Александр Маркьянов - Сожженые мосты ч.4
— Кого конкретно вы хотите допросить?
— Некоего пана Ежи Комаровского. Он в здании?
Лицо майора Пшевоньского исказилось от удивления
— Вы с ума сошли?
— Вы не ответили на мой вопрос, пан майор — решил надавить Гмежек — этот человек находится в здании?
— Я не имею права сообщать вам о том, кто находится в здании, тем более при таких обстоятельствах. И вы не имеете права проводить какие-либо следственные действия, это компетенция военной контрразведки.
— Это гражданское дело, совершено убийство гражданского лица. Здесь нет никакой военной компетенции.
— У вас есть какие-либо документы?
— Пан майор, чтобы побеседовать с человеком, полицейскому не нужны какие-либо документы. Это наше право — опросить пана Комаровского по поводу произошедших событий.
Майор какое-то время мялся, не зная, что предпринять.
— Я вынужден получить санкцию командующего. Прошу оставаться здесь.
На сей раз их пропустили за цепь казаков, двое казаков встали ряжом с ними — охранять. Майор смешно вскидывая ноги побежал к дверям здания штаба, придерживая бьющий по боку автомат.
— Не пустят… — сказал кто-то из полициянтов — Комаровский его отец.
Гмежек промолчал. По крайней месте казаки теперь защищали их от толпы.
Майор Пшевоньский вернулся минут через десять, вид его был растерянным, сбитым с толку
— Пан генерал примет вас. Кто из вас старший?
— Я, старший инспектор Гмежек.
— Вы пройдете в здание. Остальным придется подождать здесь.
Инспектор усмехнулся
— Пан майор, вам не кажется такое решение несколько… рискованным
Пан майор задумался
— Вероятно, да. Тогда остальные — подождут в помещении караульного взвода.
— То другое дело…
В здании было темно, освещение не работало, только аварийное, на дизель-генераторе. По опыту предыдущих рокошей — здание готовили к обороне, возможно даже к боям внутри здания. Все окна первого этажа были забраны решетками, и не внешними — а внутренними, за еще и закрывались накладными ставнями из стали, которые вешались прямо на решетки. Внизу строили баррикаду — несколько офицеров штаба откуда-то выносили и крепили один к другому бронещиты, такие тяжелые, что каждую секцию приходилось тащить вдвоем. Все эти щиты скрепляли между собой через специальные замки и пазы, а крайние — крепили к стенам через специальные пазы в самой стене, в кирпичной кладке. Часовые теперь стояли не перед дверьми — а за ними, и вместо парадных "федоровок" с начищенными до блеска, сверкающими на солнце штыками — у них были автоматы АК и бронежилеты. На площадке между первым и вторыми этажом двое казаков сидели около уже установленного станкового пулемета. Дверь запиралась теперь на массивный засов, внутрь пускали только после того, как ты просовывал пропуск в специальную щель, закрываемую заслонкой. Для того, чтобы взять такую крепость, учитывая еще, что стены были построены на старый манер, в три кирпича толщины — нужны были значительные силы с хорошим вооружением, в том числе с гранатометами и огнеметами.
Их пустили внутрь без обыска, провели в находившуюся по правую руку караулку. Там было пусто, не звонили телефоны, и только один из офицеров сидел в углу на стуле, положив на колени автомат и спал.
— Квятковский!
— А… Господин майор! — офицер безуспешно сделал вид, что не спал.
— Это паны полициянты… — объяснил майор Пшевоньский — они остаются здесь, по зданию шляться не должны. Свари себе кофе… и им, что ли тоже…
— Нам бы еще умыться… — мрачно сказал один из полициянтов, в которого попал презерватив наполненный мочой.
— Туалет, рукомойники, мыло — вон за той дверью. Прошу. А вы, пан…
— Гмежек.
— Пан Гмежек — прошу за мной.
Документы проверяли на каждом этаже, проверяли даже у майора Пшевоньского — порядок есть порядок. По коридорам почти не ходили, людей было мало, кто попадался — все с автоматическим оружием, многие в бронежилетах. Сверху, прямо по лестничным маршам тянули какой-то толстый кабель. Третий этаж перекрывали баррикадами, на этот раз из мебели, четвертый, судя по всему — тоже…
Генерал Тадеуш Комаровский оказался высоким, сухим, прямым как палка стариком, до сих пор предпочитающим старого фасона, темно-зеленого цвета мундир со всеми регалиями. Серый от усталости, он сидел в своем кабинете, охраняемом двумя казаками с автоматами, еще один автомат с подсумком магазином был брошен на ряд стульев у стены, которая была обклеена картой округа в масштабе 1:1000. Он просто сидел и смотрел куда-то вдаль, в окно, он даже не пытался командовать — да пока командовать и не было нужно, судя по кипевшей в штабе деятельности, каждый знал, что он должен делать.
