Борис Батыршин - Египетский манускрипт
Далее следовали горькие упреки самому себе по поводу допущенной много лет назад неосторожности – оказывается, часть перевода, в том числе и фрагмент, содержащий этот самый «ключ», была оставлена «много лет назад, в далекой стране». Египтянин, правда, выражал надежду, что люди, на чье попечение были оставлены опасные тексты, увлечены лишь служением Творцу и, надо полагать, не проявят внимания к непонятной диковинке. И замечательно, поскольку в противном случае подлунный мир ждут неисчислимые бедствия.
Бедняга Бурхардт голову сломал, пытаясь понять, что это был за «ключ». Искал он, правда, лишь на загадочных пластинах, понадеявшись на свои бездонные знания лингвиста. Так что нам повезло: начни он, к примеру, искать следы самого египтянина – вполне мог и добраться до Маалюли. Стоило лишь рассказать хедиву, что хранится в его коллекции… при правильной подаче материала вельможа в лепешку бы расшибся. Но – немца подвела инерция мышления; человек, как правило, склонен решать любую проблему в ключе своего собственного опыта и упускает другие возможности.
В общем, промаявшись сколько-то лет с переводом загадочных надписей, немец вбил себе в голову, что кроме него ключ к этой тайне ищет кто-то еще. Тем более что косвенные подтверждения имелись – принимая дела в качестве хранителя собрания редкостей хедива, Бурхардт наткнулся на любопытную запись. В месяце Зуль-каада 1162 года Хиджры[75] некий «романец» покусился на собственность тогдашнего владельца коллекции, паши Египта, был схвачен и при большом стечении народа посажен на кол. Следуя к месту экзекуции, несчастный грязно ругался и пытался проповедовать насчет рая земного, от которого отказываются те, кто лишает его шанса добраться до означенного экспоната собрания. А также – грозил палачам явлением всемогущих мстителей. Что, разумеется, не возымело никакого действия – жизнь бедолага закончил на колу.
Вот этих самых «мстителей», а точнее – полномочных представителей настоящих владельцев «картотеки», и рассчитывал дождаться герр Бурхардт. И дождался – нас.
Когда немец назвал год по мусульманскому летосчислению, отец попросил уточнить дату по европейскому календарю. Это оказался 1789-й – и мы оба немедленно припомнили слышанный еще в Маалюле рассказ об итальянце, которого допустили к египетскому манускрипту. Дело было в 1783 году – видимо, еще шесть лет понадобилось бедняге на то, чтобы проследить путь ковчега от Маалюли до Александрии. Так что мы еще раз порадовались, что немецкому книжному червю не пришла в голову мысль проделать обратную операцию.
Теперь мы встали перед крайне непростой задачкой. С одной стороны, герр Бурхардт нам, в общем, доверял – и у нас имелись все шансы заручиться его содействием. С другой… если мы отделаемся общими фразами и исчезнем с горизонта, он уже не успокоится и, чем черт не шутит, докопается до истоков этой загадочной истории. Тем более что сделать это сейчас куда проще: достаточно проследить наш маршрут, который неизбежно приведет в Маалюлю, а уж там… в том, что посланец египетского вельможи сумеет убедить монахинь отдать ему драгоценный манускрипт, мы не сомневались.
Вечером в гостинице мы с отцом внимательно, слово за словом, припомнили весь разговор с Бурхардтом. Проще всего оказалось понять, что представлял собой ключ: вставки из символов в египетском манускрипте и совпадающие с ними по формату столбцы коптских букв были, скорее всего, двуязычными вариантами одного и того же текста. Пользуясь им, автор манускрипта и сделал перевод.
Мы немедленно нашли нужные кадры в фотокопиях. Оказалось, что «табличке» из загадочных символов 16 на 16 соответствует другая, 26 на 26, составленная из букв коптского алфавита. То есть двумстам пятидесяти шести значкам соответствуют шестьсот семьдесят шесть коптских букв.
Мы не могли сколько-нибудь точно сосчитать количество символов на металлических листах; но, зная приблизительно их число и располагая фотографиями одного образца, можно было, с известным допущением, оценить общее количество знаков. То же самое мы проделали и с фотокопиями манускрипта, а потом сличили полученные результаты. Если – ЕСЛИ! – наши предположения окажутся верны, то египтянин оставил в Маалюле перевод примерно пятой части «картотеки» – остального он сделать либо не успел, либо не захотел. Судя по тексту покаянного письма, опасность того, что содержалось на пластинах, египетский ученый смог оценить значительно позже, уже когда выполнил в Александрии полный перевод. Так что нам предстояло совершить ту же самую операцию – или отыскать того, кто сможет сделать это за нас.
