Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда
– Руки назад! Выходи по одному! – закричал матрос. Матросы и тюремные надзиратели, не скрывавшие недовольства прибытием арестованных, выстроились в два ряда, пропуская задержанных. В стороне какой-то чин, видно, начальник тюрьмы, собачился с молодым телеграфистом в шинели. Он отказывался принять заключенных, а человек в шинели угрожал ему именем революции.
В ожидании конца спора заключенные остановились, стараясь не дотрагиваться друг до друга, как будто каждый подозревал соседа в заразной болезни и надеялся, что начальник тюрьмы окажется победителем, а матросы будут вынуждены отпустить их по домам. Но человек в студенческой шинели нашел неотразимый аргумент, который подействовал даже на привыкшего ко всему начальника тюрьмы:
– Тогда мы их прямо тут расстреляем!
– Почему?
– Не везти же их назад?
Этот революционер и подчиненные ему матросы были настолько серьезны, что начальник тюрьмы махнул рукой и велел старшему надзирателю:
– Принимай партию.
Андрея провели в низкое, с серыми захватанными стенами и решетками на окне помещение, где за столом сидел писарь крысиного облика, а посреди комнаты стояли три надзирателя, которым было скучно и которые спешили оформить новую партию заключенных. Они быстро и равнодушно обыскивали людей. Когда очередь дошла до Андрея, надзиратель провел руками по бокам, по бедрам и между ног, вытащил из карманов все мелочи, высыпал их на стол и, не найдя ничего подозрительного, ссыпал в мешочек.
– Когда будете покидать тюрьму, – сказал писарь крысиного вида, – получите назад все по описи. Если что, то отдадим родственникам. Так что не волнуйтесь.
– Я не волнуюсь, – сказал Андрей. И успокоился. Он понял, что если бы пришел сюда с портсигаром, его бы все равно отобрали.
* * *Камера, в которой очутился Андрей, была переполнена. Судя по нарам в два этажа, она предназначалась для восьми заключенных, а в нее набили человек двадцать или более того. Многие остались на полу, особенно вновь прибывшие.
День за окном был тусклый, в камеру попадало совсем мало света. Прошло несколько минут, прежде чем глаза Андрея настолько привыкли к полутьме, что он смог отыскать себе место у стены, рядом с грустным лохматым человеком, который сидел на корточках, прижавшись спиной к стене, и, казалось, дремал.
– И где вас взяли? – спросил сосед, не раскрывая глаз.
– На вокзале, – сказал Андрей.
– И сейчас вы скажете, что совершенно случайно.
– Случайно, – сказал Андрей.
– Я так и думал.
Лицо лохматого человека казалось надменным – нижняя губа презрительно оттопырена. Разговаривая с Андреем, он смотрел мимо него.
– Офицер? – спросил лохматый.
– Нет, я студент. Мы с женой приехали из Батума и пошли на вокзал за билетами.
– Ой, только не говорите мне, что вы студент!
Андрей не стал отвечать – в конце концов, он никому не навязывался в собеседники.
Андрей почувствовал голод и удивился себе. Вот ты сидишь в тюрьме и ждешь разрешения своей судьбы, а так как ею правят сейчас чужие люди, они могут решить, что тебе больше не следует жить на свете. И они выведут тебя к кирпичной стене, уже забрызганной кровью других людей, таких же, как ты, случайных и ни в чем не повинных.
– А вы не правы, – сказал лохматый человек. – Категорически не согласен с вами. Невиноватых не бывает. Особенно когда в России революция. Революция должна карать, и если вы покажетесь невиноватым, то она в вашем лице накажет вашего отца или деда, которые были угнетателями народа.
– Я не угнетал, – сказал Андрей.
– Мне и это все равно, – сказал лохматый. – Индивидуально мне вас жалко. Но исторически я оправдываю вашу смерть.
– А вы большевик?
– Не сходите с ума! Неужели я похож на Гавена и компанию? Будем считать, что я – случайный обыватель, схваченный, как и вы, потоком времени и насилия.
– Потоком времени? – Андрей насторожился, уловив в этих словах возможный намек на обстоятельства, известные лишь ему.
– Назовите иначе, – не стал настаивать лохматый человек. – Назовите наш век шабашем, назовите, если хотите, прологом к светлому будущему.
– А вам самому как кажется?
Лохматый не ответил, он резко обернулся, потому что со скрипом отворилась дверь. В дверях стоял надзиратель. За его спиной виден был еще один.
– Зачем спешить? – спросил лохматый. – Гильотина ждет на рассвете.
– Обед! – объявил надзиратель. – А ну давай от дверей!
Из лохматого словно выпустили воздух. Он сполз по стене и лежал, подогнув ноги, словно чудом избегнул гибели.
