Олег Гончаров - Княжич
Не вышло у руси с наскоку Коростень взять. Расшиблись они о стены города. Отхлынули. В осаду сели. Через две седмицы хан Куря со своими печенегами ушел. Не любили они долго без дела сидеть. Им бы по степи скакать да купцов грабить, а города брать печенеги не приучены.
Немного силы у Ольги осталось. На штурм не хватит. Решила нас голодом заморить. Только просчитались они со Свенельдом. Отец запасов в Коростене на три года собрал. Так и прожили все лето. Они там. Мы тут.
Скучали. Переругивались. Из луков друг в друга постреливали. Широт много стрел заготовил. Хватало нам. Да и им все время подвозили.
Отец на поправку пошел. Через месяц с постели встал. Рука у него левая отказала. На пепелище топор варяжский щит пробил да жилы ему подсек. Теперь вон, как плеть, рука болтается. И шрам на щеке на всю жизнь останется. Да еще на одну ногу прихрамывать стал. Это после тризны по Ингварю.
Смеялся, что жениться хотел, а теперь за калеку ни одна карга старая не пойдет.
Лето между тем пошло на убыль. А как узел, им и Ольгой завязанный, распутать, никто не знал…
26 августа 946 г.
Три дня назад всполошились осадники. Мы подумали, что они на штурм отважатся. На стены высыпали. Смотрим, к становищу варяжскому подкрепление идет. Только ошиблись мы.
Слишком мало пришедших для подмоги было. Человек сто. Не больше. Один среди них выделялся. И конь под ним хорош. И сам всадник чудной. На шеломе перья развеваются. Плащ на нем синий. Не воин, а птица расфуфыренная. Он перед Ольгой спешился. Поклон ей отвесил. Потом они в шатер вошли…
Наутро стража доложила, что к воротам кто-то подъезжает. Один.
Мы с отцом из башни выглянули. Точно.
Ратник, из пришедших накануне, возле моста остановился. Меч со щитом на землю положил. Копье рядом оставил. Кольчугу с себя снял. В одной рубахе остался. Коня в поводу к воротам подвел.
— Впустить переговорщика, — велел отец. Заскрипели ворота. Вошел незнакомец в Коростень. Только незнакомец ли? Что-то в госте такое было, отчего у меня сердце радостно екнуло.
Присмотрелся я. Пресветлый Даждьбоже! Это же Яромир! Вот уж кого увидеть не чаял.
— Яромир! — бросился я к нему.
— Добрыня!
Оказалось, что даже в наше горькое время есть место для радости.
— Как же ты через германцев пробрался?
— А как ты от норманнов уйти сумел?
— Я смотрю, старые знакомцы встретились, — подошел к нам отец.
— То так есть, — поклонился Яромир. — Круль Чешский и Моравский Болеслав тебе, князю Древлянскому, поклон шлет. Сам он пока в становище врагов твоих остановился. Дозволения просит в град твой войти.
— Что надо дяде жены моей?
— Прознал он, что ты нужду терпишь. Хочет помочь.
Отец немного подумал и сказал:
— Пусть приходит. Рады мы будем князю Болеславу и помощи его…
Болеслав оказался человеком старым, но еще крепким. А что наряд на нем чудной, так это ничего. Хоть по одежке встречают, да провожают-то по уму.
Пока чехи в Коростене размещались, мы с Яромиром встречу отметили. Я ему о своем житье-бытье рассказал. Он — о своем.
Оказалось, что почти год он в землях германских зверем диким таился. К своим пробирался. Помог ему христианский Бог. Миновал он германцев. Правда, рысь его немного потрепала да однажды волк чуть не загрыз, так это мелочи. Добрался он до Праги. К Болеславу с повинной пришел. Дескать, не уберег он меня. Смотрит, а Здебор уже дома. Отпустил же его отец, как только прознал, что мы до земли Чешской не доехали. Корить его сильно не стали.
— А Жанна, — вздохнул он тяжко, — не дождалась. За пивовара замуж вышла. Я когда вернулся, у них уж сын родился.
— Не переживай ты так, — похлопал я его по плечу. — Видать, Доля твоя такая. Давай лучше Хлодвига помянем. У вас, у христиан, по друзьям помины полагаются?
— Так, — кивнул он.
Потом у отца с Болеславом долгий разговор был. Всю ночь они решали и рядили, как теперь поступить, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
И вот сегодня вошли Ольга со Свенельдом в Коростень. Пешком вошли. Без охраны. Не вышел их отец встречать. Меня с Путятой послал.
Долго смотрели друг другу в глаза два воеводы. И чего высматривали?
— Князь Древлянский, Мал, сын Нискини, вас в горницу зовет, — сказал я без поклонов и приветствий. — Следуйте за нами.
