Арсений Миронов - Двенадцатая дочь
Хитрый медведь был без лыж, и я едва поспевал за мохнатым дегенератом в кепке Так шли мы минут десять — мимо запорошенных сосен, через рахитичный ортопедический мостик, навзничь перекинутый поверх незамерзающей речки-вонючки… И вдруг медведь упал. Вздрогнул, вздохнул судорожно — и завалился набок, в сугроб. Видимо, замерз. Кряхтя и пыхая паром, я приблизился. Ухватил рукой мохнатый загривок — зверушка был так себе, нежирный, килограммов сто двадцать от силы. Шкура, конечно, не фонтан — но кидать жалко Взвалив косолапый трупешник на плечи, я пополз дальше — там, впереди, среди черных деревьев уже показался желтоватый огонек одинокой лесной избухи. (Куда потерялась левая лыжа, не пойму. Ладно, так даже удобней.)
Ой, это не избуха, а тухлый шалашик какой-то. Я прислонил мертвого потапа к косяку, толкнул дверцу плечом… Bay! Пахнет пивом!!! И заулыбался: внутри было весело.
Напоминает остросюжетную тусовку инопланетных отморозков в космобаре из фильма «Звездные Бойни»: первым делом я увидел вдребезги обкуренного рыжего песиголовца в раздолбанном шлемаке с рогами — парень забавно скалил желтые клыки, морща влажный собачий нос в тщетных попытках слизнуть с обвисших усов пивную пену мокрым кровавым языком. Рядом, обрушившись кошачьей ряхой в тарелку с «вискасом», храпел отставной блохастый леший; на соседнем столике полусемаргл и полукот исполняли нежный танец-медляк под музыку композитора Артемьева-Сысоева, а еще дальше — оу, йеа! — томная госсекретарша Адель Монбрайт, облаченная в белые подколенники, голубые чешки и алый купальник чешской женской сборной по художественной гимнастике, исполняла шестовой стриптиз под одобрительные выкрики пьяной толпы, в которой ярким пятном выделялся Люк Скайуокер в модной оранжевой куртке дорожного рабочего, страшных пилотских очках и русской противодымной маске образца 1910 года. Пьяного джидая поддерживал за талию чопорный и гордый остов в солнцезащитном пластиковом козырьке желтого цвета, с пулеметными лентами поверх пустой грудной клетки (под ключицей, я заметил, мутно поблескивала бляха: «Батальон № 5 Особой Дивизии Клац-Фафнира, ветеран Хрум»).
«Парад уродов», — доброжелательно вздохнул я, созерцая все это безобразие с целью отыскать местечко у жарко пылающих медных крантиков с розливным «Опорьевским». И вдруг улыбка моя выцвела: в центре праздничного стола, на почетнейшем месте я увидел бледную изможденную красавицу в глухом черно-красном платье испанской инфанты с платиновой цепью на тонкой талии и снежным жабо на тонкой шее — мертвенно-бледное лицо, латунные локоны завиты у виска, золоченое пенсне защиплено на веснушчатом носике, строгие бровки и водянисто-зеленые глаза… Метанка сидела на хозяйском месте с огромным электрическим мясоразделочным ножом в правой ручке.
От неожиданности я… икнул. Получилось довольно звучно — порывом ветра задуло керосиновые лампы на столах, кое-где сорвало обои. Сборище смутилось, ряхи поворотились в мою сторону… «МОЕ!!!» — вдруг взревела орава мутантов: ощерились кариесные клыки, бешено затрубили и потянулись ко мне сопливые хоботы… Метанка, оттолкнув золоченую посуду, гневно вскочила на ноги, насупила брови…
И вдруг за моей спиной раздался скрип приоткрывшейся входной дверцы. В ту же секунду жуткий фестиваль клоунов будто застыл на месте: Метанка замерла с вытаращенными глазами, злобный песиголовец окаменел с жадно протянутой когтистой лапой. Сзади повеяло свежестью, я обернулся — ух ты. Клево. Посмотрите-ка вниз, на пол! Через порог в душный вертеп вломился, весело журча и булькая, чистый холодный ручеек. Посыпался с высокого порога вниз, внутрь комнаты — зазвенел, разбегаясь светлыми волнами по грязному заблеванному ковролину.
А через миг на пороге возникла темная фигура. Пухловатый мужик в застиранной черной хламиде, пушистая курчавая грива колеблется вкруг головы, отсвечивая в лунном свете как забавный ореол. Мохнатая окладистая бородища с прожилками серебра. О! Знакомые люди! Здорово, Серун. То есть пардон, изиняюсь. Оговорился:
— Здорово, Белун!
— Здорово и тебе, паря! — быстро кивнул толстяк, резво забегая в окаменевшую комнату — босыми пятками прохлюпал по воде, подскочил ко мне. — Быстрее! Пошли, побежали за мной!
— Ну-ну… обождите, уважаемый Белун! — улыбнулся я. — Снаружи холодно. Предлагаю сперва погреться — вот здесь, подле пивных крантиков.
