Кулота и говорит.
– Добрый меч у тебя.
– Правда, – ответствует Межислав.
– Ты если с собой меч хочешь в этот раз взять, – продолжает Кулота. – Так подумай. Посол должен быть готов отдать все, что везет с собой…
Наклонил голову Межислав, обдумал.
– Спасибо на мудром слове, Кулота Гордеич. Этот меч мне сам Юрий Ингваревич пожаловал. Табунщикам мне его передаривать не след. А в бою, ежели что, и топорком обойдусь.
Правду сказал Межислав. Меч-то он до сих пор сохранил без единой щербины. Так выходит, что больше его для чести носит, а в бою орудует топорком на стальной ручке с бронебойным клевцом на обухе… Расстегнул он пояс, снял с себя перевязь, подошел обратно к жене, отдал.
– Отнеси домой, Веленушка. Где повесить знаешь. Пусть там меня ждет.
– А что так?
– Эх ты жонка, гусыня-глупышенька… Дак ведь посол должен быть готов отдать все, что везет… – Важно объяснил Межислав.
– Верно, рассудил, разумник ты мой… – Похвалила Веленушка. – Я вот еще постою, дождусь пока вы отъедете, и потом снесу… Погляжу еще на тебя, сердце сколь можно напою…
Обнял жену Межислав, сжал накрепко. Мужу не пристало выказывать, что себе женщина позволить может. Но сжимает молча в объятьях, будто сердце перед разлукой и вправду можно напоить, запасти тепла от родного очага, ровно воды в мех налить, для дальнего похода в дикое поле.
***
Скрылись за горизонтом валы, стены и сторожевые башни рязанские, уплыли из окоема высокие маковки её церквей. Едет посольский поезд, через позднюю осень. Катятся телеги, скачут вершники. Горькое это дело, – слать послов да по своей же земле…
В голове поезда на борзом коне скачет Феодор Юрьевич. Межислав рядом едет, подозвал его князь. Видно, любо ему с неблизким знакомым новым словом перемолвится, дорогу скоротать. А быть может и убежать беседой от мыслей тревожных… Межислав дома молодую жену оставил, да сына-чадо малое, и у князя ровно то же. А жену-то у князя Феодора звать Евпраксией, и родом она от самих греческих василевсов. И пусть в упадке ныне царство греков, но слава его до сих пор отзвуком велика меж народами. Быть в родстве с её правителями – большой почет. Земля русская впрочем, разве теперь меньше славна? Дочь русских великих князей любой иноземный правитель почитает взять себе за честь. Рязанское княжество на Руси конечно не из самых сильных, но и греческая держава сейчас на осколки разбита. Впрочем, после того как разбили латинян при Пиманионе, а деспот Эпирский попал в плен к болгарам, укрепились никейские греки. Возможно и удастся им собрать из осколков свою державу. Пока же от брака рязанской земле больше славы чем пользы… Но царевна греческая вышла сыну Юрия Ингваревича доброй женой. И умом разумна, и красавица писана. Не такая, конечно, как Веленушка, но правду сказать, тоже дивно собой хороша. Видел её Межислав. Волосы белые, да не такие как у половцев, вовсе без желтизны, глаза голубые… Говорят раньше все греки такими и были…
– О чем думаешь, Межиславе? – Спросил у дружинника князь Феодор.
Не стал Межислав признаваться, что как раз о жене княжьей думал. Объясняй, да не так поймут… Потому сказал про другое, про что действительно в последнее время думал немало.
– Мыслю я княже, что предки наши оставили нам землю великую, славную во всех света концах. Святослав-то князь даже греков трепетать заставлял, когда они были в силе. А при наших временах это нарушилось.
– Что же нарушилось? – Заинтересовался князь.
– Я об том и не сразу удумал. Что с детства видишь, привычно, то считаешь и правильно. Служу я у твоего отца, князя Юрия в дружине. Воины у нас как один, умелые. В бою хоть конном, хоть пешем, как одна рука содействуют. Один княжий муж десятерых стоит, а то и более. Тем я всегда был горд. Но вот пришли к нашим порогам мунгалы, и оказалось что мы – вся – княжья дружина хоробрая, – слишком малы против мунгальского полчища. Князей у нас много, дружин много. По своей мерке мерялись – так себе казались велики, а как по мунгальской смерялись, – так и умалились.
