Андрей Валентинов - Небеса ликуют
Посмеяться? Промежуточный Мир, потомки ангелов, Ночь Предопределения, книга «Зогар»… Ну и дурак же я! Вот позову сьера Гарсиласио, вот расскажу ему все!
Так мне и надо!
Я покосился на брата Паоло, неторопливо пускавшего трепещущие сизые кольца. Слава Богу, не знает!
— Брат Алессо увидел также нечто другое. По его мнению, эта земля, Русь, в ближайшие три-четыре столетия станет ареной нескольких страшных войн. Особенно опасна первая половина двадцатого века. Брат Алессо считал, что в этих войнах погибнут более пятидесяти миллионов человек.
— В смысле тысяч? — переспросил я, окончательно убеждаясь, что забыл итальянский.
Он отложил дымящуюся люльку в сторону, помолчал, затем неожиданно хмыкнул:
— Нет! Миллионов! Более пятидесяти миллионов! Даже если он ошибся в десять раз, в двадцать, в пятьдесят!.. Вот это да!
— Господи!
Сколько сейчас народу на Земле? Сколько в Европе? В Республике, кажется, девять с небольшим миллионов…
Миллионы погибших страшно, но его «вот это да!» — еще страшнее.
— Эта война… Эти войны будут вестись каким-то страшным оружием. Брат Алессо рассказывал о самодвижущихся повозках, покрытых броней, о стальных птицах, об огненных стрелах размером с большое дерево. Честно говоря, не очень верится…
Да, не верится. Но я тоже видел это! Еще в детстве, когда в мареве Последней Битвы передо мною предстал Сатана в зеленом берете и синяя шестиконечная звезда над Иерусалимом. Алессо Порчелли занесло в Промежуточный Мир. А я? Где побывал я?
— И ваш друг предложил изменить Грядущее? Брат Паоло молчал, не спешил с ответом. Где-то вдалеке глухо прогремел пушечный выстрел.
— Кажется, перемирие кончилось… Нет, Порчелли был против. У него уже был какой-то опыт.
…В Германии, Японии, Абиссинии…
— Он даже вывел нечто вроде закона — закона Алессо Порчелли. Целенаправленные попытки изменить будущее приводят к обратному результату.
…Протестанты торжествуют, японцы топчут иконы, кости абиссинских христиан растаскивают стервятники…
— Но отец Джеронимо Сфорца решил все же попробовать. Сами войны нас, признаться, не очень волновали. Люди всегда будут воевать, а кольями или бронированными повозками — не так уж важно. Но весь этот ужас в двадцатом веке станет возможным только в результате гибели Речи Посполитой, оплота Святейшего Престола на востоке…
— Решили спасти? — горько усмехнулся я.
— Решили. Если бы Республика пережила свою Ночь ва-ль-Кадар благополучно, шансы бы выросли. В общем, это был интересный научный эксперимент. Чуть ли не спор с Творцом! Отец Сфорца вначале надеялся на мудрость короля и железную руку гетьмана Конецпольского…
…И на слово митрополита Могилы. Бетельгейзе, Ригель, Капелла. «Бетельгейзе — принц Краков, Ригель — принц Молдова, Капелла — регус Ваза. Основа равновесия».
— Но Конецпольский умер, а король поссорился с сеймом. Тогда мы предложили, не дожидаясь весьма вероятного бунта Черкасов, ввести войска на Сичь и ликвидировать нескольких наиболее популярных казацких capitano. В том числе Хмельницкого…
…И казацкий capitano, спасаясь от верной гибели, вывел в весеннюю степь взбунтовавшихся запорожцев!..
— А меня вызвали из Индии, чтобы, так сказать, подстраховаться. Вначале я думал, что речь и в самом деле идет об успокоении. А когда понял… Я привык работать скальпелем, мессер Сфорца предпочитал топор. Признаться, стало противно…
Он вновь замолчал, я не стал расспрашивать дальше. Зачем? Что наступило следом, я мог увидеть, не сходя с места. Дорога, заботливо вымощенная благими намерениями, привела именно туда, куда следовало. Закон Алессо Порчелли. Обратный результат…
— Панове! Пан пулковник Бартасенко вас на кулеш кличут! Знакомый хлопец в нескладно сидящем черном каптане ударил каблуками в грязь. Мы переглянулись.
— Пойду! — Брат Паоло устало повел плечами. — Сейчас моих хлопцев нельзя оставлять надолго одних.
— Погодите! — заторопился я. — Вы мне все это рассказали… Зачем?
— Пан пулковник…
Я оглянулся. Бравый посыльный замолчал, попятился, сгинул.
— Затем, чтобы вы поняли, что такое Общество, которому вы служите и которому служил я.
Вот оно что! Кажется, предатель не прочь и меня потянуть за собой!
