Евгений Красницкий - Отрок. Богам — божье, людям — людское
Юлька сжалась в своем уголке. Зрение вдруг утратило четкость, а рука снова почувствовала хватку пальцев боярыни Анны, которые в любой миг готовы выпустить спрятанные когти… да нет, не готовы, а уже выпустили, только впились эти когти прямо в сердце! Юлька ощутила себя маленьким зверьком, которым играет, перед тем, как убить, рысь — то ли сытая, то ли собирающаяся отдать добычу котятам. Нет! Уже отдала — своему детенышу Миньке! Тело застыло, а мысль забилась, как птица в тенетах, тут же найдя привычный и спасительный выход: «Мама! Она сильная, мудрая… она поможет… она знает…». И вдруг, как озарение, пришла мысль: «Материной помощи недостаточно! Минькой играют так же, как и мной, добиваются чего-то непонятного. Моим Минькой играют! Не со зла, а просто рассудив, что так будет лучше, но даже не задумываясь над тем, что у него могут быть свои собственные желания и стремления… Значит, вдвоем! Он и я! Минька меня не бросит, он сильный, умный, а я ему помогу… помогу, даже если против всех пойти придется!».
А разговор между Настеной и Алексеем неспешно тек дальше…
«О чем они там? О чем-то другом уже… да как можно сейчас о чем-то другом говорить?!! Опять о Савве…».
Как бы не отвлекали Алексея другие заботы, какими бы важными они ему не представлялись, мысль его, почти от любой темы, все равно, возвращалась к сыну. Алексей не таил обиды на Настену, за то, что не взялась лечить сына — понял, что мальца надо не лечить, а выхаживать долго и терпеливо.
Журчат голоса, все шире и шире раскрывается душа Алексея, и уже становится ясно, что не пожалеет он впоследствии о своей откровенности, будет вспоминать этот разговор не с досадой, а с теплом и благодарностью, и еще не раз наведается этот безжалостный воин с обожженной душой в избушку лекарки в поисках понимания и сочувствия — совместного чувствования. Будет приходить, как близкий друг… друг, а ведь Юлька-то хотела помочь матери совсем в другом! Друг, но любит и собирается жениться на Анне — страшном звере с когтями, спрятанными в мягких подушечках! Друг, но будет крутить Минькой так, как велит ему Анна!
А еще Демьян… А причем тут Демьян? Разговор-то дальше ушел! Перестаралась тогда Юлька на дороге из Княжьего погоста с «лекарским голосом», приворожила к себе мальчишек, а они чуть с ножами друг на друга не поперли. Но Настена дело поправила — сумела перенести мальчишеское обожание на Анну… знала бы, на кого переносит! Да знала же, конечно, ей ли не знать! А вот Демьяна упустила — лечили его тогда Юлька с Минькой вместе, к ним и прикипела Демкина душа. К обоим! Вот откуда родилась его мрачная язвительность — рвется он между юной лекаркой и двоюродным братом, чувствует себя третьим лишним, а родной брат Кузька забыл про все и про всех, в своих мастерских блаженствует, а между родителями разлад, и остался Демка один, всеми брошенный! Мечется парень — Корнею сказал, что невместно ему старшинства под братом искать, а потом, среди Михайловых ближников совсем другое говорил: мол, не по плечу тягота, не справиться. На самом же деле, он в старшинском достоинстве, из-под Михайлы выдернутом, Юльке на глаза показаться побоялся!
Подловил Демку Алексей растроганным после того, как Минька обнимал и благодарил его перед строем отроков, подловил и разговорил, выведав у мальчишки сокровенное. А про то, что случилось во время возвращения из Турова, наверно у Миньки узнал или у Корнея. Понял, в чем дело, догадался… Надо же, он, оказывается и это умеет… Рудный Воевода, кто бы подумать мог… Хотя, сам же нечто подобное пережил, когда его побратим Фрол женился на Анне…
Никола с Дмитрием тоже пропадают — влюбились наповал в Аньку-младшую, а той все хиханьки, да хаханьки. Хорошо хоть друг на друга не кидаются! Вовремя Минька Николу окоротил, да отец Михаил епетимью наложил, за неподобающие мысли. Дмитрий-то и сам себя сдерживать умеет — не по годам самообладание, прирожденный воин. И вообще, одна головная боль — полтора десятка девок на сотню отроков, долго ли до беды? Пока Анна девок в ежовых рукавицах держать умудряется, да Алексей отроков учебой так уматывает, что к вечеру еле ноги таскают, но сколько ж можно?
