Андрей Марченко - Милитариум. Мир на грани (сборник)
На праздник в честь своего льва Ольга пришла в платье василькового цвета и с такой же лентой в волосах, хотя Гаспар уговаривал ее не идти вовсе. Слаба, мол, еще. Ерунда!
В крохотной зале Эрзерумской крепости было тесно, но весело. На столе – самогон и закуска. На скамье – Колька Скворцов с баяном. Повсюду смех, разговоры, шутки. И Гаспар рядом. Что еще надо? Ольга лукаво хмыкнула. Схватила стакан с мутной жидкостью. Вот сейчас она покажет, кто здесь слаб! И опрокинула стакан в рот. Закашлялась. Кто-то протянул ей ломоть хлеба, кто-то аплодировал. Загорелись щеки. За спиной Колька Скворцов выводил заунывным голосом:
Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья!
А завтра рано, чуть светочек,
Заплачет вся моя семья…
– Что за тоска? – зазвенела графиня. – У нас ведь праздник!
– И то верно, – раздалось со всех сторон. – Братцы, запевай!
Ура! Ура! Ура!
Ура, пойдем мы на границу
Бить отечества врагов,
За Царя и за Царицу
И за родину отцов.
Ольга ухватила любимого под руку и пустилась с ним в пляс вокруг стола, то и дело задевая стулья, натыкаясь на однополчан Гаспара, вызывая в ответ дружеский смех и присвисты. То ли от быстрой пляски, то ли от духоты и хмеля закружилась голова. Ольга остановилась, вцепилась за стол, силясь успокоить дрожь в ногах. Комната будто уплыла куда-то, остался лишь край стола и пропасть под ним.
– Выпейте чаю, графиня.
Кто это сказал? Знакомый голос…
– Чаю, дорогая?
Это уже Гаспар. Комната вернулась, вернулись смех, песня, звон стаканов. И чашка пахла травами. Юная графиня кивнула и отхлебнула ароматное варево.
Спал Гаспар тревожно.
Не зря он не пускал Голубку свою, Ольгу, на праздник. Отдыхать ей надобно, а не плясать. Вот к концу вечера голова опять и разболелась. Эдесян отвел ее в дамскую спальню, уложил, а среди ночи проснулся – Голубка под боком. Плохо, говорит. Страшно. Женщины… Сказала бы просто – одиноко!
Похихикал тогда и обнял, засыпая.
А утром стало не до смеха. Вся горячая лежала юная графиня, в бреду, руки мелко тряслись, грудь высоко вздымалась.
Лекаря! В госпиталь!
Хрусь-хрусь сапогами по снегу, папироса за папиросой, когда же выйдет врач? Когда скажет, что с ней? Выскочил санитар, умчался, вернулся, шмыгнул внутрь, ни слова не проронив.
А потом за старшим унтер-офицером Гаспаром Эдесяном пришли. Свои же. Хмурые и сосредоточенные. Эдесян смотрел на них и тупо мотал головой. Что? О чем они? Какой арест? Не может он «под стражу», он должен быть здесь, ждать новостей о любимой. Куда, куда вы меня?
В себя пришел, когда за ним закрылась тяжелая дверь крохотной комнаты. Еще повезло – он один здесь. Пленных турок напихивали, что тех селедок в бочку. Стало быть, он единственный преступник российской армии. Отравитель! Что за бессмыслица?
Эдесян походил по каменной каморке без единого окна. Сел на пол.
Ее светлость Ольга Александровна. Голубка белокрылая. Графиня ненаглядная.
Отравлена. Может, уже мертва. Как же так? Господь всемогущий и милосердный, как жить теперь? Собственная судьба Эдесяна не беспокоила. Глупость какая. Отравитель. Да разве ж гоже солдату ядом мараться? Для врагов у него винтовка и штык имеются. А Ольга – нешто враг ему? Оля, Оленька…
Эдесян не знал, сколько он просидел на каменном полу, прежде чем клацнул замок, скрипнула дверь. И в темном проеме возникла девушка с длинными косами. Тонкая ладонь схватила за запястье.
– Уходьим. Оньи убить тьебя.
– Иония? Как ты…
– Не времья. Идьем быстрее.
– Нет, погоди. Откуда ты здесь? Как прошла через охрану?
– Если надо, Иония уметь ходьить так, что ее никто не видеть. Нас ждать друзья. Ты спасаться!
– Ольгу ты отравила.
– Бежать, торопиться!
– И курдских пленников – тоже, – он отшатнулся от девушки.
– И что? Ты в день больше льюдей убивать!
– Да. Потому что я – солдат. А ты – обыкновенная убийца. Убирайся, Иония. Надеюсь, ты спасешься. Но я тебя видеть более не желаю. Никогда.
– Лев мой…
– Вон, – прошипел Эдесян.
И она отступила. Растворилась в темноте. Старший унтер-офицер даже не стал проверять, заперла ли дверь.
За ним пришли на рассвете.