— Не возводите хулу на Общество Иисуса Сладчайшего, — отчеканил я. — Брат Сфорца допустил страшную ошибку, о которой следует немедленно доложить в Рим…
Смех — злой, торжествующий. Смех Черного Херувима.
— Вы с ума сошли, брат Илочечонк! В Риме все знали! Конгрегация одобрила все планы киевской миссии! А вас послали на верную смерть. Знаете, почему я не попытался вас убить? Да просто потому, что не хочу исполнять их планы!
Хотелось крикнуть, возмутиться, схватить изменника за горло. Но я молчал. Их планы… Илочечонка вырвали из родной сельвы, из Прохладного Леса, и отправили, ничего не сказав, ни о чем не предупредив, под нож брата Паоло…
— Между прочим, работа в Риме сейчас идет вовсю! Перед смертью брат Алессо сообщил, что нашел какой-то способ воздействия на этот Промежуточный Мир. Проникать в само Грядущее! Не знаю, как, он писал по-арабски, боялся, что отец Сфорца узнает. Если это правда, представляете, о чем идет речь? Бедняга! Он не знал, что все его записи копируются и пересылаются в Конгрегацию!..
…Не знал. Потому и думал унести Черную Книгу с собой — в могилу. Наивный брат Алессо хотел остановить эту работу. Не Божью работу.
— Теперь его исследованиями занимаются в Риме. Впрочем, не только ими. Тут я не смогу вас убедить, это увидят наши правнуки. Но, к сожалению, мои штудии им тоже известны. Вы слыхали о Шабтае Цеви?
Я вздрогнул. Шабтай Цеви — имя, не дававшее мне покоя. Еврейский мессия, заботливо опекаемый братом Канари!
— В Конгрегации решили разобраться с иудеями. Не ново, конечно! Но на этот раз придумали кое-что эффективнее костров и погромов. Что может быть лучше — пустить слух о мессии, сорвать с места десятки тысяч людей, заставить их бросить имущество, дома, погнать куда-то в Турцию…
В Турцию… А там их ждет брат Манолис Канари.
— Евреи не звонят в колокола, брат Паоло!
Острые волчьи зубы вновь оскалились. Ему было весело.
— Колокола — ерунда, средневековье! Я разработал метод воздействия одновременно на слух и на зрение. Скажем, чтение послания того же мессера Шабтая в синагоге! А на самого мессию можно воздействовать по-другому. В общем, наших паломников в Иерусалим ждет большая неожиданность. Представляете, весь кагал собирается в Палестине, а мессия… Ну, скажем, переходит в ислам! Смешно, правда? И знаете, в этом — и только в этом — я согласен с Конгрегацией. С иудеями давно пора кончать!
Я отвернулся. И этот человек смеет хулить Общество!
— А русинов, значит, пожалели?
Смех. Я так и не понял, чей — брата Полегини или того, Черного.
— Да бросьте! Такие, как мы, никогда никого не жалеют. Просто в Киеве перестали со мной считаться. Что ж, я поставил их на место!
Он улыбался. Нет, скалился! Джанардана был доволен собой.
— Убирайтесь отсюда! Быстро!
— Но…
Наши взгляды встретились, и Паоло Брахман умолк.
* * *Сатана уходил. Седой костлявый Дьявол со страшной усмешкой на покрытом вечным загаром лице. Я прогнал его, но поздно, слишком поздно! С Противостоящим нельзя вступать в спор, ибо слова его — яд. Яд, от которого нет спасения.
Особенно если этот яд — правда.
Хотелось завыть, упасть на грязную землю, ударить кулаками в равнодушную твердь. Но сил не было. Ядовитый шип из сарбакана вошел слишком глубоко — не вытащить, не прижечь рану.
Во что ты верил, глупый ягуар?
«…А говорил в сердце своем: «Взойду на небо, выше звезд Божьих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему».
«Но ты низвержен в Ад!..»
Ночью в разрывах туч показалась луна. Мертвый лик скалился, освещая покрытое трупами поле. Подобрали не всех, и тлетворный дух, сладковатый запах Смерти, уже воскурялся кощунственным фимиамом к равнодушному Небу. Черные птицы пировали до вечера, радостно перекликаясь и терзая клювами беззащитные тела.
Но теперь птиц спугнули. В лунных лучах тускло блеснула сталь. Ровный строй пехотинцев вырос напротив вала, а за ним уже двигалась земля. Второй вал, такой же высокий, необозримый, поднимался навстречу первому.
Осада!
* * *Шевалье ошибся, а может быть, это я оказался слишком далек от бесшабашной Марсовой потехи. Дни — тяжелые, неимоверно тоскливые, сливались в один, медленно приближаясь к неизбежному финалу. День — ночь, день — ночь…
— Монсеньор! Прикажите им! Прикажите!..
— Я не могу здесь приказывать, брат Азиний!
