Андрей Дай - Без Поводыря
Да и не станут они. Ни за какие деньги. Им там, на юге Алтая и без этого работы хватает. Новый, совсем недавно занявший архиерейскую кафедру, епископ Алексей, уже и жаловаться приходил. Говорит, из Алтайской православной миссии доносят — обижают казачки инородцев. Пастбища без спросу занимают, родники и колодцы копают. По теленгитским традициям, места для выпаса животных уже чуть не сотни лет между семьями поделены, а землю лопатами ковырять и вовсе — грех великий.
Только причем тут православные, верующие в Христа–Спасителя, казаки? Я так этому, кстати, весьма энергичному и понятливому, владыке Алексею и объяснил. Мол, на наших‑то людей, почему их дикие, инородческие традиции должны распространяться? Мы пришли их к цивилизации приобщать, а не им, чумазым, уподобляться. Тем же, кому наши правила не по нраву — граница рядом. Никого насильно удерживать не станем…
Чуть–чуть, было моего интереса в Каинске у Ерофеевых. Немного вложено в новый, еще только строящийся Механический завод. Приготовлены деньги для Коксохимического, но эту часть собственности Гинтар сразу посчитал. В общем, худо–бедно, сорока пяти тысяч до четырнадцати миллионов не хватило. Но именно эту цифру господин Мартинс объявлять Наденьке Якобсон, когда мы с ней, спустя два дня, явились в его кабинет, не стал. Ограничился — двенадцатью с небольшим миллионами. Чтоб поразить девушку до глубины ее бухгалтерской души, этого хватило с избытком.
Много позже, мне случайно попалось на глаза письмо, которое невеста отправила, так сказать — по результатам разведки, отцу, и которое, не застав адресата на тракте, вернулось к отправителю. «Кстати, дела его вовсе не так расстроены, как это показалось мне поначалу, — писала она. — Совершено уже ясно, что капитал его простирается далеко за десять миллионов. Точнее и сказать нельзя, ибо вы не поверите, но тут, в этой Сибири, все, кажется, друг другу должны, и порядок ведения дел разительно отличается от порядка ведения их в Петербурге и Европе. Признаюсь, я еще не вникла во все тонкости, но Ваша дочь всегда была прилежной ученицей, так что выучит и этот урок. К тому же, если будет нужда, он легко сможет вывести изрядную часть своих actif, и вовсе не будет разорен — тем паче, что часть дел он оформлял на своих homme de confiance., таких как monsieur Gintar (я писала Вам о нем прошлый раз). К тому же благорасположение их Величеств и Их Высочеств тому способствуют. А Герман, кажется, все теплее и теплее относится ко мне с каждым днем, и, думаю Вы были правы говоря, что он вполне способен меня если и не полюбить, так хотя бы ко мне привыкнуть. Я тоже этого из всех своих сил желаю, и, кажется, желание мое недалеко от свершения. Он, кстати, меня порой изрядно удивляет — я, право, недооценивала ранее кругозор моего милого Германа. Хотя, конечно, mon promis продолжает скрытничать, и не выдает некоторых секретов. Я его, впрочем, за то не виню — он намекал, что некоторые тайны ему не принадлежат, и он не может делиться ими ни со мной, ни с Их высочествами. Знаете, mon bon papa, это не только придет ему в моих глазах некую вуаль таинственности, но и характеризует его как человека умного и склонного держать свои обещания во всем».
Этак вот элегантно, двенадцать стали десятью… У моей суженой, как оказалось, тоже были маленькие секреты от родственников.
После той памятной финансовой «консультации» в кабинете управляющего моим банком, наши с Надей разговоры стали охватывать гораздо больше тем. Она, выросшая в семье видного военного столичного чиновника, и успевшая разобраться в реалиях придворной жизни, будучи фрейлиной супруги наследника престола, прекрасно понимала, что без благоволения каких‑то значимых вельмож, стремительное превращение в гражданского начальника огромного региона и миллионера было бы совершенно невозможным. Мадемуазель Якобсон, с настойчивостью настоящего исследователя, выспрашивала о нюансах отношений с моими покровителями. Причем не просто так, а, попутно, выдавая некоторые результаты собственных наблюдений о характерах видных столичных политических деятелей. По моему мнению, большая часть ее суждений основывались на исключительно эмоциональных ощущениях, или придворных сплетнях, но попадалась и действительно ценная информация. После нескольких бесед в таком ключе, наступил, наконец, момент, когда можно было задать давно мучавший меня вопрос.
