Влад Савин - Восход Сатурна
— Так ведь не только под вас, — усмехается Кириллов. — Главное Управление лагерей еще тогда же и заинтересовалось, возможные бунты и беспорядки гасить. А химия там, в принципе, простая. Но вот ваши «артисты», честно признаюсь, даже я такого не ожидал!
Да, это что ж выходит, с нашей подачи в ГУЛаге пресловутом кровавая гебня будет бедных невиноватых зеков «Черемухой» травить? Да уж, отец Кабани, вот и завертелась твоя мясокрутка… Вот только в невиновность многих лагерных сидельцев лично мне верится сейчас с большим трудом. Предатели, полицаи, бандеровцы, «лесные братья» и прочие там вилкаты, они никуда ведь не денутся? Да и уголовная мразь в такое время плодится как мухи в отхожем месте, думая, что война все спишет. Так что «Черемуха» — это как раз по ним, кто будет недоволен. И не насмерть же!
А вот с артистами — это да! В бытность мою в Питере, еще в далекие курсантские годы, приходилось мне захаживать не раз в одно интересное место, «Театр драматических импровизаций», на Юго-Западе, в ДК «Кировец». Главным там был Павел Павлович, три высших образования у человека: театральное, историческое и философское! Поработав главрежем в театрах по всему Союзу, он, вернувшись в Питер, основал театр, где развернулся со своим методом. И метод его был — актеру поверить! Не продумывать детально и ставить мизансцены, стоять там, поза такая, слова эти, и боже упаси хоть чуть отступить, то есть люди по сути куклы-марионетки в руках режиссера, а артистам закинуть в себя предлагаемые обстоятельства, где, когда, кто мы и прочее, так, что сам уже веришь, на уровне самогипноза. Дальше… себя отпустил и твори! Результат был сильный. Начнем с того, что спектакли одного названия в разные дни могли очень заметно отличаться по деталям. У артистов не запрещалась, а прямо приветствовалась «отсебятина», когда вот надо по ситуации сказать не совсем текст, а чуть добавить или убавить. А приспособляемость была невероятной. Помню случай, когда во время спектакля на сцену забежала кошка. Так ее, не останавливаясь, включили в действо так, что зрители даже ничего не поняли!
Еще у него было, для «своих»: такие этюды, когда сидят его артисты, сидят зрители, и — вот кто желает, прямо сейчас из зала задаст место и время, или кто, или просто диалог, а мои ребята, кто захочет, тут же сыграют! Смею заверить, в профессиональном театре вы такого не увидите. И ведь играли, получалось!
При том что сами не были профессионалами. Пал Палыч числился где-то лектором-методистом, другие все также днем работали, вечерами приходили играть. Исключительно для себя. В тот период плату за вход Палыч не брал принципиально, считая, что «духовные ценности продавать нельзя». Кто жил в Питере в конце восьмидесятых, на Юго-Западе, и имел случай бывать в ДК «Кировец», тот подтвердит. После, в девяностые, Палыч все же сделал свой театр профессиональным и перебрался куда-то в центр, но это уже другая история…
Я на сцене той не играл, но ходил туда не раз, имел друзей, да и с Пал Палычем имел честь быть знакомым очень хорошо. И о методе его представление имел достаточное. Конечно, у него на первых ролях те, кто в его школе не один год. Но ведь и нам требовалось все же не «Гамлета» сыграть, а по сути, самих себя. Моряков или заводских, собравшихся возле останков жуткой аварии. Просто поверить, забросить в себя и как бы ты себя вел, случись такое реально?
Естественно, выбрали не всех. О приезде штатовцев стало известно за два дня. И мы успели даже «репетицию» провести в том самом зале, где обычно махали кулаками. Небольшие нестыковки можно было списать на форс-мажор или незнание по уровню секретности. Ну а солдаты НКВД, которые парились в ОЗК и противогазах, вообще были безгласными статистами. Что дальше — видели сами.
Наивные все ж в это время люди, даже америкосы. Есть ведь уже микрофоны с проводами, однако всем вбито в голову, что если вы в комнате одни, то посторонних ушей нет. Это к беседе «корреспондентов» с немецкими «товарищами из Свободной Германии». Которые, товарищи то есть, были строжайше проинструктированы, что им сказать можно, а что категорически не рекомендуется. После прослушивания магнитофонной записи разговора в том помещении наедине товарищи поняли и прониклись.
Что же дальше-то будет? В сухом остатке… если утечет к фрицам. Сейчас ведь они к нашим берегам сунуться боятся, ну а как узнают, что мы в ремонте, да еще надолго?
