Попова Александровна - Пастырь добрый
— Хотел бы я знать вот что, — произнес Бруно чуть слышно. — Сколькие из сожженных были казнены за знания о том, что знаешь и не говоришь нам теперь ты… Что кривишься? излишне неприкрыто выражаюсь? Не так, как у вас теперь принято? «Конгрегация», «жесткий допрос», «исполнитель» и «исполнение приговора»… Хотя всем известно, что это Инквизиция, пытка, палач и сожжение заживо.
— Снова за старое?
— Я только начал привыкать к тому, что ошибался на ваш счет. Только-только начал сживаться с тем, что и сам я во всем этом увяз по уши; и мне было бы мерзко узнать о том, что все, во что я верил до сего дня — ложь, и все вы от тех, кого возводите на помост, отличаетесь лишь тем, что имеете власть запретить им знать.
— «У вас»… «на ваш счет»… — повторил Курт с усмешкой. — «Вы»… Еще неделю назад было «мы».
— Ты не ответил. Вы устраняете тех, кто обладает вашим тайным знанием? За то, что пытаются дать знание другим?
— Кому?
— Людям.
— А нахрена им это знание? — пожал плечами Курт и, перехватив ошеломленный взгляд подопечного, вздохнул. — Бруно, ты слишком хорошо думаешь о людях. Вся твоя жизнь ничему тебя так и не научила… Послушай-ка, что я тебе скажу. Ты сам же, вот только что, мгновением ранее, упомянул о том, что для тебя имеет значение все то, во что ты верил и веришь, что разрушение этой веры тебя… не порадует. А что скажет крестьянин, на уши которого вывалить все наши тайны? Половина из них покончит с собою, разочаровавшись в вере, жизни, правде, в чем угодно, каждый в своем. Вторая половина попросту отбросит все, что складывало до сей поры их бытие, без разбору, а на пустом месте прорастет анархия — она всегда приходит первой на место, ранее занятое идеалами, вбитыми в голову с детства, впитанными с младенчества. Останутся еще и те, кто вычленит из этого знания полезное; полезное для себя. И использует для того, чтобы управлять остальными, подчинять толпу и держать власть над ними.
— Как сейчас — вы, — заметил Бруно. — Конкуренции не терпите?
— Да, как сейчас — мы. Да, не терпим. А для чего она? Что изменит к лучшему?
— Как знать…
— Вот и узнай для начала. Этими идеями напичкал тебя Каспар полтора года назад? — спросил Курт прямо. — «Знание дает силу», «знание — народу»? Долой душителей свободы? Он в тебе не ошибся; знал, что семена упадут на благодатную почву.
— Стало быть, не отрицаешь? Обладателей знаниями — под нож?
— Primo. Не обладателей, а проповедников. Secundo. Кто сказал тебе, что в знании — счастье? Большинству лучше знать как можно меньше, дабы не делать нездоровых умозаключений, вредоносных как для них самих, так и для их близких, друзей, соседей… в конечном счете — для государства и всего порядка мироустроения, быть может.
— Но Инквизиции это не касается, верно?
— Верно, — игнорируя его насмешливость, кивнул Курт. — Нас это не касается.
— Почему? Почему можно вам и нельзя другим?
— Рано, — отозвался он коротко. — Я уже объяснил, почему. У большинства простых смертных, Бруно, от чрезмерного знания попросту сносит крышу, вот и все. Ни ума, ни простой порядочности большой запас сведений сам по себе не добавит, а ни того, ни другого у большинства людей нет… Люди не готовы к знанию. Как оказывается на поверку — не готовы даже вы. Даже в ваших душах поселились сомнения, и если реакции Бруно я не удивляюсь, то…
— Я ничего не сказал, — возразил Ланц чуть слышно, и он так же тихо отозвался:
— Это и пугает.
— Я не в том возрасте, чтобы менять убеждения, — с натугой улыбнулся сослуживец. — И до последнего буду цепляться за то, что знал, уверяя себя, всюду ища подтверждение тому, что моя вера не пуста. Гнать любые сомнения. Я слишком многим пожертвовал в своей жизни ради этой веры, чтобы вот так просто отказаться от нее…
— Послушайте, — оборвал Курт устало, — послушайте меня оба. Подумайте вот над чем: я узнал и даже увидел больше вас. Много больше. Но я все еще здесь, ведь так? Я все еще не оставил службы, как мне не раз предлагалось, я — здесь.
— Не аргумент; ты фанатик, — возразил Бруно; он поднял брови в почти ненаигранном удивлении:
— Я должен был оскорбиться, или это похвала?
— Это факт.
— Как угодно. В таком случае, мне придется выразиться напыщенно; вы не оставляете мне выбора. Все это не имеет значения, потому что в конечном итоге наша служба — восстановление добра и справедливости.
