Кристоф Рансмайр - Болезнь Китахары
В Санта-Фе-да-Педра-Дура царила тишина.
Беринг в эти дни просыпался мокрый от пота, вставал мокрый от пота с постели, лежал мокрый от пота в гамаках на веранде и мокрый от пота сидел за столом. Шерстяная моорская рубаха и прочая одежда, без нужды валявшаяся в комнате, от сырости зацвели плесенью. Даже башмаки, которые он давно сменил на сандалии, покрылись плесенью, даже фотография, запечатлевшая его и пропавших братьев. Впервые с тех пор, как Амбрас вооружил его, он не носил при себе пистолета: после прогулки по пляжам близ Пантану мокрая от пота кожа так обгорела, что оружием он стер ее до крови. Вдобавок тот, кого надо было защищать этим пистолетом, чуждался общества. После полудня он все время лежал в своей затемненной комнате, мучаясь от боли в плечах. Фазенда «Аурикана» была безопасным местом, вот Беринг и завернул пистолет в промасленную ветошь и отправил к стальному когтю, в плесневеющий фибровый чемодан, а на следующее же утро, задолго до восхода солнца, поспешно выхватил из тайника и помчался через веранду к хозяйской комнате.
Там кто-то кричал. Стонал, как в ожесточенной схватке. Кто-то там кричал. И Телохранитель, еще сонный и толком не отличая явь от грез, на несколько шагов, на несколько мгновений опять очутился там, дома, опять слышал тяжелое дыхание бритоголового преследователя, слышал болезненный крик женщины, которую за волосы выволокли в раннее утро.
Но когда он добежал до распахнутой на веранду двери Амбраса, рванул в сторону портьеру и сумеречный свет упал на москитную сетку, которая, точно шелковый шатер, поблескивала над бамбуковой кроватью, он увидел Лили. Она сидела в этом тончайшем шатре, и Амбрас, прикрытый не то простыней, не то белой рубахой, лежал в ее тени.
Странное дело, но сейчас, наконец-то увидев Лили, обнаженную, в хаосе белых простынь… такую красивую, какой она часто виделась ему в мучительных фантазиях… сейчас он заметил прежде всего сияние в ее глазах. Амбрас и Лили. Собачий Король и Бразильянка. Он видел только ее глаза. Потому что ее светлая кожа, ее пупок… это стройное, светлое тело – они уже покинули его грезы, теперь в его грезах жила Муйра, ее смуглая тайна, тепло и мягкая гибкость, которые он ощутил в пене новогодней ночи. Только эти глаза, эти сияющие глаза смотрели на него и из нового облика… Зачем Лили глядит на него?! Зачем? Пусть исчезнет! Но она осталась. Безмолвная, прямая, обнаженная сидела в этом блестящем шатре. Он опустил пистолет и отвернулся, отвернулся от нее и от хозяина и, не задергивая портьеру, вышел на веранду, на воздух.
Он смертельно устал. Смертельная усталость – такое бывает? От неистовой боли в плечах и дурмана, в который его иной раз повергал ром, Амбрас забыл так много слов. А в потоке новых выражений и имен, проникавших после полудня в затемненную комнату из дворов и садов фазенды, даже родной язык временами казался ему непонятным и странным. Смертельно устал. Даже в лагере он никогда не чувствовал такого изнеможения, как в эти первые дни нового года.
Уходи, сказал он Лили, когда она зашла в темноте к нему в комнату, и стала рассказывать о расчищенных дорогах и весточке из Рио, и спросила о его болях. Он понимал, что она начала прощаться. Еще несколько дней – и она будет в Сантусе. Уходи, я смертельно устал.
Но она положила свои ладони на его горящие плечи. И то, что произошло дальше, лишь показало ему, как давно он не принадлежит к живым. Не ее губы чувствовал он на лбу, на щеках, на губах. Не ее волосы струились во тьме сквозь его пальцы. А слова, достигавшие его сознания и оставшиеся неизъяснимыми, складывались в одни и те же фразы, которые как бы сами собой, монотонно и механически сотни раз повторялись в нем этой ночью, хотя он не произносил ни звука: Я здорова. Все у меня в порядке. Где ты был, милый. Не забывай меня.
Существует ли еще тот занесенный глубокими снегами берег озера, где завтрашний день, январское воскресенье, называется день Трех святых царей! А остекленевшие, звенящие моорские камышники, метровые снежные сугробы над руинами барачного лагеря при камнедробилке – что это, воспоминание или иллюзия?
В бухте Пантану на Трех царей была такая жара, что над одним из множества островов, которые, словно головы плывущего стада, виднелись в далекой и совсем уж дальней морской дали, поднялся столб дыма. На фазенде Муйра, стоя с гостями патрона возле клетки с ягуаром, показала поверх ржавой решетки на дым, тающий над океаном, и сказала: «В сельве пожар», – а потом бросила черному амазонскому ягуару кусок мяса. Под январским солнцем, добавила она, даже сырая, прелая листва или мертвый либо сломанный бурей кустарник за считанные часы превращаются в самый настоящий воспламенитель.
