Владимир Поселягин - Комсомолец
Кстати, я все так же находился в некотором подвешенном состоянии. То есть ни на кого не работал, нигде не состоял, кроме базы. Мне было шестнадцать лет, призвать на службу меня не могли, это не по закону. Единственный выход — мое добровольное сотрудничество, то есть я должен был написать заявление, как это сделал когда-то в луцком отделе, чтобы меня снова приняли в контору, ну или в какую другую организацию. Однако капитан Ремизов понимал, что подобная ситуация меня полностью устраивает, так что попыток вербовки не было. Он понимал, что я не соглашусь. Только посмеюсь над их попытками. В последнее время я заметил, что на базе осназа ко мне начали относиться очень серьезно и с уважением. Время показало, что я не шут и знания у меня реальные. Уже появились отзывы от недавно заброшенных в немецкие тылы парней — «монки» просто чудо. Они требовали следующей партией сбросить как можно больше.
А вот майор Лучинский уговорил-таки поступить к ним на полставки. Так что я теперь числился там простым преподавателем, не более, и то со свободным графиком. Зарплата у меня была, но получал я ее талонами на топливо для своего мотоцикла, на котором везде и мотался — в пригороде и в самой Москве, это был мой выбор. Сто пятьдесят литров в месяц маловато, конечно, но хоть что-то. К тому же я таки получил справку, что мотоцикл мой не подлежит изъятию по мобилизации. Теперь никто не мог у меня его отобрать.
Мои размышления прервал возмущенный возглас инструктора:
— Куда?! Ветер при посадке учитывай!
Почувствовав, как тот перехватил управление, я расслабил руки, и пока наш биплан, громко ревя, набирал высоту под управлением инструктора, с интересом осмотрел территорию аэродрома. У здания, где находились местные службы, я рассмотрел свой мотоцикл и полуторку, приписанную к аэродрому. Рядом стояла пара техников и наблюдала за нашим полетом. Судя по полуторке и десятку молодых пареньков в пилотских комбинезонах, прибыла очередная партия на обучение. Они будут до вечера гонять самолеты, нарабатывая опыт. За аэроклубом числились два У-2 и один УТИ-4. Раньше было три У-2, но один попал под мобилизацию и сейчас где-то на фронтах выполнял обязанности связного, если уже не сгорел где-нибудь в бурьяне.
— Извините, задумался, — честно повинился я.
— Бывает, — буркнул тот. — Однако пока не отработаешь взлет и посадку на отлично, я тебе сдачу летной практики не подпишу. Сколько бы ты налета ни получил.
Чувствуя, как у меня невольно раздвигаются губы в улыбке, я взял управление на себя и стал совершать процедуру взлета и посадки. То есть сам садился, на конце взлетной полосы разворачивался и, учитывая ветер по «колдуну», шел на взлет. Пилотировал я уже более-менее все-таки, если и этот час считать, уже восемь часов налетал, а вот с посадкой у меня пока проблемы. Но ничего, учусь понемногу.
Причина моего веселья крылась в словах инструктор. Пока я летал из рук вон плохо, но надеюсь увеличить налет, намеренно совершая ошибки при освоении взлета-посадки. Хотя долго это вряд ли продлится, Палыч не дурак, быстро прочухает, в чем дело. Но как бы то ни было, сколько бы я ни выиграл времени, все оно будет моим.
Сымитировав под внимательным контролем Палыча несколько заходов, я пошел на посадку по-настоящему. Этот аппарат уже дожидались другие курсанты аэроклуба.
— Ну как? — спросил я инструктора, спрыгивая с крыла на землю и снимая парашют.
— Для новичка вполне, — серьезно кивнул тот, с кряхтением покидая заднюю кабину и спускаясь на пыльную землю. Я тут же подскочил и помог снять парашют, после чего, подхватив свой, направился следом за инструктором к носу самолета.
У заглушенного мотора уже хлопотал механик, второй подгонял тележку с бочкой горючего и бензонасосом, а от строений к нам шла группа курсантов со своим инструктором.
— Во время второй посадки козла дал, приличного такого, — вздохнул я.
— Это ты нос слишком задрал, вот тебя и приложило. Больше так не делай. Стойки шасси повредить можно. Кстати, Толя, посмотри шасси, одна из посадок у нас жесткая была.
— Я видел, посмотрю, — кивнул механик, продолжая осматривать мотор, вернее, потеки масла на нем, ища протечку. Мотор был довольно новым в отличие от фюзеляжа, однако и у него от маневров молодых летчиков случались проблемы.
Оставив у самолета других учащихся, мы направились в сторону строений, обсуждая сегодняшние вылеты. Мы оба были в летных комбинезонах, со шлемофонами и очками. У меня только белье да сапоги были свои, остальное выдавали для полетов.