Провели по лестницам, через длинную залу, мимо широкого окна – а во дворе крепости его добровольцы на разминку вышли, кто их теперь учить станет? – завели в кабинет, где уже сидели четыре офицера, включая Аствацатурова. Судьи, они же – обвинители. И никакого адвоката, разумеется.
– Допг’ыгались, ун-дег.
На всё расследование – сорок восемь часов.
– Ольга жива?
– Садитесь, старший унтер-офицер, – подполковник Олег Дерин, председатель военно-полевого суда, кивнул на стул. – Вы обвиняетесь в попытке убийства высокопоставленной особы, а именно – графини Ольги Александровны Ремской.
– Попытки? Значит, живая?
– Слово предоставляется уважаемым судьям.
– Мы все пг’екга-асно видели, что стаг’ший унтег-офицег Гаспаг Эдесян пог’гяз в женских г’азбогках. Пг’исутствующие на пг’азднике наблюдали, как Гаспаг Эдесян поил ггафиню чаем, в котог’ом после обнаг’ужили г’едкий яд. Кг’оме того, айсогкую беженку по имени Иония со дня отг’авления ггафини никто не видел. Подозг’еваю сг’овог с целью устг’анения неугодной единицы. Добавлю также, что постг’адавшая была обнаг’ужена в постели подозг’еваемого. Видимо, хотел пг’оконтг’олиг’овать пг’оцесс.
– Что с Ольгой? Она поправится?
– Вы лучше о себе подумайте, старший унтер-офицер, – отрезал подполковник. – Чаем графиню поили?
– Да, ваше высокоблагородие, но я понятия не имел…
– Просто: да или нет?
– Да.
– Как видите, подозг’еваемый пг’изнался…
– Гаспар!
– Нельзя сюда, нельзя… Ваши высокоблагородия, я пытался ее не пустить, – молодой солдатик развел руками, а Ольга, бледная, с кругами под глазами, прислонилась к стене, прижала руку к груди.
– Он не убивал. Я клянусь вам! Мне айсорка чай подала, Гаспар позже подошел. Всё беженка, проклятая. Я ее на базаре с беглым османом видела, она боялась, что выдам. А Гаспар вообще ничего не знал об этом, а то бы она и его…
И упала без сил.
Дыма без огня не бывает.
Обвинение в убийстве с него сняли, но приказ о поступлении Эдесяна в Школу прапорщиков отменили.
– Извольте зайти ко мне в штаб, – капитан Виктор Аствацатуров сиял, как новая монета.
Эдесян зашел, проигнорировав «Вольно», застыл на пороге, вытянув руки по швам.
– Вы понимаете, ун-дег», я человек бла-агог’одный. Двог’янин, понятно вам? – Он достал стопки, из которых они пили с Вардгесом, достал коньяк. – Я пг’ежде всего – за спг’аведли-ивость. И я убежден, что пг’оцесс по вашему делу завег’шился спг’аведливо. Бег’ите стопку и г’адуйтесь, что живы.
И опрокинул в себя коньяк.
– Коли пег’ед ггафиней вы чисты, так тому и быть. Но в офицег’ы должны идти люди – бла-агог’одные. Понятно вам, соба-а… пг’остите, ун-дег?
Эдесян ответствовал, что понятно, и испросил разрешения идти. Стопка осталась нетронутой.
От капитана направился прямиком в госпиталь – к любимой. Сил у Голубки хватило лишь на один рывок – от койки до суда. Обратно унесли на руках.
Эдесян присел на стул, у постели юной графини. Ольга коснулась его руки.
– Я так расстроена.
– Чем? Я ведь жив.
– Но ты не станешь офицером.
– Велика беда!
Он задумался на минуту.
– А знаешь, Аствацатуров прав – паршивый из меня учитель.
– Что?
– Я за эту войну насмотрелся на всякое. Понял, что убийство убийству рознь. Иония меня многому научила…
– Она меня отравить пыталась!
– И этого я ей никогда не прощу. Но и она, и Ануш, и сотни других заставили меня посмотреть другими глазами на войну. Пусть Вардгес получает награды, мне они больше не нужны. Раньше турки были для меня врагами потому, что нам так сказали. Сейчас – из-за того, что они уничтожают мой народ. Не в бою, а подло, в спину. И народ Ионии тоже. В Ване я плохо обучил добровольцев. И эрзерумских – не так хорошо, как хотелось. Но я исправлюсь. Будут новые. Много новых. И полковнику больше не придется меня уговаривать. Я буду их учить и подготовлю наилучшим образом. И, если понадобится, возглавлю.
– Ты уйдешь из российской армии?!
– Пока не знаю. Но я не уйду от своего народа.
– А я – от тебя не уйду.
Ольга прижалась к нему, и Эдесян обнял ее, хрупкую, белокрылую. А перед глазами на одно лишь мгновение мелькнуло:
Черная голубка кружит высоко в небе.
Всё медленней и медленней, наконец, начинает падать.
Но даже на земле слышно, как с каждой секундой затихает сердце птицы.
