Дмитрий Дудко - Воины Солнца и Грома
Вдруг из толпы выступил горбоносый незнакомец в ромейской одежде.
— Монах Амвросий! Узнал ли ты меня? Я Исаак-самаритянин, над чьей невестой ты надругался, когда солдаты жгли наше село. Ты, чернокнижник и распутник, смеешь толковать людям волю Божью? Или ты зовешь Господом Сатану — своего хозяина? Ты обманывал людей именем Братства Солнца, но оно нашло тебя!
Несколько христиан бросились к пришельцу с криками «Лжец! Богохульник!», но отшельник властным жестом остановил их.
— Да, я повинен в этих и в еще больших грехах. Но я искупил их — постом, молитвой, умерщвлением плоти, а главное, обращением этого народа. Совесть моя чиста! И если ты сейчас убьешь меня, я воссяду одесную Господа. Но я еще должен просветить многих язычников. А ты, презренный полуиудей, заслужил ад одной своей верой. Схватите его и утопите в лимане!
Исаак обнажил кинжал. Рядом с ним встали Буеслав и другие язычники. Люди Кучукбая загородили собой отшельника. Сверкнули мечи, засвистели арканы, стрелы легли на тетивы, И тут раздался голос Любима: «Глядите! Радко… живой…»
Пошатываясь, опираясь на секиру, от склепа медленно шел Радко. От сорочки его остались окровавленные грязные лохмотья, грудь была красна от засохшей крови и покрыта глубокими ранами. Страх и злоба перекосили лицо Чернеца. Трясущейся рукой крестил он приближающегося анта, но тот все шел прямо на него.
— Дьявол! Дьявол! Иди обратно в ад, куда тебя низверг Господь!
— Лжешь! Ты — бес и Чернобогов слуга, а не я. Молния прошла сквозь меня, но во мне — кровь громовичей. Видишь, даже раны мои уже не кровоточат. А в пекло пойдешь ты сам, следом за Маркианом-оборотнем.
Исаак схватил отшельника за шиворот и занес кинжал, но Радко остановил его.
— Пусть черного волхва покарает знак Даждьбога, который он ложно носит.
Секира Радко коснулась серебряного креста, и тот вспыхнул белым пламенем. Чернец схватился за крест, обжигая руки, но тот врос в тело монаха. Воя от боли и грязно ругаясь, корчился Амвросий на земле, пока кинжал самаритянина не прервал его вопли. Вскоре от крестителя болгар осталась лишь кучка обгорелых костей.
— Кто творит бесовские дела, лишь телом человек, а душою — бес, — проговорил Радко. — Бросьте это в склеп к Маркиану и завалите его камнями.
— А вдруг снова встанут? — боязливо протянул кто-то.
— Огонь Сварога — в солнце, молнии, земном огне, если он поразит упыря — тот уже не встанет.
ЧЕРНЫЙ БЕС
Зимним вечером 881 года узкими улицами Подола шел десяток молодых дружинников. Сильные юношеские голоса в лад выводили:
Радуйся, земля!
Ясен свет засветился!
Радуйся, земля!
ТоДаждьбог народился!
Впереди, высоко поднимая шест с расписанным яркими красками улыбающимся ликом Даждьбога-Солнца, шагал стройный безусый парень с кудрявыми золотистыми волосами. Рядом семенил, наигрывая на гуслях, невзрачного вида волхв с редкой бородой, в залатанном белом плаще поверх кожуха. Длинные седеющие волосы падали на плечи из-под печенежского колпака. Колядники уже подходили к богатому двору хазарского гостя Оврама Мировича, когда из-за угла выехал верхом рыжеусый княжеский сотник Роальд.
— Вы что это творите, язычники, безбожники! Рады, что благоверный князь Аскольд на полюдьи? И хоть бы волхва себе пристойного нашли, а не Творимира, бродягу нищего!
— Я по свету брожу, чтоб богам служить да людям мудрость нести, а ты — чтобы людей за серебро убивать, — смело откликнулся Творимир.
— Не говори про нас владыке, Роальд, ладно? А мы с тобой хазарским вином поделимся…
— Я воин, а не ябедник, чтобы на вас доносить… А тебе, Радо, велено немедля явиться к владыке Михаилу.
Золотоволосый с досадой тряхнул головой и передал товарищам шест с Даждьбогом.
— Ничего, Радо! Мы на твою долю гостинцев оставим.
Поднимаясь узким извилистым Боричевым узвозом, Радо вынужден был посторониться: конные варяги гнали гурт мужиков и баб в бедных свитах и кожухах. Рядом шел, довольно потирая руки и прищелкивая языком, вертлявый человечек в пышной лисьей шубе.
«Древлян ведут, что дань не заплатили. На прошлой неделе ирпенских полян гнали. А Харлампий-гречин уже приценивается. У-у, кровосос заморский!»
