Роман Злотников - Еще один шанс...
Итак, примем как факт, что я в теле десятилетнего пацана, и идем далее. Где находится это тело? Хм… если бы не оно, то программа «Розыгрыш» подходила идеально. Декорации, актеры, язык… но если план Хромого удался, ничего такого он оплачивать бы не стал. Скорее он закатал бы меня в бочку и сбросил с вертолета где-нибудь в море Лаптевых, чтоб помучился… а самое верное — просто и банально пришил бы. Ну или посадил бы на цепь в подвале собственного дома и время от времени спускался полюбоваться, в какое положение загнал борзоту, посмевшую открыть на него пасть. Впрочем, последнее вряд ли. Времена нынче не те. Опасно. Чичу вон аж в Лондоне достали. А что человек сделал-то? Просто проучил урода, залезшего в его карман.
Значит, примем как данность, что все, что меня окружает, — это обычный быт тела, в котором я оказался. Я еще раз огляделся. Бревенчатые стены, иконы, лампада, какой-то странный язык, одежда, очень напоминающая старинную… Таежный тупик? Была во времена моей юности в «Комсомолке» серия репортажей про семью староверов, бежавшую глубоко в тайгу и обустроившуюся там. Но каким боком тут доктор-немец? Тоже старовер? За-абавно… И тут я припомнил, как меня назвал тот мужик, и едва снова не заорал. Потому что это уже не лезло ни в какие ворота! Царевич?!!
В этот момент мне пришлось отвлечься, потому что за дверью снова послышались голоса, топот, и в мою спальню ввалились еще несколько человек, возглавляемых тем самым бородатым мужиком и немцем-доктором. Сзади них мельтешили еще три толстых бородача, отчего-то одетых в огромные, делавшие их фигуры просто необъятными, шубы, и с высокими посохами в руках. Доктор подошел к кровати, уселся на прежнее место и снова ухватил меня за руку, как и прежде расположив свою вторую руку у себя на шее. Я слегка отодвинулся. Если он снова полезет своими пальцами мне в нос — я его двину. Но, слава богу, на этот раз доктор никуда не полез. Только ощупал мне всю башку и живот. Мужик с бородой взволнованно замер рядом.
— Ви есть как шуствовать себья, саревиш? — на сильно ломаном русском спросил у меня немец.
Я снова молча улыбнулся. А что еще, спрашивается, я мог сделать? Заговорить на том русском, к которому я привык? Хрена с два! Судя по одежде, архитектуре (я пока что видел ее лишь изнутри, да еще в одном-единственном помещении), предметам быта, а также тому, что меня именовали царевичем, я, похоже, угодил куда-то в далекое прошлое. Причем в допетровские времена. А тогда, насколько я помню школьный курс, исторические романы и фильмы (не слишком достоверные и точные источники, конечно, но уж что есть…), в ходу были жуть какие суеверия. Еще решат, что в царевича, то есть в меня, бес вселился — и все, кранты. Так что я лучше пока помолчу. Попробую поиграть в потерю памяти. Тоже в принципе рискованное занятие. Ну кому нужны убогие в царевичах? Но тут уж как повезет. Понадеемся на родительскую любовь и большие финансовые и властные возможности папика. Авось вытянет…
Немец нахмурился и неожиданно повторил вопрос по-немецки. Опаньки! Значит, пацан, в теле которого я оказался, учил немецкий. Так-так… уже лучше. Значит, меня тут чему-то основательно и планомерно учат. Следовательно, есть возможность довольно быстро собрать необходимую мне информацию. Конечно, лучшим способом собрать информацию является метод «погружения в среду», что мне здесь вполне обеспечено, но наличие поблизости учителей, то есть людей, в чьих функциональных обязанностях закреплено выслушивать мои вопросы и давать на них ответы, совершенно точно изрядно облегчит мне вживание в местные реалии. Между тем немец, все так же хмурясь, повернулся к бородатому мужику и произнес по-немецки нечто вроде:
— Я констатирую, херр Тшемоданов, что саревиш пришел в себя и находится в удовлетворительном состоянии. Но также я диагностирую, что приступ беспамятства еще окончательно не прошел. И саревиш пока не демонстрирует адекватные реакции. Так что я прописываю ему покой. И вот еще… — Немец наклонился и, покопавшись в своем кошеле, выудил оттуда некую бутыль емкостью где-то в районе литра, изготовленную из мутноватого коричневого стекла.
Я хмыкнул про себя. Да, дядя, пожалуй, жахнуть сто грамм — это как раз самое то, что мне сейчас очень не помешает.
— Я сделал настойку, кою саревиш надобно употреблять. Это поможет ему сохранять внутреннее спокойствие и содержать все телесные органы и железы в надлежащем для выздоровления состоянии.
Э, э!.. Я эту дрянь пить не собираюсь! Кто его знает, что этот докторишка туда намешал? А ну как ослиную мочу или дерьмо летучих мышей. С этих средневековых дикарей станется…
Бородач вздохнул и, ухватив бутылку, сунул ее женщине.
— Скорми, — буркнул он и повернулся к доктору. — Благодарствую, херр Миттельних. Значит, царевич болезный еще?