— Пан генерал…
— Вы свободны пан майор — прервал доклад генерал
Щелкнув каблуками по паркету, майор вышел из кабинета, аккуратно затворив за собой дверь…
А генерал продолжал смотреть в окно. И пан Гмежек, хоть он недолюбливал и армию и Комаровского — не знал, куда ему деваться.
— Вы пришли за моим сыном? — прервал молчание генерал.
— Старший инспектор полиции Гмежек, Сыскная полиция Варшавы, отдел убийств. Да, пан генерал, я пришел побеседовать с вашим сыном.
Генерал снова какое-то время молчал, глядя в окно.
— Что он натворил? — наконец спросил он
— Не далее как три дня назад…
— Что он натворил, пан полицейский?
Гмежек решил говорить правду, хотя и не должен был. Просто — чувствовал, что так надо.
— Мы считаем, что он причастен к убийству. Возможно, причастен — мы не можем сказать этого точно.
— Вот как? Это из-за этого начинается рокош?
— Возможно, да — осторожно ответил пан Гмежек
— Интересно… И кем же был убитый, что из-за него выходят на улицы?
— Пан Ковальчек, профессор Варшавского университета, из эмигрантов… — полицейский замялся
— Говорите, говорите, пан полицейский…
— К тому же — диссидент и содомит.
— Диссидент и содомит — медленно, будто пробуя эти слова на вкус, произнес их генерал — достойный подданный Его Величества, ничего не могу сказать. Он имел какое-то отношение к наркотикам?
Пан Гмежек снова не стал лгать.
— Да. Наркотики обнаружены и в его крови, и на квартире рассыпанными. Судя по всему, он был не только потребителем наркотиков — но и наркоторговцем.
Генерал внезапно поднял руки и закрыл ими лицо, будто плача — но все это происходило в абсолютной тишине. Так он просидел какое-то время — старший инспектор боялся даже слова сказать — потом вдруг повернулся в кресле. Гмежек увидел глаза генерала — больные, красные от недосыпа, какие-то обреченные как у загнанного зверя.
— Я предупреждал… что добром не кончится… — надтреснутым голосом сказал он
— О чем вы, пан генерал? — спросил полицейский
— О своем сыне, пан полицейский. О своем сыне. Он сам вам расскажет, я не имею права говорить о чужих секретах. У вас есть дети, пан полицейский?
— Да, есть, пан генерал. Двое. Сын и дочь. Сын в этом году заканчивает гимназию.
Пан Гмежек не стал упоминать, что дети жили с женой. Бывшей. Как и большая часть полицейских, пан Гмежек был в разводе, мало какая семья выдерживала испытание работой полицейского. Тем более — семья старшего инспектора убойного отдела, которого могли выдернуть на происшествие в любое время дня и ночи.
— А у меня Ежи единственный. Даже супруги нет… погибла…
Впервые за все время службы старший инспектор Гмежек не знал, что ему сказать. Он был циничен, как и все полицейские и за время службы повидал немало. Как и все полицейские он имел дело с отбросами общества: убийцами, грабителями, разбойниками, наркоманами. Он смотрел в глаза семнадцатилетнему поддонку, который убил старую пани чтобы поживиться содержимым ее сумочки, он входил в состав оперативно-следственной группы в ставшем основной для ленты синематографа розыскном деле "Березовая роща", когда им удалось-таки изобличить маньяка, тихого почтового служащего, на руках которого была кровь тридцати двух человек[15]. Он всякое видел. Он видел и самых разных полицейских, честных и не очень, и совсем не честных, он мог даже подложить улику в карман виновного, если видел что тот и в самом деле виновен. Но он никогда не арестовывал человека, никогда не привлекал его к ответственности, если видел что тот — невиновен. А сейчас получалось так, что он отнимал сына у старого генерала, который был опорой порядка в Варшаве в эти трудные минуты — и при этом искреннее считал молодого человека невиновным.
Он впервые узнал, что это такое — арестовывать невиновного человека, человека которого ты считаешь невиновным. И ему это — не нравилось.
— Пан генерал, я могу вам пообещать только одно, что я лично прослежу за тем, чтобы при производстве следствия закон соблюдался до последней запятой. Кроме того — я лично прослежу за тем, чтобы все данные об убитом, о том кем он был — были внесены в дело и представлены на рассмотрение судье.