Палыч был мужиком далеко за тридцать, но довольно опытным инструктором и пилотом. Взрастил не одного аса, что сейчас воюют на фронтах. Самому Палычу я сказал, что мне необходимо как можно быстрее овладеть навыками пилотирования хотя бы на среднем уровне. Тот не раз видел меня в сопровождении сотрудников конторы, похоже, понял эту просьбу по-своему, решив, что меня готовят для заброски в тыл, и учил серьезно. Я не стал его разубеждать. Даже сейчас, пока мы шли, он объяснил все мои ошибки и как надо было действовать. Я внимательно прислушивался к его советам.
Когда мы переоделись в свою одежду, сдав летное имущество кладовщику, то обнаружили всех свободных сотрудников аэродрома в количестве пяти человек у тарелки репродуктора. Говорил Левитан тем самым знаменитым голосом.
— Что передают? — громко спросил Палыч, проходя в общий зал, где обычно курсанты ожидают своей очереди. Но это обычно происходит зимой, летом можно и снаружи подождать, наблюдая за маневрами своих товарищей в голубом небе.
— Мы сегодня два города потеряли, — обернувшись, хмуро сообщил один из свободных инструкторов. Все неудачи на фронтах горожане воспринимали очень болезненно, тут действительно все было для фронта, все для победы. Очень мотивированные люди, я бы сказал.
Припомнив, где находятся те города, которые мы потеряли, я вздохнул. Похоже, немцы начали. Я, честно говоря, не в курсе, прислушалось ли к моему поддельному докладу руководство, но надеюсь, той трагедии с Киевским котлом не произойдет. По крайней мере, моя совесть чиста, я донес до руководства, что мог, дальше все происходящее будет на их совести.
Немного послушав сводку, я попрощался с Палычем и двумя знакомыми техниками, после чего вышел наружу. Когда подходил к мотоциклу, из-под него метнулась стремительная тень, и рядом заскакал радостный Шмель. В последние двенадцать дней он везде сопровождал меня. Обнаружив на базе осназа опытного кинолога, я с его помощью стал усиленно учить щенка, в основном по сторожевой схеме. Чтобы он охранял меня во время стоянки или на ночевке. Когда ты один, такой помощник просто необходим. Также его обучали тихо вести себя, не шуметь и подкрадываться по-пластунски. Кое-какие сдвиги уже были. Например, сейчас щенок, радуясь, только тихо поскуливал. От лая его быстро отучили, да и не особо он большим любителем гавканья был.
Причина для такого решения была, причем серьезная. При подходе немцев к Москве я собирался погулять по их тылам, может, что прихвачу для себя. Мне, вон, дом нормально оснащать надо, трофеи требуются, а то денег на стройку хватает в обрез, потом уже жить не на что будет. Да и развеяться охота. Вот и нужен мне был Шмель для этого. Я уже начал приготовления. Правда, пока только купил белый заячий треух — ушанку, как ее тут называли — и два рулона плотной белой материи на костюм и спальник, который собрался сшить и набить пухом. Спать на лапнике, брошенном на снег, самое то. Да и на самом снегу можно… наверное. Но как уже ясно, только начал эти приготовления. Для полного сбора мне нужен амбар и отсутствие лишних глаз на моем подворье. На базе мотоцикла я собирался сделать аэросани или снегоход для рейдов по тылам немцев. Пока еще не решил, что именно буду делать. Ничего, время пока есть, там посмотрим.
Потрепав щенка, я присел рядом и хорошенько его приласкал, поглаживая. Нужно иногда ему показывать, как он дорог, особенно вот в такие минуты. Собаки это ценят. Тем более пес только меня считал хозяином. С детишками играть играл, но ни разу не ночевал с ними, всегда у меня в ногах лежал.
— Ну что, поехали? — спросил я у него, тот только фыркнул в ответ. — Пить хочешь? Да что я спрашиваю, ни одной лужи рядом. Сейчас принесу.
Достав из багажного отсека алюминиевую миску, используемую Шмелем для питья, я сходил обратно в строение аэродрома и из бачка налил воды. Щенок несколько часов находился под мотоциклом на солнцепеке, естественно, он хотел пить.
Так и оказалось: как только я перед ним поставил миску, он жадно принялся лакать. Когда Шмель напился, я подождал еще минуты три, пока он сходит по-малому, а то на ходу начнет скулить — я опытный, уже знаю — после чего откинул брезент с люльки, куда щенок сам, без моей помощи запрыгнул. Запустив мотор, я поехал на стройку. Рядом сидел Шмель и ртом ловил бьющий ему в морду ветер. Он неожиданно оказался большим любителем покататься с ветерком, делая это с немалым удовольствием. Ничего, посмотрим, как ему будет весело на шестидесяти-семидесяти километрах в час на открытой площадке аэросаней в двадцатипятиградусный мороз.
