Василий Звягинцев - Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы...
Если это и так, осуждать ее я не имею ни права, ни оснований. Принципы братьев-основоположников на нее не распространяются.
Кресла в этом зале-баре были снабжены колесиками, и, почти не привлекая ничьего внимания, мы втроем переместились на самую периферию зала, окружили столик, ближайший к задней входной двери. Щелчком пальцев Сашка привлек внимание лакея и без слов объяснил, что нам требуется.
– Слушай, давно мы такой бучи не устраивали, – от всей души улыбаясь, сказал Олег.
– Пожалуй, что и никогда, – согласился я. – Непосредственная демократия в действии. Шестнадцать человек впервые получили возможность высказать свое мнение, не находясь в цейтноте, вне непосредственной опасности и не рискуя своим «шифгретором», так, кажется, называется общественный статус + дворянская честь + шляхетский гонор в романе Ле Гуин [66].
– Это точно, – подтвердил Сашка. – Смотрю, и душа радуется. Новгородское вече «а натюрель». Пусть выговорятся, до донышка, а потом станем итоги подводить…
– Слушай, не надо, – вдруг сказал Олег, поднимая полный бокал хереса и взглядом предлагая присоединиться. – Как хочешь, а меня такой вот расклад полностью устраивает. Ты, Андрей, возьми сейчас слово и скажи – так решили, так пусть и будет. Оно ведь и в самом деле…
– О! – поднял палец левой руки Шульгин, правой опрокидывая бокал. – Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон. Мы одновременно перекрываем весь спектр проблемы, при этом каждый получает возможность действовать исключительно по собственному разумению. Раньше у нас обязательно кто-то был чем-то недоволен, сознательно или подсознательно. Собой, нами, судьбой, Игроками… А теперь – свобода, и никто из обиженных не уйдет…
– Живым, – для полноты юмора добавил я.
Поднявшись к нам по ступеням амфитеатра, пока внизу еще продолжались споры и громогласные филиппики [67], Ирина с подчеркнутой деликатностью спросила, не помешает ли.
– Ты – да помешаешь? – галантно ответил Левашов. Рядом с Ириной он всегда чувствовал себя комфортно, даже когда остыли его юношеские к ней чувства.
– Довольны?
– Более чем. Честно, мы готовились к несколько другому, а сейчас получается даже лучше, – ответил я. – На самом деле чтобы мы делали там, куда собрались, со всей этой командой? На Валгалле было вдвое меньше, и то…
– Так, может, ты мне наконец скажешь, куда мы все-таки собрались, – спросила она, присаживаясь на подлокотник кресла, так, чтобы Олегу и Сашке стали видны ее ножки, облитые переливчатым шелком, вплоть до золотистых застежек у края чулок. Невинное кокетство молодой дамы, знающей, что ей есть чем похвастаться. При каждом удобном случае, невзирая на то, что друзья неоднократно созерцали ее и топлесс.
– Складывается так, что в Южную Африку времен Англо-бурской войны. За теми бриллиантами и золотом, какими расплачивались с Врангелем…
– Совсем хорошо, – улыбнулась Ирина. Левашов, будто опомнившись, вскочил и наполнил ее бокал. И наши заодно.
Она благодарно кивнула.
– За успех! Вас не забавляет, что Берестин и Лариса, не прилагая никаких специальных усилий, оказались предводителями «партии войны», которая без их участия не имела бы никакого смысла? Словно в романе Честертона «Человек, который был четвергом». Вообще нормально, только любой мало-мальски проницательный сторонний наблюдатель немедленно бы усомнился: «А как они при таком раскладе свою личную жизнь представляют? Олег здесь, Лариса там, Алексей тоже там. А Сильвия где и с кем? Не с Антоном же?» Не рядом выходит, зная все предыдущее. Извини, Олег, если я не так сказала…
– Ничего, я понимаю. Но ведь никто же не говорил, что это – окончательный вариант. Скорее – обозначение позиций. А если кто в том же, что ты, направлении думать начнет – тоже полезно.
Ирина убрала прядь волос, упавшую на глаза.
– Согласимся, для начала сойдет. А вот отчего наш господин Кирсанов своей позиции не обозначил?
– Сильно умный. Готов поставить свой гомеостат против бутылки водки, что он раздумывает, как бы войти в специальный комплот с Удолиным. У них есть опыт совместной работы. По Агранову, – заявил Шульгин.
– Не стану спорить, – снова улыбнулась Ирина. – Второй гомеостат мне не нужен, а до ближайшего магазина за бутылкой далеко бежать… Так вы, ребята, постарайтесь, чтобы хоть сегодня каждый из диспутантов остался при своем мнении. Так всем будет лучше. Для намеченной операции – тоже.
