Олег Бажанов - На изломе
– Ну-ка, петухи, потише! – спокойно, но властно вмешался Виктор, и Василий неохотно, но подчинился, оставив в покое притихшего тыловика.
Виктор уже больше месяца находился в этом госпитале, но когда он сможет встать на ноги, не знал никто. Ступни ему оторвало выстрелом из гранатомета под Самашками. За участие в той операции Виктора представили к ордену Красной Звезды. Теперь операции ему делали врачи. Одну он уже перенес. Стоял вопрос о второй. Ему обещали хорошие протезы и возможность ходить. Виктор очень на это надеялся.
Подружились Иванов и Виктор быстро. У них было много общего, и жизненные истории были схожи. Только Виктор был старше на пять лет и поступил в Рязанское военное училище, отслужив «срочную» в воздушно-десантных войсках, а Иванов поступил в летное училище после школы. Помотала их военная судьба по стране с востока до запада, бывали они в одних и тех же городах, «майоров» получили в один год. Только Виктору было тогда тридцать три года, а Иванову – двадцать восемь. Последняя должность Виктора – заместитель командира батальона, Иванова – командир звена вертолетов. Они много рассказывали друг другу о себе, но настоящая дружба началась с воспоминаний об Афганистане. Многим были схожи их судьбы…
– Ты женат? – однажды спросил Виктор.
– Разведен. А ты?
– И я тоже.
Виктор рассказал, как женился по любви. Потом родился долгожданный сын. Но не сложилась семейная жизнь – жена ушла после пяти лет совместной жизни.
– И мы прожили почти шесть лет.
– Она у меня хорошая, ты не думай, – говорил про свою бывшую половину Виктор. – Только городская, привыкла к той жизни, а тут мы все кочевали по военным городкам без собственной квартиры. Тяжело было ей. А она у меня красивая. Запал на нее один проверяющий из столицы. И увез. Я тогда в командировке был. Не удержал. Потом узнавал: вроде бы хорошо им там с сыном. Она еще одного ребенка родила. – Виктор, задумавшись, замолчал.
– Ты матери писал? – спросил Иванов, желая сменить тему разговора.
– Что? – Виктор вышел из задумчивости. – О ранении не писал. Не могу правду написать. Мы с ней одни на свете. А вдруг с ней что? Тогда я совсем один останусь. Пишу, что жив-здоров. А вот когда на своих ногах приду, тогда все и расскажу. А ты своей?
– Я только из Афганистана вернулся, и в тот год слегла моя мама. Сказались двадцать лет работы во вредном цехе. Вначале стаж зарабатывала, потом квартиру, потом деньги для сына, а на собственную жизнь времени не хватило. Весь отпуск я провел у ее постели. Хотел, было, уже тогда рапорт на увольнение из армии писать. Убедила она меня этого не делать. Крепилась, чтобы я несильно переживал. Оставил я маму тогда на ее сестру и уехал на Дальний Восток. Уезжал с мыслью, что переведусь служить поближе к Волгограду по семейным обстоятельствам. Но мама угасла быстрее. Через месяц приехал на ее похороны. Стоял, Витя, я у ее могилы и тогда впервые ощутил, что остался на этом свете один.
Они замолчали, понимая друг друга без слов.
По тому, как часто к Виктору приезжали однополчане, Иванов понял, что без друзей Виктор не останется никогда. А у Иванова за всю жизнь было мало настоящих друзей. Школьный друг Юрка уехал куда-то, и адреса нет. Лучший друг Сашка погиб через год после выпуска из училища – разбился на вертолете при выполнении боевого задания на границе ГДР и ФРГ. Они так и не увиделись после училища ни разу. Еще один друг по училищу, Толик, погиб в Афганистане. Последний раз они встретились случайно в Кандагаре в восемьдесят седьмом. Отметили встречу, как полагается. Помянули погибших товарищей. Толик летал на «двадцатьчетверках» – вертолетах-штурмовиках. Через три дня он был сбит ракетой при взлете с аэродрома «Баграм». Экипаж сгорел.
Иванов долго переживал смерть друзей. Он знал родителей Толика. Они потеряли единственного сына. Через год, приехав на могилу Анатолия, он отдал его родителям стихотворение, написанное в Афганистане и посвященное их сыну:
Ненаписанное письмо
В Кандагаре пески, под Баграмом бураны,
На могилах друзей – леденящая тишь.
Пой, гитара моя, успокой мои раны,
Только ты все поймешь.
И поймешь.
И простишь.