Немец молча кивнул.
— Ох, горюшко-то царю-батюшке Борису свет Федоровичу… — как-то слащаво-злорадно отозвался один из трех мужиков с посохами. — Ох, беда… А сколь сие длиться будет?
— Сие мне не есть ведомо, — по-русски ответил доктор, причем его тон явно изменился в худшую сторону. Он поднялся, коротко поклонился, затем гордо и даже слегка вызывающе выпрямил спину и, громко стуча каблуками, вышел из спальни.
Хм… а похоже, с теми тремя бородачами в нелепых шубах он на ножах. Ну или как минимум они друг друга сильно недолюбливают. Я пока не знал, как мне это пригодится, но в том, что непременно пригодится, был уверен…
Едва доктор вышел, как вышеупомянутые бородачи тут же прянули вперед и, бесцеремонно оттерев мужика, которого немец называл «херр Тшемоданов», склонились надо мной. Ну и рожи, я вам скажу. Жирные, с почти намертво впечатавшимся этаким нагловато-брезгливо-спесивым выражением, с каким-то злорадным огоньком в глазах, они мне сразу не понравились. Да и тело пацана также отреагировало на них очень отрицательно. Этаким испугом, но смешанным со злостью. Да… похоже, не всё мы знаем про человеческую психику, далеко не всё, не только с сознанием и подсознанием она связана… или подсознание сильнее скреплено отнюдь не с сознанием, а именно с телом, с клетками мозга или там с гипофизом, поджелудочной железой и всякой остальной требухой. Иначе откуда такая реакция-то на совершенно незнакомых мне людей? Да на того же «херр Тшемоданов», кстати. Явно же это кто-то очень для пацана близкий…
— Блазно ли видится, царевич? — очень поганенько проскрипел стоявший впереди тип с козлиной бородкой.
Я нахмурился.
В глазах типа тут же зажегся злобный огонек. Он почесал бородку, а затем шумно вздохнул:
— Онемел, царевич… ох, горюшко-то.
— И ишшо падучая, — тут же отозвался другой, пялившийся на меня из-за правого плеча первого.
Двое остальных согласно закивали.
— Кхым, — грозно прочистил горло «херр Тшемоданов». — А ну-тко, бояре, идите, идите. Дохтур ныне чего велел? Покой царевичу надобен… Суюмбике, ну-тко давай пои царевича, пои…
А я во все глаза пялился на этих троих. Бояре, значит… Интересненько. Это в какие же годы я попал? Может, спросить? Ага, как же, разбежался… молчать надо, в тряпочку. И, как в том анекдоте про летчика, учить матчасть, то есть в первую очередь язык… Хотя звучало это довольно уморительно. Учите русский язык, дядя, пригодится… а я на каком разговариваю?
Наконец «херр Тшемоданов» вытолкал взашей бояр и, стянув с головы шапку, утер лоб. А у меня перед носом в этот момент появилась деревянная ложка, наполненная некой пованивающей субстанцией. И, кстати, форма ее не слишком напоминала ту классическую форму расписных палехских ложек, к которой все привыкли. Интересно, а сколько еще из того, что мы вроде как знаем про нашу старину, окажется всего лишь развесистой клюквой?
— Испэй, царэвич, — чуть смягчая согласные, произнесла женщина, — испэй. И усни.
Я посмотрел в глаза Суюмбике, взиравшей на меня с явной тревогой и заботой, прислушался к своему телу и послушно потянулся губами к ложке. Эта — не предаст…
2
С того момента как я очутился в этом мире, миновало уже шесть дней. За это время я сумел совершенно точно установить, что я нахожусь дома, в России, в стольном ее граде Москве, и являюсь царевичем Федором. Причем самая жуть была в том, что моего папашку, местного царя, звали Борис Федорович ГО-ДУ-НОВ! Па-ба-ба-бам! Фанфары, занавес!
Выяснилось это сегодня утром. Когда папашка со свитой, в которой я углядел и тех троих бояр, что приперлись полюбоваться на «онемевшего царевича», пришел проведать болезного сына. Кажется, папик направился в мою спальню сразу после какого-то важного заседания, поскольку вся толпа была при полном параде, в шубах и высоченных шапках, а у папика, одетого в густо расшитые жемчугом и драгоценными камнями одежды, на голове наличествовал убор, который, как я подозревал, именовался шапкой Мономаха. Припоминалось мне, что видел я нечто похожее, когда таскал в Оружейную палату партнеров-голландцев. Директор сего учреждения самолично провел для нас экскурсию, с представлением самых важных и знаменитых экспонатов. Правда, я смотрел не очень, поскольку под охи и вздохи иноземных гостей активно окучивал ван Страатена насчет планируемого контракта. Ну некогда мне было особенно пялиться по сторонам. Бизнес делал… Но вот шапку Мономаха увидел. И кое-что про нее в памяти отложилось. И как бы высоко я себя, любимого, ни ценил, не думаю, что сей предмет, являвшийся по своим функциям полным аналогом королевской короны, папашка соизволил бы надеть именно для посещения любимого сына.
