Михаил Королюк - Квинт Лициний
Прикрыла на пару секунд глаза, сглотнула и продолжила уже спокойным размеренным голосом:
— А ополчение действительно было народным. Оно названо так не ради красного словца. В первые же дни войны в военкоматы города явилось более ста тысяч добровольцев. Люди буквально осаждали военкоматы, требуя зачислить их в действующую армию. Улицы, площади перед военкоматами были забиты людьми. Никого из нас на войну не «гнали». Наоборот, часто гнали из ополчения. Учёных, высококвалифицированных специалистов и рабочих оборонных предприятий буквально за руку вытаскивали из строя и отправляли назад. Люди скандалили, требуя отправить их на фронт. Вдумайтесь в это – требовали отправить под пули, бомбы и снаряды! — она помолчала, уйдя на какое-то время в себя, потом досадливо встряхнула сединой и горько добавила. — И я не уверена, случись война сейчас, будут ли военкоматы осаждать такое же количество добровольцев… А эти люди знали, что и почему они защищают! И были готовы умирать за это!
— Вот ты, — она неожиданно ткнула пальцем в Армена. — Скажи, когда ты станешь взрослым?
— Когда школу закончу, — Ара от волнения пошёл пятнами.
— Нет. Неверно. Ты станешь взрослым не тогда, когда получишь табель со школьными оценками, и даже не тогда, когда затащишь первую девчонку в постель, — Армен горячо вспыхнул. — Нет. Ты станешь взрослым тогда, когда найдёшь в этой жизни то, за что готов умереть.
Я опустил запылавшее от стыда лицо к земле.
— Люди той эпохи были взрослыми… — сказала она твёрдо.
— А нашей эпохи? — пискнул кто-то из девчонок.
— Деточка, — усмехнулась старуха снисходительно. — Да вы вообще в неэпоху живёте.
— Это как? Почему? — полетело с разных сторон.
— Ну… — протянула она. — Может быть потому, что не имеете общей мечты? Наша мечта о коммунизме, глядя из сейчас, была наивной. Мы думали, что коммунизм – это трехразовое питание, чистая простыня на койке и возможность сходить раз в месяц в кино. Смешно, правда? Но мы мечтали об этом не для себя, а для всех. И верили, что это будет достигнуто благодаря нашему труду, возможно, даже, при нашей жизни, и были готовы за это умирать. Не за трёхразовое питание умирать, а за возможность самим создавать это будущее! А у вас есть общая мечта, за которую вы готовы умирать? Своё видение будущего? Пока этого нет, у вас нет шанса на создание своей эпохи.
На какое-то время над нами повисла задумчивая тишина, лишь со стороны аэропорта доносился приглушённый рёв прогреваемых самолётных двигателей, потом она продолжила:
— За два первых месяца войны в дивизии народного ополчения ушло более ста тридцати пяти тысяч добровольцев. И это без учета тех, кого призвали в соответствии с призывными планами военкоматов. К ним добавьте ещё девяносто тысяч человек, которые не дошли до фронта, но были готовы принимать участие в уличных боях, если бы фашисты прорвали рубеж Пулковской обороны и вошли в город. Об этом мало известно, но, когда здесь, на Пулковских высотах шли ожесточённейшие бои, в городе формировались новые батальоны добровольцев, предназначенные для ведения уличных боев. В связи с острым дефицитом вооружения, на складах этих батальонов лежали охотничьи ружья, немного гранат, бутылки с зажигательной смесью, кинжалы и пики… В состав этой последней линии обороны брали добровольцами уже и женщин с подростками. Вдумайтесь! — воскликнула она горячо и голос её зазвенел. — Женщины и подростки, готовые воевать на улицах своего города с фашистами кинжалами и пиками! Да немцам просто повезло, что они не вошли в город, Сталинград был бы здесь! Они бы никогда не получили Ленинград! Никак!
Ветерок шевельнул мне волосы на затылке. Или не было ветра?
— А теперь посчитайте сами: население города составляло около трёх миллионов. Мужчин – половина. Из них вычтите детей, стариков, мобилизованных в кадровую армию и тех, кого просто не отпустили с заводов на фронт как незаменимых специалистов. Получается, что каждый третий мужчина ушёл добровольцем на защиту своего города. Вот так-то, детки… Каждый третий! Добровольцем! Готовый умереть! Вот что такое был мой Ленинград – и она с какой-то тоской и недоумением обернулась и посмотрела на Город вдали, потом глуховато продолжила свой рассказ. — Проблем было много. Даже не недостаток вооружений – худо-бедно, но дивизии оснастили и пулемётами и артиллерией и связью, а острая нехватка кадровых командиров, знающих как организовать ведение боевых действий. В среднем на полк приходилось по три кадровых офицера, их выгребали по сусекам. К примеру, командир моего стрелкового полка пришёл с должности командира дисбата округа. Хороший командир оказался, воевал с выдумкой, мог и сам, когда надо было, пойти в атаку. А после войны делал Войска Дяди Васи. Знаете, что это такое? — улыбнулась она.