Ягуар растерянно, безостановочно метался туда-сюда, наступая лапами на тени решетки, косой лестницей падавшие на пол его узилища. Весь в пятнах засохших и открытых гнойников, он не обращал внимания ни на мух, которые преследовали его, ни на мясо.
– У него чесотка, – сказала Муйра. – Сеньор Плиниу его пристрелит.
Но гости патрона внезапно потеряли всякий интерес к больному животному, куда больше их занимал тонкий, тающий в синеве столб дыма. Как она сказала? Как называется этот остров? И Муйра, опешив от столь резкой перемены настроя, повторила название, до того набившее ей оскомину, что перевод его прозвучал как вульгарное ругательство: Илья-ду-Кан. Собачий остров.
Глава 34.
Пожар в океане
Январские пожары в сельве были вялыми и упорными, грозы и ливни снова и снова отбивали их атаки, а они все равно не один день блуждали в дебрях, прятались в гари, выползали из засады, опять шли в наступление и в конце концов, обессиленные дождем и непобедимой влажностью, гасли в зеленых сумерках бездорожных лесов. Для жизни охотника или обходчика опасен был не столько сам этот путаный пожар, сколько звери, в панике удирающие из зоны огня: ядовитые змеи, которые без разбору кусали любого врага, ненароком заступившего им дорогу к спасению, а на Илья-ду-Кан еще и дикие собаки, которым остров был обязан своим именем.
Муйра не могла сказать хозяйским гостям, на протяжении скольких лет Собачий остров был тюрьмой, запретным местом, где охрану несли легавые псы. В Пантану говорили, что собаки одинаково яростно кидались и на незваных пришельцев, и на беглецов. Муйра еще зубрила в школе фазенды vitorias бразильской армии, когда сенат в Сан-Паулу постановил перевести тюрьму на континент и там расширить. Четыре ряда каменных построек с решетками на окнах, мол и укрепленный пляж вернулись тогда во власть джунглей. Узники и их стражи давным-давно были под звон цепей вывезены куда-то на судах, а рыбаки все еще слышали на острове собачий лай: должно быть, несколько зверюг остались там, брошенные, изгнанные или просто забытые. Кто помнит, теперь-то. Факт тот, что отпрыски тогдашних псов, с каждым поколением все больше дичавшие, боялись людей так же, как их добыча: они любили неприметность, днем прятались в подлеске, на берег выходили редко; рыбаки и птицеловы, ночевавшие иногда в развалинах тюрьмы, охотились на них с дробовиками, а то и с гарпунами.
Опасно? Опасно ли отправиться на шлюпке фазенды «Аурикана» к дымящемуся Илья-ду-Кан и сойти там на берег, твердо зная, что в любую минуту можно вернуться на суденышко, которое ждет на якоре в надежной бухте? На что способны перепуганные огнем дикие собаки, Муйра тоже сказать не могла, но приезжие из Европы наверняка бывали в переделках и похуже этой.
Вероятно, там и рыбаки-гарпунщики есть. В подводных гротах Илья-ду-Кан искали приюта самые красивые рыбы. Там неопасно.
В палящем полуденном зное на Трех царей кухонная прислуга из господского дома погрузила в шлюпку снаряжение, провиант на два-три дня и запас топлива в канистрах, минимум на сто морских миль. Вскоре после полудня при слабом ветре Муйра и хозяйские гости вышли в океан. Местный лодочник должен был в этот день нести знамя в процессии к Санта-Фе-да-Педра-Дура, но Муйре он и не требовался. Руль шлюпки, которая называлась «Раинья-ду-Мар», «Царица моря», она никому не доверит, даже этому птичьему парню. Пускай он замечательно разбирается в моторах – здесь, в островном лабиринте, рифы ох какие коварные. Не над всяким зубом предостерегающе бурлит пена. Под самой что ни на есть гладкой синей водой грозно таятся вершины затонувших гор.
Штурвал под руками Муйры крутится играючи. Морская карта? Ей не нужна морская карта, чтобы найти надежный фарватер. Устроившись в тени навеса, она причудливым курсом правит к пожару в океане. Дымное облако стелется теперь прямо у горизонта и порой исчезает в зыби. Возможно, пожар уже гаснет.
Словно одно только название и история острова выманили его из затемненной комнаты обратно в мир, Собачий Король сидит на палубе в той же позе, в какой Беринг подолгу, часами видел его на веранде виллы «Флора»: скрестив на груди руки, склонив голову набок, устремив взгляд на воду. Он слышит, что ему говорит Лили? Она разглядывает в бинокль берега архипелага и лишь изредка обнаруживает дома, глинобитные хибарки, крыши, будто парящие в мареве за чертой прибоя. Большинство островов необитаемы. Необитаемы, как вот этот, обрывистый, большой, словно гора, что мало-помалу встает перед ними из моря. Дыма теперь вообще не видно.