— Милосердия и справедливости, — криво ухмыльнулся Бруно; он улыбнулся, тронув пальцем цепочку Знака на шее:
— Именно. Дискуссию о значимости доступного знания мы вполне можем перенести на будущее; с удовольствием буду полемизировать с тобой, когда возвратимся в Кельн — засядем в этой студенческой забегаловке с парой пива и перемоем Инквизиции косточки. Сейчас главное — Крысолов. Кто-то полагает иначе?
— Именно поэтому, — все так же негромко сказал Ланц, — мне и хотелось бы знать, что из привычных мне вещей на самом деле не имеет смысла. Что именно из полагаемого мною бесспорным в действительности таковым не является.
— Ты умеешь изгонять бесов? — спросил Курт внезапно и, когда тот не ответил, глубоко кивнул: — Вот именно. Даже самый захолустный свинопас знает, что для этого нужен человек, обладающий особенными заслугами, даром, чем угодно, но всякий встречный монах на это не сгодится. В нашем случае ничто не меняется, Дитрих, все, как всегда. Что святая вода такому чародею? Так, ничто. Вода, и все. Полагаю, все время своей жизни в Хамельне он исправно посещал мессу, крестил свою дочь, венчался с супругой, читал «Credo…» и даже принимал Причастие. А вы мне о святой воде… С чего бы после смерти ему бояться ее более, нежели при жизни?
— Да, — вынужденно согласился Ланц. — Об этом я не подумал. Старею, что ли…
— Просто и ситуация, и объект расследования и впрямь, каких ранее не встречалось, — улыбнулся он примирительно. — И напрасно вы оба полагаете, что я разобрал все сходу — я сам в замешательстве.
— То есть, как нам быть, ты не знаешь?
— Нет, Бруно, не знаю; однако же кое-что доподлинно известно — огонь, как говорил упомянутый сегодня наш с тобою общий знакомый, очищает все. Ignis sacer[121], господа.
— Откопать полусгнившие кости и сжечь? — покривился тот скептически; Курт качнул головой:
— Нет. Не кости. Кости — ерунда, хотя и их в тот же костер не помешает, но — нам надобна флейта. В первую очередь следует уничтожить ее.
— Деревянная флейта?.. — с сомнением возразил Ланц. — Сгнила еще до твоего рождения. Абориген, это мокрый речной берег, и с тех пор прошло сто лет…
— Сто шесть. Но это неважно. Что-то мне подсказывает, что лежит она в груде сопрелых останков целехонька.
— Твои новые знания? — уточнил Ланц. — И что конкретно они говорят?
— Это не просто флейта, и будь она хоть сшита из осеннего листа, а найдем мы ее нетронутой. Не станем вдаваться в подробности; прошу поверить на слово.
— Дело за малым, — хмыкнул подопечный угрюмо. — Найти могилу, о месте расположения которой знают покойные жители Хамельна, покойный священник и покойная дочка малефика. Как насчет твоих тайных знаний из секретной библиотеки? Некромантия там упоминается?
— А как же, — в тон ему откликнулся Курт. — Как один из самых первостепенных пунктов — при составлении обвинительного акта.
— Шутки шутками, однако ж, Хоффмайер прав, — невесело согласился сослуживец. — Отыскать могилу Крысолова невозможно; свидетелей нет в живых, а наш святой отец оказался недостаточно предусмотрительным и точного места в своих записях не указал. То ли не сообразил, то ли надеялся, что Конгрегация займется этим вскоре, и нам будет у кого спросить…
— Может, поинтересоваться сейчас у отца Юргена, не передается ли в их семействе еще и это — на сей раз устно? — предположил Бруно нерешительно. — Как знать…
— Нет, — вздохнул Ланц, безнадежно отмахнувшись. — Если покойный столь свято блюл данное слово во всем прочем, то не обмолвился и об этом тоже. Отцу Юргену ничего на этот счет не известно, ручаюсь; справиться не помешает, однако ж…
— В нашем распоряжении два варианта действий, — довольно бесцеремонно прервал его Курт. — А именно. Первый вариант — это послать запрос в Кельн и вызвать сюда нашего эксперта. Минуло, конечно, уже невесть сколько лет, однако же место, где было убито более сотни детей и был заживо закопан человек, обладающий некими способностями, надеюсь, должно подать знак — ну, хоть какой-то, хоть слабый отголосок, нам бы и этого хватило. Голубь осилит путь за считаные часы, и даже если Штойперт также убьет на дорогу сутки, уже послезавтра он будет здесь.
— А второй?
— А второй, Дитрих, это Хельга Крюгер.
— Полагаешь, — вновь язвительно вклинился Бруно, — она, как та флейта, бессмертная?