Тут мне нужно отвлечься, и рассказать о причине, по которой я занимался этими полу шпионскими играми сам, а не поручил конфиденциальное расследование Варешке. Ну или, на худой случай — не расспросил уже ставшего известным на всю Сибирь акушера Зацкевича. В конце концов, он не адвокат и тайны своих клиентов хранить не обязан. А вот мне — обязан. Не я ли его из сырых бараков пересыльного острога вызволил?! Только при всей своей известности, Флориан Петрович, как ссыльнопоселенец и поляк, в Гороховский особняк доступа не имел. А цесаревну Марию Федоровну консультировал приехавший в свите незнакомый мне придворный лейб–медик.
Грех, конечно, пользоваться человеческой слабостью, но и меня понять можно. Я не собирался извлекать из этой информации каких‑либо политических или финансовых дивидендов. Мне нужен был ответ на два простых вопроса — беременна ли Дагмар, и если — да, то когда ей подойдет срок рожать — только чтоб иметь возможность вычислить, предсказать наступление даты изменений в жизни.
В то, что Никса, а уж тем более Императрица Мария Александровна, позволит молодым родителям жить и воспитывать новорожденного наследника престола в сибирской глуши, я не верил ни секунды. Как и в то, что наместник оправит жену с ребенком в Санкт–Петербург, а сам останется. Простая логическая связь — у Александра Второго рождается внук и уже очень скоро я лишусь прикрытия и, скорее всего, если Никса попробует утащить меня с собой в столицу, и государственной службы.
Господу было угодно, чтоб женщины девять месяцев вынашивали будущих человечков. И чем раньше мне бы стало известно о предполагаемой дате рождения царственного младенца, тем больше у меня оставалось времени на то, чтоб привести свои дела в порядок. Ну и подчистить «хвосты».
Я имею в виду наш и Гилевым подпольный рудник, например. Очень скоро в Чуйской степи станет гораздо многолюднее — начнется разработка Озерного серебряного месторождения, и любой, чрезмерно любопытный, нос, сунувшийся в неряшливую дыру в овраге, может отправить двух миллионеров на каторгу.
В общем, приходилось, хочешь или не хочешь, тратить время и заниматься поисками истины. И на Варешку эту обязанность не свалишь — он с середины лета до Рождества отпуск испросил, и уехал с женой и новорожденным сыном в степной Алтай. Там Степан Иванович Гуляев какие‑то жутко лечебные воды открыл, а Васька Гилев на них пансионат строил. Мадам Пестянова роды перенесла плохо, Ириней Михайлович ни о чем ином и думать не мог — трижды в день домой посыльных отправлял справляться, как женщина себя чувствует. Работник из него ну совершенно никакой был, вот я и отпустил. Я и так был ему по гроб жизни должен за ту информацию, которую он для меня добывал. А он, по каким‑то причинам, считал, что обязан мне. Иначе, зачем бы сына Германом назвал? Герман Иринеевич, едрешкин корень…
Все, что бы ни делалось — к лучшему. И в той и в этой жизни не раз убеждался! Вот и теперь обстоятельства складывались таким образом, что у нас с Надеждой Ивановной появилась еще одна тема для разговоров. А то, знаете ли, постоянное обсуждение денег, которые я принимал за не более чем средство к достижению цели, а мадемуазель Якобсон — как показатель какого‑то, выраженного в валютном абсолюте, статуса успешности, стало раздражать. Теперь же мы обменивались сведениями из Гороховского особняка, перемалывали косточки «малой свите» и выдумывали все новые и новые способы вызнать, наконец, тайну принцессы.
Пока суд да дело, в Томск приехали Гунниус с Якобсоном. Сначала, конечно, посетили резиденцию наместника. Как же можно заявиться в город и не засвидетельствовать свое почтение члену царской семьи? Иркутский генерал–губернатор вон, когда вез в Санкт–Петербург пойманных предводителей Кругобайкальского восстания, так торопился, что и на час — достаточный для краткой аудиенции у Великого князя Николая Александровича, задержаться не пожелал. И чем эта никчемная спешка для Корсакова обернулась?! Сплошными неприятностями! На первом же приеме у него поинтересовались — как, мол, там поживает наш Никса с милейшей Минни? Вы же, генерал, наверняка имели честь говорить с ними по дороге из Сибири? И все. Графский титул достался мне, а Восточносибирскому наместнику выразили Высочайшее неудовольствие. Думается мне, что и с дальнейшей карьерой у Корсакова могут возникнуть определенные трудности.
Но тем же вечером, к ужину, оба столичных гостя были у меня. И тому было сразу несколько причин. Во–первых, я как бы второй в регионе человек, и мне, по правилам хорошего тона, положено было засвидетельствовать и все такое. Во–вторых, пусть и не официально, но я считался изобретателем принципа продольно–скользящего затвора и отсоединяемого магазина новейшего пехотного ружья, а значит, посланным Военным министерством офицерам разговора со мной было не миновать. И в–третьих, Иван Давидович Якобсон, кроме поста в Военном совете, был еще и отцом молодой девушки, с которой, волею судеб, я должен был прожить остаток свой второй жизни.