Поднявшись на гору и пройдя мимо заснеженных курганов знатных киевлян, юноша вошел в ворота Киева-города. У древнего капища Рода полыхал жертвенный огонь и громко пели жрецы. В ярко освещенную множеством свечей деревянную церковь святого Ильи важно, не спеша, сходились ко всенощной бояре. Приветливо светился слюдяными окнами и деревянный, богато изукрашенный резьбой княжий терем.
Радо вошел в жарко натопленную, увешанную персидскими коврами и устланную медвежьими шкурами владычью келью. В удобном деревянном кресле восседал уже облаченный в расшитые золотом ризы, с эмалевой панагией на груди епископ Руси Михаил. Большие черные глаза пронзительно глядели из-под густых черных бровей. Сильная рука властно сжимала посох моржовой кости. В руках молчаливого раба-сарацина Ильяса переливалась каменьями золотая митра.
— Колядовал небось, отроче неразумный? Не отговаривайся, знаю — врать не умеешь. Дабы на праздник не грешил, вот тебе княжья грамота. В Родень, посаднику Твердиславу. Всенощной можешь не отстаивать, но чтобы выехал засветло.
Из-за стены доносились крики и брань.
— Слышишь — Шумила-палач лютует? Изругал отца духовного и теперь вместо епитимьи весь день работает.
«И зачем он келью себе рядом с застенком устроил?» — думал Радо, пробираясь через задний двор в комнату ключницы Миланы. Немолодая бездетная ключница заменила ему, безродному сироте, мать. Семнадцать лет назад воины Аскольда нашли на берегу Дуная иссеченного болгарского воина, а рядом с ним — младенца. «Радо», — только и успел проговорить умиравший. Целые роды погибли в тот год: князь Борис крестил тогда Болгарию.
— Ешь, дитятко! От пира много вепрятины осталось, и меда я тебе приберегла. Много ли наколядовал?
— Княжью службу — ни свет ни заря скакать в Родень с грамотой. Не пойму уже, кто на Руси князь — Аскольд, Дир или Михаил?
— Берегись ты, сынок, владыки! Говорят, чернокнижник он. Сама не раз слышала: говорит с кем-то в келье, а голоса — будто звериные. А то еще лежит, ну точно мертвый, а Ильяс тогда всех гонит: почивает-де владыка.
— Известно, какие он чудеса в келье с холопками творит. А то и с боярынями молодыми, — беззаботно усмехнулся юноша, налегая на сочное мясо.
— А еще говорят: служит ему Черный Бес. В черной хламиде греческой, и лицо будто у покойника. Ходит тот бес ночами по Киеву и все крамольные речи слышит. А потом людей к Шумиле тащит…
— То холопы владычьи по городу шныряют. Да прихожане на исповеди, да бабы языкастые. Вот и знает Михаил все про всех…
* * *Вечер следующего дня застал Радо в селе на полпути к Родню. Войдя в корчму, юноша неожиданно увидел чернобородого улыбчивого Оврама Мировича.
— Здравствуй, Радо! Не удалось тебе у меня поколядовать, так я тебя хоть тут угощу. Исаак, вина на двоих и баранины дружиннику!.. Да, тяжела княжья служба. И в праздники покоя нет. А ведь твой род, может быть, не ниже боярского.
— Откуда мне ведать? Сирота я, только и знаю, что болгарин.
— Мудрость Каббалы может открыть многие тайны. Гляди!
Мирович поставил на стол серебряную чашу, покрытую письменами и звездами о пяти и шести лучах, налил воды и стал плавно водить над ней руками, шепча неведомые слова. Вода вдруг забурлила, потом успокоилась, и в ней показались лица воина с пышными висячими усами и длинной прядью волос на бритой голове и женщины с распущенными золотистыми волосами. Из-за плечей у нее выглядывали белые лебединые крылья.
— То родители твои. Если нужно, сможем имена их узнать, родичей твоих найти. Только… не даром, как и все в мире, сотворенном Иеговой. Узнаешь, о чем у князей говорили, — мне расскажешь. Повезешь куда грамоту — мне покажешь.
— Вот как! А если я скажу князьям, куда ты нос сунуть норовишь?
— Ты уверен, что они этого без тебя не знают? Лишь глупец станет ссориться с кагалом. Одно письмо в Итиль — и русские меха вдруг подешевеют вдвое. Мой отец принял иудейскую веру и, как видишь, не прогадал. Подумай, я тебя не тороплю.
Мирович поднялся из-за стола и ушел вместе с корчмарем. Радо уже окончил ужин, когда в корчму ввалились трое варягов и низенький худощавый мадьяр. Краснорожий варяг со щетинистой бородой хлопнул юношу по плечу.
— С праздником, Радо! Ты когда вернешь четыре ногаты?
— Когда это я занимал у такого, как ты? А если тебе, Скегги Задира, выпить не на что, так я не виноват.
— Что?! Оскорблять викингов? В Англии мы за меньшее сжигали села.
— А здесь — Русь! И ты тут не викинг, а варяг. Наемник!
