Мастер Чэнь - Любимый ястреб дома Аббаса
Вот это уже было по-настоящему плохо. Я заставил себя улыбнуться, на этот раз действительно тихо произнося следующее:
— А где там хатун, сестра этого юноши? Давно ли она гостила в Самарканде? Аспанак, это очень умная женщина. Она понимает, что брат ее оказался в сложном положении (тут я улыбнулся ему) и что надо ему помочь. Мы приглашаем ее сюда. Готовим такой прием, которого она еще не видела. Захочет просидеть в своих любимых банях две недели безвылазно — пусть сидит. И — мы не будем говорить таких слов, как «заложники», но надо послать кого-то в ее полевой лагерь, пока сестра ябгу отдыхает у нас в городе. Далее. Мои ветераны начинают обучать новобранцев уже завтра утром. Пусть хотя бы научат их коней держать строй, а самих новобранцев — убедительно выглядеть с мечом в руке. Дальше продолжим уже в походе.
— Ты возглавишь армию, конечно, — как бы между делом сказал брат.
— Нет, — ответил я, вспоминая угольные глаза Мансура, — не надо нам тут слишком великих полководцев. Дом Аббаса назначил сюда нового наместника? Вот он армию и возглавит. А мы ему поможем, и здорово поможем. Амне… мне нужно сто человек — но очень особых. Найди их где угодно, да хоть в местной тюрьме, если больше негде. Всем — идеальное, нелегкое вооружение. Мне надо, чтобы эту сотню никто не мог бы догнать или перегнать. И чтобы эти люди не боялись двигаться среди боевых линий противника, маленькими группами или даже поодиночке. Потому что ничто так не помогает армии, как точное знание того, что происходит в рядах противника. Далее: сто лошадей, лучших, исключительных лошадей. И сто запасных. Да, и передвижную больницу. Это, думаю, будет хорошим подарком дому Аббаса. Лучшего и не надо.
Я остановился, глядя в лицо брату — лицо, на котором только самые близкие люди могли прочитать его чувства, да и то не очень хорошо: радость? удовлетворение? зависть?
Во дворе было очень тихо, лишь звенела чья-то уздечка.
Брат смотрел на меня какое-то время снизу вверх а потом кивнул со словами:
— Да, Ястреб.
Оставив руку на его плече, я поднял глаза вверх, к перистым облакам в голубизне. Если правда, что строки стихов живут где-то над пределами мира, то, может быть, я их увижу сейчас? Может быть, вот они, парят в недоступной вышине?
О, Самарканда блеск, о нежные сады,
О, воздух, что любые лечит раны,
Луга, холмы и серебро воды,
Плывущие в закат багровый караваны!
Нам, принявшим дары родной земли,
К ногам печаль и радость мир положит.
Но знаем: где другие не смогли,
Мы выдержим, мы победим, мы сможем.
О, Самарканд мой, сердцу дай принять
Ту мудрость, что в холмах твоих таится,
Которую навеки записать
Папируса готовится страница:
Есть бог, есть мир — они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в бога.
КОРШУНЫ МЕРВА И ГОЛОСА ХОЛМОВ, ИЛИ СПАСИБО ТЕМ, КТО ПОМОГ СДЕЛАТЬ ЭТУ КНИГУ
Старинный Мерв, а ныне — городок Мары в Туркмении, я проезжал давно и в некоторой спешке. Поэтому не успел заметить, что за птицы реяли в его багровом душном небе. И уж тем более сложно узнать, какие птицы кружились 1257 лет назад над головами героев «Любимого ястреба дома Аббаса».
Поэтому черные крестики коршунов на фоне неба цвета начищенной меди были позаимствованы мной в сегодняшнем Дели. Вы увидите неповторимое делийское небо в коршунах, если будете смотреть на Красный форт со стороны старинной улицы Чанди Чаук.
По этой улице и сегодня ходит, наверное, старец с седой бородой, обрамленной каймой цвета свежей моркови: он не знает, что я, не спросив разрешения, перенес его тень, вместе с коршунами, в Мерв VIII века.
Спасибо им за то, что они вдохнули лишнюю искру жизни в осыпающиеся камни старой крепости, которая и сегодня стоит над Мургабом.
До сих пор не знаю, как у меня хватило нахальства оживлять ушедшие времена. И ладно бы еще — в хорошо знакомом мне Китае. Но если бы даже через неделю после окончания мной «Любимой мартышки дома Тан» кто-то сказал, что китаист может написать роман, где действие разворачивается так далеко от Китая, то над таким человеком я бы долго смеялся.
