Александр Карпенко - Грань креста (дилогия)
…Медицины развели как нерезаных — девать некуда плюнь в халат угодишь — черта их к цивилизации приучать таблетками плёткой надо — макакам ни к чему лечились кошачьей мочой да козьим дерьмом и дальше давай — против я не против вон город как на дрожжах мало ли холера какая — сам триппером болел как без врачей — нет ну скотство же макак задаром а Фанчик запил сто монет давай — это что цивилизация…
Так вот, из малосвязных речей вечно пьяного идиота-калеки вырисовывалась постепенно перед нами история болезни этого мира. Неприглядна картинка, однако…
— Яичницу жарить можно. — Патрик плюнул на морду вездехода. Слюна зашипела, испаряясь. — Куда бы его перегнать? Тень чёрта с два сыщешь.
— Ха, насчёт яичницы. Какая это зараза в салоне коробку яиц позабыла? Они за ночь, поди, уже протухли.
— Ой! Виноват, мэм. Это я. Может, они ничего ещё?
— Без меня. Сам пробуй, — фыркнула начальница.
— Одну минутку, мэм.
Патрик ахнул яйцом по бортику внешнего зеркала заднего вида и, разломив скорлупу пополам, выпустил содержимое на капот. Округу залил невыносимый смрад.
— Что ты делаешь, идиот! — заверещала Люси.
— Ну, извините, пожалуйста, — начал оправдываться пилот, — я всё-таки не мог их просто выбросить. До ужаса не хочется опять голодным ложиться. Этих фруктов ешь не ешь, всё без толку. Никакой тебе сытости.
Мышка чуть успокоилась.
— Во-первых, никто не мешает тебе присоединиться к хозяйскому ужину, — глянула на перекосившуюся физиономию сына Ирландии, — не кривись, не кривись. Шурик же с него не умирает.
— А… я…
— А во-вторых, кто жарит яичницу без масла? Как ты, чудо конопатое, эту дрянь теперь с капота соскребёшь?
Водитель, осознав, что натворил, замычал от досады. Вдумчивое исследование безобразного пятна всё-таки вселило в него некие надежды.
— Может, её бензинчиком? Как ваше мнение, мэм?
— Может, лучше прежде, чем делать что-то, своей рыжей башкою…
Я, подперев мраморную стену, лениво смотрел со стороны на их перепалку. Мысли мои блуждали где-то очень далеко…
Странными и сладкими были эти последние недели, наполненные тобой, дивно-мучительными, прекрасно-жуткими. Я старался использовать всякую возможность, чтобы увидеться с ней, найти любую причину. Не мог найти придумывал сам.
Глядел на тебя с такой жадностью, словно выпить хотел, вобрать в себя взглядом, пытаясь запомнить каждое движение, каждую родинку, каждый завиток волос.
— Зачем?
— Я коллекционирую фантики. Расправляю, разглаживаю, аккуратно прячу Когда-нибудь взгрустнётся — достану коллекцию, стану их разглядывать и вспоминать вкус конфет.
И вчера, и сегодня, и всякий раз был для меня расставанием. Обнимал знал, что больше не обниму никогда. Целовал — чувствовал, что это последний поцелуй. Уходил — навсегда.
Да так оно и могло оказаться. Ты сама не ведала заранее, когда придётся сказать: «Сашка, завтра я уезжаю». Знала лишь, что скоро. Очень скоро. Вот-вот.
И — улыбалась. И — говорила мне: «Не думай об этом». А на дне глаз стояла та же боль: это — всё. Другого раза может не быть. И прижимала меня к себе так, что оставались на плечах следы от ногтей, шепча: «Я люблю тебя, Сашка», — страшась не успеть сказать это ещё.
И какими же огромными казались эти глаза в тот вечер, когда я глядел в них действительно в последний раз! Ты не плакала — я заметил бы слёзы даже в сумраке. Во всяком случае, не плакала при мне.
— Не приходи провожать меня завтра…
— Я не могу не прийти. Иначе — зачем всё?
Опустив руки, молчим, глядя друг на друга.
— Только не говори: «Прощай». Я не умею прощаться.
— Не буду. Постарайся быть счастливой.
Снова молчание.
— Иди.
— Не могу.
— Иди. Завтра я уйду первой.
Может быть, ни один поступок в моей жизни не требовал от меня таких усилий, как это простое движение — повернуться к тебе спиной…
Глава семнадцатая
Блестящие автоматные гильзы сплошным потоком сыпались на мостовую и растекались между камней семячной шелухой. Разрывающиеся простыни длинных очередей эхом отскакивали от древних стен. Прямо на перекрёстке вовсю трудился под ноль стриженный парень в синей плотной рубахе навыпуск, поливая огнём поочерёдно проулок то слева, то справа.
Оттуда, плотно прижавшись к стенам за углами, с двух сторон огрызались гулкими щелчками пистолетной пальбы похожие на автоматчика, как близнецы, ребятишки — один в такой же рубашке, другой — в армейском камуфляже без погон.