– У меня живое воображение, – сказал он. – При всем моем равнодушии к смерти, которая мне, кстати, не грозит, – последовал острый взгляд, словно лохматый проверял, поверили ли ему, – при всем моем стоицизме я не могу не воображать. И знаете, что я вижу? Мрачный зал в тюрьме Консьержери, аристократы, красавицы света, герцоги, архиепископы, генералы, матери семейств – все смотрят на якобинского капрала со списком в руке. Сейчас его губы назовут твое имя…
Заключенные по очереди подходили к двери и принимали от надзирателя миску с супом и ложку. Второй надзиратель внимательно следил, чтобы миски и ложки были возвращены по счету. Андрей и лохматый тоже получили свою порцию. Пожилой усач с отвислым лицом, в морском офицерском кителе без погон, посторонился, освободив край нар, чтобы им было где поесть.
Похлебка была горячая, больше ничего хорошего о ней нельзя было сказать. Но Андрей не чувствовал вкуса. Горячее – было приятно. А вкуса не было.
Лохматый, видя, что Андрей отвернулся от него, обратился к усачу, который уступил им место на койке:
– А вы, если не секрет, почему здесь?
– Я здесь вторые сутки, – сказал усач. – Меня взяли вчера, в облаве… а всех остальных расстреляли!
– Какое варварство! – сказал лохматый, словно речь шла об утопленных котятах. – А вас не расстреляли?
– Они неразборчиво записали мою фамилию, – улыбнулся усач. – А я не стал отзываться – народу в камере было много, суматоха, офицеров увели, а я вот жду второй очереди.
– Может, отпустят? – сказал лохматый.
– Посмотрим – все зависит от того, когда кончится террор.
– Кто-то их должен остановить. Должен что-то сказать Центрофлот! Это же анархия, – сказал Андрей.
– Если это анархия, то она была кому-то нужна, – сказал усач. – Городом правят две сотни матросов, которые вернулись из Ростова. Остальные достаточно пассивны.
– Вот именно это я хотел сказать, – согласился лохматый.
Надзиратели собрали миски и ложки и ушли, заперев камеру.
– А почему вы решили, что их расстреляли? – спросил Андрей усача.
– Об этом весь город знает, – ответил за моряка лохматый.
– Но зачем?
– Не сегодня-завтра в городе возникнет новая сила, – сказал усач. – Я не знаю, кто это будет – Украинская Рада, анархисты, большевики, – они заявят, что вынуждены взять власть, чтобы остановить бесчинства.
– Как вы умно рассуждаете! – воскликнул лохматый и протянул усачу руку: – Елисей. Елисей Евсеевич. Торговый агент.
– Оспенский, не так давно капитан второго ранга, механик на «Георгии Победоносце».
Андрей тоже представился:
– Берестов. Андрей Сергеевич.
У Оспенского это имя не вызвало никакой реакции, но удивило Елисея Евсеевича.
– Берестов? – повторил он. – Просто не может быть!
– А что вас удивило?
– У вас нет тезки?
– По крайней мере я не знаю.
– Правильно, – сказал Оспенский. – Я тоже подумал: почему мне знакома ваша фамилия? Есть Берестов в штабе флота. Я, правда, не знаю, как его зовут. Кажется, лейтенант – он был адъютантом адмирала Колчака.
– Вот именно! – сказал Елисей Евсеевич. – Вот именно. Вам не повезло, молодой человек.
Он улыбнулся, показывая крепкие лошадиные зубы.
– Почему не повезло?
– Когда они узнают, что вы – адъютант Колчака, с вами не будут церемониться.
– Но я не адъютант Колчака! – возразил Андрей. – Да и Колчака, насколько мне известно, давно нет в Севастополе.
– Колчак в Америке, – сказал Оспенский. – Он в безопасности и имеет куда больше шансов, чем все мы, дожить до старости.
– Да, кому-то везет, а кто-то вытягивает несчастливый номер, – вздохнул Елисей Евсеевич. – Значит, вы утверждаете, что не служите на флоте?
Андрей отрицательно покачал головой.
Елисей Евсеевич отстал от него. Совсем рядом, над его головой он мирно беседовал с Оспенским о какой-то общей знакомой в Балаклаве, словно они находились на даче и вышли на лужайку отдохнуть после сытного обеда. Андрей не мог не слышать голосов. Он не верил в то, что его соседи по камере так спокойны. Он не знал, почему тут оказался Елисей Евсеевич, хотя он не похож на офицера или на чиновника и вообще ни на кого не похож, но ведь Оспенский, если верить ему, чудом избежал смерти прошлой ночью и не имеет шансов спастись сегодня. Как же они могут разговаривать!