Диковатый бородач зыркнул карим глазом, дернул за рукав:
— Некогда, паря, некогда! Побежали быстрее, я тебе ужас покажу.
Вот чем заманить решил, наивный. Что я, ужаса не видел? Ладно, надо быть послушным мальчиком. Все-таки добрый доктор Белунчик спас мою жестянку-жизнь, вовремя сорвав серебристую удавку Мокоши… Я благодарно похлопал старика по круглому плечу. Бисер может быть пьян, Бисер может бредить — но Бисер не забывает своих благодетелей.
— Небось опять столбы рубить пойдем? — пытливо улыбнулся я. Думается мне, толстячку вторично понадобилась моя легендарная богатырская сила — топором махать… Ну что, я угадал?
— Угадал, — буркнула бородища. — Давай, паря. Беги за мной следом!
Мы побежали. Снег уже растаял — под ногами снова ласкалась шелковая травушка, приятно так. Что характерно, пробегая по чаще, никаких чудовищ я больше не видел — ни под кустами, ни в темных дуплах… Будто и не сон вовсе, а наяву решил Бисер прошвырнуться легким джоггингом по спящему лесу…
Хоп. Вот и Бялое Езеро впереди замерцало, высветило лунную дорожку — серебром по черному. И толстяк заметно задергался, все чаще оборачивается через плечо, дергает бровью: быстрее да быстрее ему давай. Куда быстрее-то? И так несусь, как трепетный Карл Льюис от доблестных рыцарей Ку-клукс-клана.
Внезапно кудрявый мужик замер как вкопанный.
— Гляди, — скорбно сказал он, тыча пальцем несколько вдаль.
Впереди и чуть сбоку, за лунным озером, чернело нечто чудовищное. Похоже на гигантскую великанскую расческу, упавшую с неба и вонзившуюся в берег сотнею длинных зубцов. Вскоре я понял: это… роща. Внизу — копья голых стволов, а выше — темные кроны сливаются… Будто плоская длинная туча на тонких прямых ножках…
Драть вашу рать! Казалось, что небывалые деревья, похожие на бетонные столбы, вылезают прямо из воды, будто выступают на сушу из мелководья — за рядом ряд, как темные подводные богатыри. Каждая стоеросовая мачта отбрасывала от луны острую хладную тень — древеса росли густо, и пологий берег вовсю напоминал огроменную рояльную клавиатуру: полоски лунного света перемежаются узкими трещинами мрака…
Это ж падубовый лес, догадался я.
— Моя, моя вина… И-з-за меня чащоба вымахала, — вдруг жалостно забормотал дядька Белун на бегу, прыгая по хлюпающим кочкам. — До чего ж я ленивый, хоть плачь! Вот меня поставили за берегом следить, злыдни выкорчевывать, чтобы ни одна падла не проросла… А я — эхма! Запустил деляночку, совсем запустил… Глянь, сколько терниев выросло! Целая тайга.
— Слышь, папаша! — Я прибавил прыти, догоняя суетливого дядьку; на бегу дернул за широкий рукав забрызганной рясы. — Я столько не вырублю! Здесь особые механизмы нужны. Желательно, таежный комбайн профессора Маккрекена. Ну или… хоть бензопилу дайте! Иначе тут — на целый год работы!
— А кому нынче легче?! — не оборачиваясь, проорал в ответ сумасшедший дядька. Хопа! — сиганул через канавку, взмахнув руками, как крыльями налету… Плюх! Плюх-плюх! — жесткими пятками в водицу; побежал по бережку озера, поднимая фонтанчики черно-серебристых брызг. Эх, пропади моя жисть! — я прыгнул следом
Минут через двадцать, мокрые и погибающие от болей в селезенке, мы подбежали к окраине страшной рощи. Бр-р… вблизи подлые падубы казались еще кошмарнее: каждый ствол напоминает… гм… типа такой ворох перекрученных железных тросов, каждый из которых сплетен из множества звенящих жил — темных, грязных, маслянистых. Я невольно приостановился, в растерянности покосился на дядьку Белуна. Как же эту хрень рубать? Обычным топором?!
— Простым топориком не сдюжим нынче, — откликнулся толстячок. — Слишком поздно мы подоспели. Покудова они, сучки, молоденькие были, еще кое-как получалось обычной секиркой управляться. А теперь придется по-особому, по-хитрому…
Повертев бородой по сторонам, он отыскал нужное дерево: из бурого, липкого, уже порядком изрубленного ствола торчал внушительный топор с длиннейшей рукоятью — не меньше полутора метров длиной! Доктор Белун подскочил, с усилием выдернул инструмент из волшебной древесины — дзинннььь… Противный такой звук, будто вилку из стиснутых стальных челюстей вытащили.
— Во, ладный топорик. Держи, паря. Твое дерево — четвертое слева, у самой воды, — негромко сказал Белун, протягивая светлую рукоять лесорубного инструмента. — Приступай помаленьку.