Отец заявил, что в наших руках своего рода Розеттский камень. Я об этом камне никогда не слыхал, а если и слыхал – то пропустил мимо ушей. Привычка к Википедии, чтобы ей пусто было…
Оказалось – это каменная плита, найденная в 1799 году в Египте возле города Розетта, близ Александрии. На плите были выбиты три идентичных по смыслу текста: два на древнеегипетских языках (иероглифами и демотическим письмом), а третий – на древнегреческом. Язык этот был знаком тогдашним лингвистам, так что француз Шампольон смог расшифровать иероглифы, сопоставляя эти три текста. Он предположил, что иероглифы – это не просто картинки, отражающие некие смысловые понятия наподобие китайских, а еще и фонетические знаки – то есть каждый иероглиф соответствует какому-то звуку речи. Потом Шампольон сравнил иероглифы с коптским языком (как ему было известно, произошедшим от древнеегипетского), установил их родственную связь – и с этого, собственно, и началась современная египтология.
Так вот вполне могло статься, что и незнакомые символы на металлических пластинках тоже скрывают в себе слова неизвестного языка. В конце концов – недаром манускрипт написан на коптском… да и появление несчастного итальянца в Александрии тоже не могло быть делом случая. А ведь Розеттский камень отыскали в этих же краях, и всего через десять лет…
Отец заявил, что мы встали на скользкую дорожку и притягиваем факты за уши к удобной теории. Может, и так, но лично мне такие совпадения кажутся вполне убедительными.
Была, правда, одна закавыка. Трудяга Шампольон потратил на расшифровку иероглифов почти двадцать лет. Причем кое-кто из его коллег за это время успел потерпеть неудачу и бросить работу. И целых десять лет француз потратил на то, чтобы определить соответствие иероглифов современному коптскому языку. И это при том, что на Розеттском камне символов было всего ничего – четырнадцать неполных строк. Даже с учетом проделанной египтянином работы возня предстояла на многие годы, если не десятилетия. И ведь не имелось ни малейшей гарантии, что мы вообще справимся с этим делом: чтобы браться за него, надо как минимум выучить коптский язык. Причем выучить его хорошо. Так что без помощи со стороны нам в любом случае не обойтись.
И тут у нас было, пожалуй, три варианта. Два из них – уже проверенные: спец по древним языкам из Московской духовной академии и лингвист, найденный в нашем времени через Интернет. В обоих случаях исполнители будут находиться далеко от места событий, а во втором – так и вовсе в другом веке. В пользу обращения к нашему современнику была еще и возможность использовать специальные криптографические программы. К тому же в двадцать первом веке насмотрелись на чудаков, готовых выбрасывать немалые деньги за расшифровку очередного «чего угодно» – от послания пришельцев до языка атлантов.
Увы, эти расчеты покоились на зыбком песке. Если о содержимом манускрипта мы могли хотя бы догадываться, то о том, какого рода информация содержится на пластинах, мы не имели ни малейшего представления. А вдруг там нечто такое, что не потеряет актуальности и в двадцать первом веке, и мы на самом деле откроем ларец Пандоры? Или создадим себе конкурентов? В этом отношении переводчик из московского духовного заведения был предпочтительней – возможностей у него куда меньше, да и вообще…
Третий же вариант, он же самый простой – это, как вы, конечно, догадались, герр Бурхардт. Помимо вопиющих недостатков – а вдруг колбасник все же решит сыграть в собственную игру? – имелись и преимущества. Мы не так уж много общались со старым немцем, но успели понять главное: герр Бурхардт был приверженцем академизма в науке, сторонником чистой теории, не загрязненной вторжением грубого материализма. Он и собранием хедива занимался на свой, сугубо германский манер: тщательно классифицировал коллекцию, составлял подробнейшие каталоги и описания, и вообще – предпочитал работать не с реальными предметами, а с каталожными позициями и столбцами классификаторов.
Даже загадкой «металлической» картотеки он занялся из тех же самых соображений: во-первых – его натуре претило то, что на полке стоит экспонат, которому до сих пор не нашлось места в строчке какого-нибудь каталога; а во-вторых – потому что проблема в итоге сводилась к чистой лингвистике, а тут ему равных не было. Владельца собрания, Тауфик-пашу, подобная заумь не интересовала, тот держал герра Бурхардта скорее из соображений престижа и в пику англичанам из Египетской службы древностей.