Мама, слышишь, не плачь, дорогая, не надо,
Не тревожь горем душу, слезами не жги,
Пусть живет в твоем сердце надежда – не рана!
Подожди, дорогая, чуть-чуть подожди.
К твоим добрым рукам мне припасть бы губами,
Мне сказать бы тебе много ласковых слов.
Но лишь взглядом моим на тебя смотрит память
С фотографий мальчишки школьных годов.
Ничего не успел ни понять, ни измерить —
Близкой смертью пуля ударила в грудь.
Моим письмам прошу обязательно верить!
Я к тебе возвращусь, подожди же чуть-чуть.
Из афганских песков к нам примчались бураны,
На могилах солдат – леденящая тишь.
Только ты, моя мать, успокоишь мне раны,
Только ты все поймешь.
И поймешь…
И простишь…
Иванов, сам того не желая, оказался пророком, написав строчку «Из афганских песков к нам примчались бураны…». Он имел в виду немного другое, но началась Чечня, и Иванов снова оказался на войне. И там, в Чечне, он нашел настоящих друзей. Много товарищей, но друзей только двух: Андрея и Мишку. И Наташу… А теперь он все больше и больше прикипал душой к майору-десантнику.
Через неделю Виктору сделали еще одну операцию. Все отделения госпиталя, включая и реанимационные палаты, были переполнены ранеными, поэтому Виктора вернули в палату сразу.
– За весь Афган – ни одной царапины, а тут… Твою мать! – первое, что сказал Виктор, как только пришел в себя после наркоза.
Вторая операция оказалась успешной, и Виктор быстро шел на поправку. Теперь дело оставалось за хорошими протезами.
За это время в палате произошли изменения: к двум счастливчикам приехали жены. Сначала лейтенанта с ранением головы разыскала супруга – девочка лет девятнадцати. На следующий день жена приехала к капитану-мотострелку. По виду этой женщине было лет тридцать с небольшим. Жена капитана оказалась пробивной и очень настойчивой особой. Она дошла до начальника госпиталя и добилась для себя и жены лейтенанта разрешения проживать в палате вместе с мужьями. Других свободных помещений просто не было – госпиталь с каждым днем становился все более переполненным. Две мужественные женщины ночами ютились возле своих мужей на приставных стульях, а днем убирали палату, ухаживали за другими лежачими, облегчая труд госпитальным санитаркам. Питались они тем, что не съедали их мужья. Жена лейтенанта кормила своего мужа из ложечки, полностью ухаживала за ним, взяв на себя труд няньки, сиделки, санитарки. Казалось, откуда у этой хрупкой на вид девушки такая внутренняя сила? Вот-вот девчонка должна была сломаться. Но проходил день за днем, а обе женщины вместе с мужьями упорно боролись за их выздоровление. Молоденькая супруга лейтенанта не теряла надежду. И чудо произошло! Лейтенант, у которого была удалена часть мозга, а дырку в черепе закрывала пластина, который не мог говорить, этот лейтенант не только стал пытаться произносить слова, но однажды поднялся с кровати и сделал первый шаг. Пусть с помощью жены, опираясь на ее плечо, но сделал! И сотня Копперфильдов не смогла бы совершить того, что совершили любовь, вера и забота простой русской девушки. Удивлен был даже лечащий врач. А сколько уважения к этой девчушке – настоящей жене офицера – после облетевшего весь госпиталь известия о поднявшемся лейтенанте можно было при встрече прочитать в глазах всего персонала и раненых!
На этом чудеса не закончились. По распоряжению начальника отделения в палату поставили японский телевизор, подаренный госпиталю какими-то спонсорами. Всей палатой смотрели его два дня. На третий день новый японский телевизор каким-то «чудом» превратился в старый советский, кое-как работавший на двух каналах. Но никто в палате не возражал – боялись, что могут отнять и этот.
По общему негласному одобрению жена Василия взяла на себя обязанности старшего палаты, и в ней воцарился уютно-домашний климат, а на подоконнике всегда стоял свежий букетик цветов.
В один из вечеров за игрой в нарды Виктор спросил Иванова:
– Ты что не спишь по ночам?
– Нога болит. Не могу заснуть. А уколов больше не дают.
– Правильно. Наркоманом станешь. – Виктор с довольной улыбкой стал собирать нарды. Он выиграл на этот раз, проиграв перед этим три партии подряд. Больше десантник играть не хотел.
– Сам-то ты что не спишь? – поинтересовался Иванов.
Виктор внимательно посмотрел ему в глаза, как бы решая: говорить или нет? – и сказал:
