Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!
На ловца, известно, и зверь бежит. В первом же уютном местечке нашлись. И тот, и та. Голубочки! Подкопченные. Ну, Санчес хоть на борту купался, а вот Хуана… И как она может? Пахнет же! А лейтенанту абордажников и горя мало. Ухватил свинюшку за бочок и спокойно ковыряется в тарелке — одной на двоих.
Руфина неожиданно для себя разозлилась, да не на служанку-грязнулю, а на безвинного лейтенанта. А, впрочем, девушкам к перепадам настроения не привыкать. Иным же привычно сохранять бесстрастное лицо. Шторм, залитый маслом.
— Хайме, в этот поход ты не идешь.
— Почему?
— Ты сможешь жить неделю бок о бок с тремя десятками скованных пиратов? И ни одного не прирезать?
— Смогу. Больше того, — Хайме хмыкнул, — у меня есть славная идея. Как насчет превратить «Ковадонгу» в галеру? Глядишь, и выиграем денек-другой!
— Хорошо. Кстати, галеры — служба почетная. А ты что-то начал забывать, что ты — идальго. Или собрался поступить с Хуаной неподобающе?
— Капитан, как можно!
— Известно как, — правый кулак хочет ткнуть богатыря под ребро, но безжалостно заткнут за спину, — случается-то всякое. Особенно после боя и похода. Потому я решила на всякий случай напомнить: зашалишься — женю. И не посмотрю, что ты дворянин, а она дочь лавочника. Все ясно?
— Вполне, капитан… Но угостить дочь лавочника вкусненьким благородному человеку допустимо?
— Наверное. Только не сейчас. Сеньорита Кабра забыла, что нужна мне. По службе. Потому идет со мной. И не выйдет из дома иначе как в море. Полагаю, это вполне уместное наказание за небрежение долгом.
Когда донья Изабелла вышла, ведя за руку послушную и печальную служанку, Хайме обвел окружающее недоуменным взглядом. Который остановился на самом ярком пятне. То есть на шевелюре капитана О'Десмонда, только разминувшегося с капитаном де Тахо.
— И что это было, а? Скажет мне кто-нибудь? Привет, Патрик. Сегодня ты герой!
— И только поэтому трезв. Слишком многие навеселе. Однако должен же я поужинать! В конце концов, доля героя — не сидр, а свинина.
— Пожалуй, я тебя поддержу…
О'Десмонд жует мясо, довольно щурится. Ни дать ни взять, намышковавший кот. Представилось, как он тащит хозяйке стиснутый в зубах свиной окорок. А та, разбросав по схваченным зеленым шелком плечам каштановые локоны, ласково улыбается. Глаза сверкают мягким блеском черного жемчуга, а не гневом, как минуту назад. И это не рыжий застыл с окороком перед Изабеллой. Это он, Хайме Санчес.
Помотать головой. Хотя…
— А что было-то? — спрашивает ирландец.
По мере рассказа — темнеет. А под конец заказывает пару кружек. Забыв, что еще недавно собирался хмельного избегать.
— Она права, — говорит наконец, — конечно, она права… Опять же, испанка…
— В чем?
— В том, что напомнила тебе о чистоте крови. Разница между идальго и простолюдином — пропасть. А между идальго и доньей — сотня реалов. А что до грозы, дружище, тебя попросту приревновали…
— Ты что, всерьез?
— Да, — ирландец говорит, словно камни таскает, — рад за тебя. Если ты не дурак, то служанку ты уже забыл.
Патрик помолчал, махнул рукой — и вот, можно подумать, что, кроме свинины, его ничего и не интересует. Не судьба… А была надежда. Женщина может полюбить не только сильного. Человек, о котором она могла бы заботиться — тоже вариант. Человек, к которому она могла бы возвращаться. Но, конечно, у рыжего типа с вечно облупленным носом нет никаких шансов на фоне живого воплощения Сант-Яго. Опять же, тот что-то говорил про общую ненависть, а от ненависти до любви та малость, на которую ревности в самый раз хватит.
Пока морской лейтенант и сухопутный капитан беседуют, предмет разговора принимает ванну. Точней, бочку. Почти морскую: со слезами Хуаны, которая молчит, плачет и все делает не так. Тут послушаешь всхлипы да волей-неволей и начнешь рассказывать стюардессе, какая она плохая. Иначе ведь себя мерзавкой почувствуешь. Слез от того, к сожалению, только прибавляется. Как и от мыла.
А когда Хуана открывает рот…
— Госпожа, может, вы меня все-таки отпустите?
Да, госпожа ее отпустит. Прямо сейчас. А сама останется мыльной, мокрой, в незашнурованном платье.
— И не надейся. Из-за тебя мне пришлось воротник засаливать. Сама посмотри. Раньше вокруг шеи темной каймы не было.
— Я постираааю.
Следующее слово будет: потом.
— Да, антверпенское кружево… Что от него останется? Придется новый покупать. Да и остальное… Думаешь, от стирки платье новеет?
— Так вы из экономии?! — ахнула Хуана, всплеснула руками на радостях. Мыло не упустило случай, выпрыгнуло из рук служанки и нырнуло в бочку. — И моетесь все время, и рассердились, и наказание… А я уж думала, ревнуете!
— Делать мне больше нечего, ревновать кого-то… Кроме твердых песо.
— Если кто любит, ревность сама получается.
И смотрит с недоверчивой хитринкой.
— У нас в университете говаривали: по любви жениться — с горем породниться.
— Поговорка-то для парня, — прыскает Хуана в кулак.
— А я и числилась парнем. В университете.
— Так для парня, может, и верно. А женщине без чувства как-то нехорошо. Да и не получится.
Ну вот, теперь грязнуля и ленивица за философию взялась. Женщина… Интересно, сколько ей, женщине, лет?
— Я вот взаперти не сидела. В Севилье! И ничего, друзей полгорода, а страсти нет. Знаешь, как это делается? Находишь у молодого человека недостаток и привязываешь к нему намертво. Уши лопушистые. Или ногами при ходьбе перебирает смешно. Или усики у него глупые. И все, нет человека. А есть только уши, походка, усы. Которые вызывают улыбку — и только.
— Так как же заметить недостаток, если любишь?
— Сама не увидишь — попроси другую. Сотню недостатков найдет! А не найдет, придумает.
— Понятно. Да только как его найти, который по уму-то следует. Я ж не вы, мне и Хайме много. Молодой, красивый. И дворянин!
Да, чего ей еще желать? Может, мужа, который месяц спустя точно жив будет? Не на Ямайке. Тут и города через месяц может не быть. И вообще, пусть творит, что хочет. Нравится ей этот… Дылда. Так пусть и забирает!
— Ну так совет и любовь. Только, чур, все, что слаще сахара, — после свадьбы. В остальном и подыграть могу.
— Значит, отпустите меня? Теперь?
— Нет. Увидитесь в море. Я не отменяю приказов.
Всхлипы.
— Ну что ты ревешь? Будешь Хайме глаза день-деньской мозолить, скоро надоешь.
— А он на меня теперь и не посмотрит.
— Посмотрит. Но всерьез. Подумает, нужна ему такая мена или нет. И если решит, что да — потом не будет попреков, что его лавочница окрутила! Стоит это того, чтобы недельку дома посидеть?
Просияла. Как пряжка на выходной шляпе. А стоило чуть притухнуть — вновь слова посыпались. Словно язык внутри не помещается.
— Госпожа…
— Ну, что еще? Кстати, шнуровку подтяни потуже. После офицерского пояса — как голая. Нет, наверху не надо. Грудь жмет.
— Я не понимаю?
— Да чего ж тут не понимать, глупая? Повезло тебе с Хайме.
— Это-то ясно, — Хуанита поднимает наивные коровьи очи. — Госпожа, а в чем при мытье-то экономия? Мыло, оно ужас какое дорогое!
Это и стало последней каплей. Руфина засмеялась.
— Мыло-то я сама варю. А потому для меня оно дешево, не считая работы.
— Но продать его можно. Значит…
— Значит, какая-то богатейка должна благоухать, а я, благородная девица — смердеть? Мол, по чести живу, да только в хлеву?
— Простите, госпожа.
— Я-то прощу. А вот ты сама мыться собираешься? А то есть у меня подозрение, что если тебя хорошенько поскрести, так ты не то что за благородную — за сестру Патрика сойдешь.
— И обгорю на солнце… Простите, не хочется.
— А за Хайме замуж хочется? Тогда начинай таскать воду, — шаг на лестницу.
— А мне и после вас сойдет…
Вот и хорошо, что шнуровка не туго затянута. Хоть воздух есть куда хватать. А вот ноги от смеха чуть не отказали, Руфина уж рада, что с лестницы кувырком не скатилась. Перед калиткой приходится стоять, успокаиваться. Дыхание-то нужно ровное. Впереди — площадь, а на ней видно все. Теперь сеньорита де Тахо в Ла-Веге своя. Потому — должна прогуляться, перездороваться с почтенными людьми, принять поклоны лиц попроще. Выдержать взгляды, которые отметят все. И обратят во славу. Добрую или худую, зависит от того, как себя поведешь.
Сегодня, впрочем, все внимание — сеньору коменданту. Патрик купается в признании и в девичьих взглядах, а потому их можно спокойно изучить, девушек. Да не завидных невест, а тех, что попроще. Среди них должна отыскаться та, что станет береговой служанкой. Воду натаскает, платье зашнурует, приглядит за комнатой, когда «Ковадонга» в море. И затиранит гаванскую смугляночку так, чтоб той донья Изабелла добренькой казалась, а душа в море рвалась!