— Знаем, — откликнулся я. — Кто не знает, расскажу.
— Во-от… — продолжила она. — Дядя Вася – это тот самый командир третьего полка первой дивизии народного ополчения, Василий Филиппович Маргелов, первый командующий ВДВ.
— Было принято решение формировать из добровольцев, тех, кого не могла принять по штату кадровая армия, дивизии народного ополчения. По мере формирования, они отправлялись на фронт навстречу врагу. Всего в Ленинграде было сформировано семь дивизий народного ополчения. Это не считая отдельных более мелких частей – например, было сформировано, преимущественно из спортсменов, несколько десятков отдельных разведывательно-диверсионных рот и батальонов, которые подолгу действовали в тылу врага. И все дивизии, все! воевали беспримерно героически. Приведу, ради примера, свидетельства из донесений и дневников фашистских генералов, — она вытащила из кармана листок и зачитала. — Командование 50-го армейского корпуса, наступавшего на гатчинском направлении, так характеризовало советские войска: «многие воинские соединения, то ли по убеждению, то ли под давлением комиссаров, сражаются очень хорошо и сопротивляются до полного их уничтожения». А фашистский генерал Шмидт, командовавший 39-м моторизованным корпусом, что воевал на южном побережье Ладожского озера, жаловался Гитлеру, что «большевистское сопротивление своей яростью и ожесточённостью намного превзошло самые большие ожидания». Другой генерал рапортовал в Ставку, что «ввиду упорнейшего сопротивления обороняющихся войск, усиленных фанатичными ленинградскими рабочими, ожидаемого успеха не было». А вот запись из дневника ещё одного генерала: «русские, как фанатики. Они бьются за каждый метр земли. Нас прижимают к земле, не дают выпрямиться. Такого ада мы не видели в Европе…»
— А у нас что, не Европа? — недоуменно подняла брови Аня, — у них по географии что в школе было, у этих генералов?
— Для них мы были азиатскими варварами, подлежащими уничтожению, — пояснила ветеран.
Вокруг раздались недовольное хмыканье. Как-то незаметно расстояние между нами и старухой уменьшилось, а наш строй стал плотнее.
Она чуть задумалась, потом продолжила:
— Знаете, можно было бы рассказывать какая дивизия где и когда вела бои, но мы же говорим о людях? Я расскажу несколько коротких примеров, в которых можно увидеть их отблеск. Вот, помню такой случай: командир нашего полка на дороге, ведущей с фронта, встретил идущего в тыл бойца. «Что, струсил?» – спросил он. «Никак нет, — ответил боец. — Шарнир на протезе разболтался, сейчас подтяну и назад». А в третьей дивизии, что на Карельском перешейке воевала, почти весь разведбат дивизии составили из подросших у нас детей испанских коммунистов. Те вообще страха не знали. Знаете, как снайперов финских ловили? Работали двойками. Узнавали район, где снайпер вражеский сидит, один скрытно занимал позицию, а второй шёл «живцом», вызывая огонь на себя. Представляете, каково это – выйти из укрытия и пойти по открытому участку, зная, что в тебя сейчас целится снайпер?! Вот так по очереди они этих кукушек и снимали. А ещё очень хорошо воевали отступившие к лужскому рубежу батальоны рабочей гвардии Риги, Елгавы и других латвийских городов. До лужского рубежа дошло около тысячи двухсот бойцов под командованием проректора сельскохозяйственной академии Карлиса Ульпса. Стояли насмерть, их остатки потом воевали на ораниенбаумском пятачке. А весной сорок второго, уже когда фронт здесь стабилизировался, пришли добровольцы от спецпереселенцев, так тогда называли раскулаченных. Наш комдив сначала не хотел их брать на пункте пополнения, а уже через месяц приезжал туда и орал, — «мне раскулаченных, мне»! Тоже по-своему золотой фонд был…
— Но, конечно, основную тяжесть боев приняли на себя ленинградцы. Интересно, что в дивизиях народного ополчения, составленных из рабочих заводов и интеллигенции города долгое время, даже после преобразования их в кадровые части, бойцы и командиры обращались к друг другу по имени-отчеству, а в приказах фигурировали выражения «пожалуйста», «прошу вас», «не откажите».