И снова удивил Алексей — то над отроками убитыми у него сердце не дрогнуло, а то так в их душевные терзания входит, словно родные. Видать и Настену это заинтересовало — осторожно подвела Алексея к мысли о дальнейшей судьбе мальчишек, и тут-то все и раскрылось! Рудный Воевода никуда не делся — ту как тут! Душа у него болит только за тех, у кого выжить и повзрослеть надежда есть, а те, кто медленно учится или ленится… сгинут и не жалко. Времени на обучение им не хватило — что ж поделаешь, судьба! Кто через кровь и смерть пройти сподобится, тому и жить! Радоваться, девок огуливать, дальше учиться.
Снова все вернулось к войне. Понятно — для Алексея это сейчас главная забота. Да, безжалостно, да несправедливо, но Алексей уже разделил отроков на две неравные части: к одним обернулся чувством и сердцем — сделает все возможное, чтобы вернулись назад живыми, а на других смотрит холодным рассудком — их жизни разменяет на спасение тех, кого считает своим долгом сохранить.
И опять понимание и одобрение Настены — всех не убережешь, но большинство из первой полусотни уцелеет… если не жалеть остальных. Нет, не гнать на убой, а просто не тревожиться и не оберегать, так же, как предоставил Алексей своей судьбе десяток Первака на Заболотном хуторе…
Опять струится и журчит разговор: о Корнее — как-то ему придется складывать месте силу ратников и силу отроков, никому из сотников такого делать еще не доводилось; о Михайле: не примет он приговора, вынесенного Алексеем половине отроков, как бы не сломался, ведь на свою совесть все возьмет; об Анне: не хочет женить сына на Катерине, ее дело, но Алексей не мальчик, пожил достаточно и знает, что в поединке за сердце юноши, матери чаще всего проигрывают девицам.
Кажется и не изменилось ничего — так же неторопливо и благожелательно течет беседа, да только даже Юлька не заметила, когда поворачивать русло разговора в нужном ей направлении стала Настена, а соглашающимся и одобряющим сделался Алексей. Да, права Настена: хоть и не поженились еще, но не дети же — всем все понятно, и муж всему голова, значит, должен и может, когда надо, и на своем поставить. Верно, верно: не та Юлька девчонка, которой крутить можно, как бы боком не вышло, да и о самой Настене забывать не следует, поостеречь надо Анну. И уж совсем правильно то, что в поход Михайле надо уходить с бестрепетным сердцем, да спокойной душой, а потому незачем вокруг него бабью колготню устраивать, холопок ему подкладывать и… прочее всякое такое.
Кивает Алексей, соглашается, смотрит по-доброму, с легкой улыбкой, но понятно: сумеет глянуть на Анну строго и объяснить, что не всевластна она в судьбах людских, что не богиня она и не святая, хоть отроки ее таковой и почитают.
И Юльку, замершую в уголке, отпускает напряжение — мама мудрая, мама все может, а тетка Анна… ну почему зверь? Просто возгордилась баба от всеобщего обожания отроков, возомнила о себе… мама рассказывала, что лесть и гордыня с людьми делают — еще и не такое творят…
А Настена с Алексеем уж и вовсе спелись: нужна Демьяну девка, чтобы про горести свои забыл, да одиноким-брошенным себя не чувствовал. Придется подыскать, сама не найдется — не смотрит Демка ни на кого, а девки сторонятся, больно уж мрачен и злоязычен. Да и вообще девок добавить в крепость не мешало бы — пошел разговор, вроде бы по второму кругу. Но нет, свернул опять на Михайлу — обмолвился он, будто бы, что мало ратнинцев в Воинской школе — все больше Куньевские, да Нинеины отроки. Только где их взять ратнинских-то? Вроде бы Михайла что-то измыслил, но что именно, не сказал. Может быть Юлия расспросит? Но это не к спеху, все долгие дела откладываются на конец осени и зиму — на после похода…
После ухода старшего наставника Младшей стражи Юлька так и осталась сидеть в уголке. То, что мать не воспользовалась случаем приворожить к себе Алексея, внушало самые мрачные предчувствия — неразумную инициативу Настена пресекала в корне, на руку была скора, а оправдания типа «хотела, как лучше», в расчет не принимала. Надеясь как-то отвлечь внимание матери, Юлька затараторила:
— Мам, что опять война? Ребят всех в поход возьмут? А когда?
— А ну-ка, поди сюда, сводня! — «многообещающе» позвала Настена. — Поди, поди, чего в углу засела?
— Ну, мам! Минька же сам попросил Алексея тебе показать, и все на твое решение осталось! — вывалила заранее припасенные аргументы Юлька. — Не захотела, так не захотела.
— Поди сюда, я сказала!
Настена дождалась, пока дочка, нога за ногу, протащилась от темного угла до стола, оглядела втянувшую голову в плечи девчонку и неожиданно приказала:
— Сядь! — выдержала томительную паузу и передразнила: — Не захотела, не захотела… Не смогла!