А ничего не случится! Пока информация пройдет, мы уже из дока выйдем. Нет, конечно, подводному линкору за субмаринами гоняться по Баренцеву морю это не по чину. А испытывать новые торпеды на реальных целях? Да и без нас, на тех же эсминцах уже нормальная гидроакустика встанет, сами научатся лодки топить.
А если еще и «Шарнхорст» придет? И решится вылезти из норы, думая, что нас нет? Вот это будет добыча!
Берлин, Принц-Альбрехт-штрассе, 8.
30 декабря 1942 года.
— Итак, штурмбанфюрер, я жду объяснений. Как научный эксперимент, исключительно важный для рейха, был сорван из-за вашей халатности, глупости и неумения командовать вверенным вам подразделением.
— Но, герр рейхсфюрер, все было сделано точно по приказу и согласно инструкции! Приказом прямо запрещалось наносить «жертвенным баранам» какие-либо увечья до момента… Потому мы не решались сначала применять оружие…
— Батальон СС не мог справиться с толпой евреев? Вас отправить на стажировку в Дахау или Освенцим, чтобы вас там научили, как усмирять бунт?
— Герр рейхсфюрер, они дрались как дьяволы. Взбесившиеся дьяволы с ломами, лопатами и кирками. А нам запрещено было стрелять.
— А зачем вы дали им лопаты и ломы?
— Но, герр рейхсфюрер, так было в плане… Который дал нам герр профессор.
— Это правда?
— Так точно, герр рейхсфюрер. Ритуал был разработан лично мной на основе подлинного манускрипта двенадцатого века, приписываемого придворному магу и астрологу императора Генриха Четвертого Гогенштауфена. Курган в центре, средоточие силы, и от него в форме свастики, четыре ветки жертвенных алтарей. Жертвы, пребывающие в полном здравии, должны умерщвляться в соответствии со знаками стихий. Первая четверть — сожжение, вторая — закапывание заживо, третья — утопление, четвертая — удушение. Это потребовало для подготовки определенного объема земляных работ.
— Благодарю, штурмбаннфюрер, и вы не могли придумать ничего лучше, как заставить это делать будущих жертв, которым абсолютно нечего терять? И вы дали им ломы и кирки?
— Но, герр рейхсфюрер, земля была твердой как камень! И мы так делали всегда! В России — и в гетто, и в партизанских деревнях. Смертники сами копали себе могилы, не доставляя нам неприятностей. Человеку свойственно до последнего момента надеяться, что все будет хорошо и его пощадят, чем решиться гарантированно поставить на карту свою жизнь. И опыт показывает, что пары вооруженных солдат достаточно, чтобы контролировать десяток таких землекопов. Да ведь и в этот раз было так же, герр рейхсфюрер!
— То есть?
— Так ведь взбесились не все! А лишь ничтожная часть. Из тысячи четырехсот сорока активно сопротивлялись двадцать восемь! Из остальных же большинство просто пытались бежать, а многие сразу упали наземь и лежали неподвижно. Некоторые хватались за лопаты, но бросали их при первом же окрике. А эти даже не думали скрыться, а лишь старались убить как можно больше…
— Ну и?
— Герр рейхсфюрер, я действовал предельно быстро и четко, по уставу. Выделил одну роту на усмирение активных бунтовщиков, вторая рота преследовала и сгоняла назад разбегающихся, третья рота контролировала территорию. И смею заметить, что последние две задачи были решены эффективно. Подавляющая часть стада была усмирена без эксцессов.
— То есть вы хотите сказать, что целая рота СС не могла справиться с двадцатью восемью заключенными, имевшими одни лишь ломы?
— Герр рейхсфюрер, они убили, ранили, искалечили сорок девять моих солдат! Пока мы, исполняя приказ, пытались скрутить их, сбить с ног прикладами. Тогда я понял, что дальнейшие попытки приведут лишь к еще большим потерям — и отдал приказ отойти, чтобы стрелять. А они гнались за нами и успели догнать еще семерых, прежде чем мы всех их прикончили! И докалывали штыками, для верности.
— Рота имела полную штатную численность?
— Так точно, герр рейхсфюрер!
— Тогда даже после потерь вас оставалось еще больше сотни. И вы мне рассказываете, как все убегали от вчетверо меньшего числа каких-то евреев с лопатами?
— Это были не совсем евреи, герр рейхсфюрер! Я уточнил в сопроводительных документах. Личность каждого из тех двадцати восьми установлена, вот список.
Шелест бумаг.
— Вы. На Восточный фронт. Рядовым. Пошел вон!
Капитан РККА Шпильман Алексей Павлович. Взят в плен под Брестом, в июле 1941.