— Давай-ка уберёмся под крышу, — дёрнула меня за ухо Люси, — не ровен час, отрикошетит.
— Обожди. Глядишь, работа образуется. Любопытно, с чего это они?
— Не образуется. Люди при серьёзном занятии, не то что ты, обалдуй. Покуда хоть одна из сторон стрелять может, то и будет. А что почём — не наша забота. И не дай бог узнать — не то, глядишь, нашей станет. Ты хоть с трёх шагов по корове не промахнуться способен?
— Сомневаюсь, — ответил я честно.
— Так не создавай себе проблем, чтоб не выяснять, каков ты стрелок. Пошли лучше. Старикан, поди, уже достаточно набрался. Скоро вечерний сеанс начнётся. Всё больше проку, чем тут торчать.
Пригнувшись, я проскочил и открытое пространство, отделяющее от дверей дворца.
— Тот придурок с особым мнением прав был выходит — что теперь усираться нам не в убыток — тебе целый мир не кормушка что ль — макаки обнаглели — я ихнюю породу досконально знаю — дом спали скот сожри жену трахни а идолов его обдристанных не трожь — на то тут и стоим — что перемещаются чего не угадаешь вертушка ми силы перебрасывай а зону Зеркала чтоб удержал не то и что взяли просрем.
…Как не можете шевелить куда надо за что вам деньги дают шваль учёная — кто с ума сошёл Такер сошёл сами придурки — глянь машина какая кого хочешь по заказу оттуда сюда — хошь врача хошь повара знай кнопку жми — к примеру солдат — набрали нажали — а чем не солдат — волосатый а рост а мышцы это вы все задохлики — клыки всем велю такие вырастить макакам глотки рвать — рога хорошо в рукопашной подспорье — не говорит не хрен солдату разговаривать — приказы не обсуждают приказы выполняют — эх хорош воин служи иди.
…Такер на два голоса разговаривает — да пусть хоть хором поёт лишь бы булыжником управлял — спорит с кем с Еггертом — и кто прав Еггерт — ну точно спятил заприте в дурку — а вы что стоите бегом работать — нас метрополия завтра на хрен пошлёт в нас деньги вложили отдачи шиш — не можете кирпич поганый повернуть на кой вы вообще…
Ненадолго сегодня его хватило… Не сумев подавить в себе атавистический инстинкт зеваки, я всё-таки дошёл до окна, выходящего на перекрёсток.
Люси оказалась права. Работы не наблюдалось. Лишь груда стреляных гильз да тёмное пятно на брусчатке напоминали о случившемся. Серьёзные ребятишки…
Сладкий сон бригады (нет, в самом деле, так подолгу и без помех, как здесь, не спал с самого прибытия в этот клятый мир) грубо прервали чьи-то заполошные крики. Недовольно выбравшись из своего угла и натянув сапоги, я, не трудясь накинуть халат, отправился туда, откуда доносился шум, различив в нём неоднократно повторяемое: «врачи».
Один из прислуживающих генеральше оборванцев добросовестно пытался не пустить в дворцовые анфилады лысоватого простенького мужчину, выпихивая его из дверей и твердя:
— Оне ещё почивают.
— Уже перестали, — похлопал я его по плечу, — что за заботы?
— Да вот, господин лекарь, рвётся к вам и орёт, что птичка заболела.
— Птичка?
Лысоватый активно закивал.
Я начал потихоньку закипать. Даже там, дома, когда (а так пару-тройку раз случалось) «Скорую» под ложным предлогом вызывали, чтобы полечить домашнюю скотинку, я никогда не забывал высказать, что думаю, невзирая на приготовленную хозяевами солидную купюру. «Скорая помощь» существует для людей. Прекрасно понимаю чувства тех, чьему четвероногому другу и члену семьи стало плохо, но помочь не могу. Так то хоть были собаки с кошками!
— И что же это, сударь, с вашей птичкой?
— Муж её, или кто он там, не знаю, говорит, что ранена.
Говорит? Птичкин муж? Я не проснулся или у клиента белая горячка? Мне вдруг даже стало интересно. Попросив оборванца сбегать за доктором и водителем и незаметно дотронувшись до заднего кармана (слава богу, без халата, а то наручники быстро из брюк не выхватишь), начал профильные беседы:
— А скажи, пожалуйста, дорогой, на каком языке говорят твои птицы?
— Да не мои они! Эта, она вовсе не говорит ничего, она и не спускается-то почти никогда. А он кое-как по-нашему лопочет. Сначала, когда пришёл, двух слов связать не мог, теперь с грехом пополам объясняется.
Нет, строй рассказки не похож на делирий. И ведёт себя не так — суетлив, беспокоен, но не тревожен. Страхов, похоже, тоже нет. Псих, как и многие прочие здесь? Вид, кажись, не дефектный. Может, недавно умом тронулся?