Повернулись мы к ним спиной и в детинец пошли. А они за нами…
— И все же, — Ольга взглянула на отца, — предложение короля Болеслава мне кажется разумным. Как мыслишь, князь?
Надолго отец задумался. Потом на меня посмотрел:
— Что скажешь, Добрыня? Я свое пожил. Теперь твоя судьба решается.
— Думаю, — ответил я, — что это разумный выход. Пожил я среди варягов. Они такие же люди. И кровь у них красная. Так зачем же мы будем эту кровь друг дружке портить? Я за договор.
Вздохнул отец. Головой кивнул.
— Так тому и быть, — сказал.
— Вот и славно. — Болеслав встал и развернул пергаментный свиток. — Договор сей, — начал он читать, — заключен в граде Коростене, в месяц серпень[200], на вторую седмицу от Спожинок[201]. Мы от рода Древлянского — князь Мал, сын Нискини, и княжич Добрын, сын Мала. И мы от рода русского — Ольга, мать кагана Святослава, сына Игоря, и Свенельд, дядя его, заключаем союз любви на все годы, пока сияет солнце и весь Мир стоит[202]. А кто из древлянской или русской стороны замыслит разрушить эту любовь, то пусть те из них, которые приняли крещение, получат возмездие от Бога Вседержителя, осуждение на погибель в загробной жизни. А те из них, которые не крещены да не имеют помощи от Перуна Полянского, и Даждьбога Древлянского, и от других богов, да не защитятся они собственными щитами. Да погибнут от мечей своих, от стрел и от иного своего оружия. Да будут холопами во всю свою загробную жизнь…
Болеслав прервал чтение, вытер расшитым рукавом пот со лба, отпил из чаши меда пенного и продолжил:
— Князь Мал, сын Нискини, и княжич Добрын, сын Мала, отдают в вечное пользование кагану Русскому Святославу, сыну Игоря, и потомкам его Древлянскую, Ятвигскую и Мазовщанскую земли. Князь Мал снимает с себя титул князя, княжич Добрын снимает с себя звание грядущего князя Древлянского в пользу кагана Святослава и Ольги, матери его, которые возлагают на себя звание князя и княгини сразу после подписания сего договора, а званием грядущего князя распоряжаются на свое усмотрение до достижения каганом Святославом зрелости.
Стольный город земли Древлянской Коростень будет предан огню…
Помню я, как у отца заходили желваки на щеках при этих словах. Как сжалась в кулак здоровая рука. Как поднял он глаза к потолку. Как вздохнул тяжко…
— Мал, сын Нискини, добровольно становится затворником. Садится в граде Любиче и сидит там безвыездно. Чада его — Малуша и Добрын — по праву плененных на девять лет становятся холопами князя Святослава, без права выкупа. — Слова Болеслава падали в тишине, словно тяжелые камни. — Князь Святослав, сын Игоря, и княгиня Ольга, мать его, берут на себя обязательство прекратить преследование всех без исключения бывших людей древлянских, а ныне русских, независимо от степени их вины перед Русью. Не обкладывать земли Древлянскую, Ятвигскую и Мазовщанскую военным побором, а брать с них в течение девяти лет дань в половину от дани других русских земель.
Договор этот будет храниться в Праге-городе у короля Великой Моравии Болеслава, который за исполнение его крест целует и ответ перед Богом Вседержителем и людьми нести будет, если не покарает отступника. И не завещает потомкам своим надзор за исполнением сего договора. Мы же клянемся Даждьбогом, Перуном и другими богами, что не нарушим договора и выполним все его условия. Да будет так.
Несколько долгих мгновений в горнице коростеньского детинца висела звенящая тишина…
Затем Болеслав протянул договор нам. Отец быстро пробежал написанное, поднялся, сказал громко:
— Клянусь! — ударил своей княжеской печатью по развернутому свитку и шарахнул ею о стену так, что она разлетелась на мелкие кусочки.
А я встал из-за стола, снял со стены меч деда Нискини.
Краем глаза заметил, как испуганно взглянула на меня Ольга…
Как напрягся Свенельд, готовый в любой миг встать на защиту сестры…
Как приподнялся круль Болеслав со скамьи и предостерегающе поднял руку…
Как у отца вспыхнул огонек в глазах и потух сразу же…
А я, словно не замечая всего этого, вынул меч из ножен, наступил ногой на клинок и потянул за рукоять.
С жалостным звоном обломился дедов меч.
— Клянусь! — сказал я и положил рукоять убитого мной меча на стол переговорный.
Вздохнули все. Кто радостно. Кто огорченно…
— Клянусь! — Княгиня Ольга встала и, не читая договора, придавила своей печатью краешек пергамента.