Но один из моих друзей, который уже лет тридцать как читает старинные арабские летописи и пишет книги по ранней истории халифата, смеяться не стал. Посмотрев черновик «Ястреба», он сказал: это «психологически точная гипотеза отношений этих хорошо мне известных людей». После этого я понял, что можно работать дальше.
Я благодарен этому старому другу (имя его значится на одной из титульных страниц книги). Если же какие-то ошибки все-таки не выловились, то вина лежит, как и положено, исключительно на авторе.
Есть и другие люди, которые будут читать эту книгу более ревнивыми глазами, чем «обычные» читатели. Это не просто ташкентцы, а те, кто может произнести несколько фраз на согдийском, те, кому не надо объяснять, откуда взялась фамилия «Маниах» и что за ней стоит. Не буду перечислять титулы этих замечательных людей — титулов у них много. Иначе и не могло быть с теми, кто по знанию средневековой истории Средней Азии выше всех в мире. Зато не могу совладать с собственным тщеславием, вскользь и небрежно заметив, как хорош суп, который готовит попросту чудесный человек по имени Эдуард Ртвеладзе.
Он и его ташкентские коллеги, Рустам Сулейманов и Ольга Кобзева, не только проявили редкие доброту и терпение, принимая меня в Ташкенте и мягко расправляясь с моими тогдашними безумными идеями — они еще и дали много хороших советов перед дорогой в Самарканд.
Вот там, наверное, все и произошло. Я сидел на теплой земле среди тысяч голых песчаных холмов, изрытых норками сусликов. Сами хозяева этих норок, столбиками замершие у своих жилищ, не проявляли никакого гостеприимства. По бледному небу чертили свои траектории ласточки, перекликаясь в вышине. А я слушал совсем другие голоса — тех, кто жил здесь много столетий назад. Потому что каждый из этих безлюдных закругленных холмов был когда-то домом, куском стены, башней одного из самых удивительных городов мира, по сравнению с которым выросший у его южной окраины и существующий и поныне город Тимура — только тень.
Что мне сказали голоса холмов — останется между нами, но теперь я знаю, что могу когда-нибудь вернуться в тот, принадлежавший им Самарканд, и прошептать этим жившим так давно людям: спасибо.
Моему другу и наставнику, писателю Анатолию Королеву спасибо за то, что заставил меня написать одним стихотворением больше. Ему и еще многим читателям, видимо, следовало бы также принести извинения за тот жестокий удар, что подстерегал их в конце книги. В виде слабого оправдания могу сказать, что огорчен не меньше их, но просто ничего не могу сделать — книги бы не было, если бы конец ее оказался другим.
Самым типичным вопросом, который мне пришлось неоднократно слушать после «Любимой мартышки дома Тан», был такой: откуда взялись эти факты подробности, детали, портреты? Что здесь придумано автором, а что, как и положено, взято из других книг?
Не вижу причин, чтобы в ответ не порекомендовать читателю работы, которые, кстати, попросту великолепно читаются (и которые на русский не переведены). Так, портрет величайшего из халифов Аббасидской династии — Мансура — принадлежит не столько мне, сколько американскому арабисту Хью Кеннеди («The Court of the Caliphs»). А вот описание Бармака Великолепного полностью на совести автора, как и утверждение насчет пребывания этого достойного человека среди живых в 749–751 годах, в которые разворачивается повествование. Если же кое-кто из вполне реальных и активных сегодня патрициев российской внешней политики узнает себя в некоторых чертах этого человека, то тут, конечно же, лишь совпадение.
Столь любимые Бармаком изысканно-тоскливые рассказы из жизни халифов Омейядской династии (и много других занимательных фактов) — это из другой книги, жанр которой никакому описанию не поддается: «Muhammad's People», принадлежащей перу Эрика Шредера. Леди Марианне, привезшей мне эту книгу из Бейрута ко дню рождения, — отдельное спасибо.
Если кому-то хочется больше узнать про подлинную историю знаменитой секты ассасинов (и прочитать довольно любопытные упоминания об их предшественниках, действовавших, как ни странно, как раз в серединe VIII века), то нет ничего лучше книги первого из арабистов мира — Бернарда Льюиса («The Assasins»).
Впрочем, это далеко не единственные великолепные работы о том удивительном времени. Множество книг до сих пор лежит стопками у меня на полу, еще утыканные закладками.
Крису де Бургу и Борису Гребенщикову спасибо за творчески позаимствованные у них строки, японцу Китаро — за музыку в главе «Богом данный». Кстати, его же музыка, как и отрывки из «Турандот» Пуччини и многое другое, звучит и в «Любимой мартышке дома Тан».