Признаться, даже я не понял, из каких именно соображений она это сказала. Неужто придумала нечто собственное? Интересно.
Впрочем, я ведь ее тоже не во все свои замыслы посвящал…
Глава семнадцатая
Спираль нашей стратегической дезинформации продолжала закручиваться. На что мы и рассчитывали. Процесс должен войти в фазу саморазвития. Тогда от него будет толк.
Честно сказать, без всяких интриг я в любом случае предпочел бы отправиться в дальний поход весьма узким кругом друзей-единомышленников. На самом деле даже обычная воскресная рыбалка превратится черт знает во что, если на нее двинуться такой толпой, да еще и с женщинами!
В то же время в предвидении возможного вторжения дуггуров оставлять заведомо слабейшую часть команды на растерзание врагу – не по-нашему.
Хорошо, пусть не на «растерзание» в буквальном смысле, просто в ситуации войны и связанного с ней хаоса. Это как самому своевременно эмигрировать в теплые и мирные края, а членов своего клана оставить на оккупированной территории, выживать по способности.
В критический момент мы, конечно, примем оптимальное решение, а до того пусть все идет, как идет. И друзья выскажут свои истинные взгляды и интересы, и противодействующие силы, откуда бы они ни исходили, тем или иным образом проявятся, если вообще существуют в природе. Принципа «разделяй и властвуй» никто не отменял. У меня иногда мелькала мысль, что и Дайяна может (могла) работать в сговоре или под контролем дуггуров, и все вообще прежде непонятные события можно списать на них. Как раньше удалось пересмотреть земную историю последних полутора веков, узнав о противостоянии аггров и форзейлей.
Мы же будем просто наблюдать через призму принятой гипотезы исследования, и отслеживать не укладывающиеся в нее явления.
…На данный момент мы имеем что?
Наших друзей-конфидентов, как мне кажется, слегка удивило единодушие «великих магистров». И тех, с кем мы затевали предварительный разговор, и тех, кто ничего об этом не зная, просто пытались самоутвердиться, ориентируясь на известную степень нашей несговорчивости и, как говорится, авторитаризма. Еще одной неожиданностью для ряда товарищей стало полное взаимопонимание у меня с Шульгиным (что привычно), и Левашова, который последние четыре года регулярно демонстрировал не всегда логичную, но последовательную конфронтацию по многим принципиальным вопросам.
Причина же его сговорчивости проста, как апельсин, используя сравнение В.П. Рощина, хотя чем же он так прост – не совсем понятно.
Результат свободного волеизъявления оказался лучше и практичнее того варианта, который мы себе вообразили умозрительно. Можно представить, что моя и Сашкина способность к созданию жизнеспособных мыслеформ здесь, в Замке, не сработала. Очень возможно, что она каким-то образом блокируется собственной аурой Арчибальда или – инструментальным способом. Нечто вроде генератора вихревых полей, сдувающих выходящие за пределы черепной коробки посторонние эманации.
Возникали же в недрах Замка вполне материальные и враждебные нам артефакты, значит, и обратные процессы вполне возможны.
Но дело не в этом. Коллективный эгрегор Братства начал вести себя самостоятельно и, получается, оказался мудрее двух или трех его элементов, возомнивших себя носителями единственно верной истины. И это хорошо, даже в том смысле, что нам не придется в дальнейшем укорять себя за навязанное и оказавшееся роковым решение. «Бачили очи, що купувалы» [68], вот и весь ответ будущим критикам.
Жаль, конечно, что нам не удастся оттуда следить за процессами, которые будут происходить здесь, так оно, пожалуй, и к лучшему. Впрочем, не все так однозначно. Кое-какой способ, опять-таки нестандартный, у нас в запасе имеется.
Я говорю о профессоре Удолине.
С момента прибытия в Замок он находился в великолепнейшем расположении духа. Одно дело, что перед ним замаячила возможность наконец-то продемонстрировать всю мощь своего интеллекта, превосходство своих знаний и методик над нашими, проникнуть в ранее ускользавшие от его внимания области эзотерики. Тут он мало чем отличался от пресловутого профессора Челленджера, разве что не был столь демонстративно агрессивен. Но его, и отнюдь не в малой степени, восхищали чисто житейские моменты. Что ни говорите, а в царское время материальные возможности экстраординарного профессора к роскошной жизни не располагали. После революции вообще хлебнул лиха, разве что спичками поштучно на Сухаревке не торговал. В лапах Агранова тоже было не сладко. Кормили получше, зато постоянно пугали лубянскими подвалами и расстрелом. Только прибившись к Братству, он познал вкус настоящей жизни.
