Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)
– Ах да. Я тут не оставила ножниц, когда в последний раз делала вам перевязку?
Он посмотрел направо и налево, затем покачал головой:
– Кажется, нет.
Талиба пожала плечами.
– Ну и ладно, – сказала она и вышла из палаты. Он услышал, как сестра ставит стул на пол в коридоре. Потом дверь закрылась.
Он снова посмотрел в окно.
Талиба каждый раз уносила стул: проснувшись и впервые увидев этот стул, он впал в исступление. Но и впоследствии, когда его душевное состояние, казалось, улучшилось, он трясся, а глаза его расширялись от ужаса во время утреннего пробуждения – лишь потому, что белый стул стоял рядом с его кроватью. Поэтому те немногие стулья, что были в палате, составили в угол – так, чтобы больной их не видел. А когда приходили Талиба или врачи, они приносили стулья из коридора.
Как же ему хотелось забыть это: забыть о стуле, о Стульщике, о Стаберинде. Почему это воспоминание оставалось таким отчетливым и живым по прошествии стольких лет, после такого долгого пути? А вот то, что случилось несколько дней назад (кто-то выстрелил в него и, решив, что убил, оставил тело в ангаре), было туманным и неотчетливым, словно он видел это сквозь метель.
Он уставился на замершие тучи за окном, на хаотическое снежное безумие, которое в своей бессмысленности, казалось, потешалось над ним.
Он съежился, зарылся в постель, погрузился в нее, словно в воду, и заснул. Правая рука под подушкой сжимала кольцо ножниц, которые он стащил с подноса Талибы днем ранее.
– Ну как твоя голова, старина?
Сааз Инсил бросил фрукт, который он не сумел поймать. Он поднял плод с колен, куда тот скатился, ударив его по груди.
– Получше, – ответил он.
Инсил сел на соседнюю кровать, стащил с себя фуражку и бросил на подушку, после чего расстегнул верхнюю пуговицу мундира. Из-за коротких, стриженных ежиком черных волос бледное лицо его казалось еще белее – наподобие той белизны, что по-прежнему заполняла мир за окном.
– Как они с тобой обращаются?
– Нормально.
– Сестричка чертовски хороша собой.
– Талиба, – улыбнулся он. – Да, очень даже ничего.
Инсил рассмеялся и, расставив руки позади, оперся ими о кровать.
– «Ничего»?! Закалве, она просто великолепна. Она тебе помогает умываться в постели?
– Нет. Я могу сам дойти до ванной.
– Хочешь, сломаю тебе обе ноги?
– Может, немного погодя, – рассмеялся он.
Инсил тоже хохотнул и посмотрел за окно, где бушевала метель.
– А что с памятью? Есть улучшение?
И военный пошевелил пальцем сложенную пополам простыню рядом со своей фуражкой.
– Нет. – Вообще-то, он считал, что есть, но не хотел никому говорить: боялся сглазить, что ли. – Я помню, что был в столовой, потом эта карточная игра… а потом…
Потом был белый стул рядом с его кроватью, а он наполнял свои легкие всем воздухом мира и выл, как ураган, до конца времен – или, по крайней мере, до того момента, когда пришла Талиба и стала утешать его. («Ливуета? – прошептал он. – Дар… Ливуета?») Он пожал плечами:
– …а потом я оказался здесь.
– А у меня есть новости, – сообщил Сааз, разглаживая складку на брюках. – Хорошие новости. Нам удалось наконец счистить кровь с пола ангара.
– Я надеюсь поквитаться с тем, кто это сделал.
– Ладно, но тогда уже мы не станем ничего счищать.
– Как там остальные?
Сааз вздохнул, покачал головой, разгладил волосы у себя на затылке.
– Все такие же отличные парни. – Он пожал плечами. – Остальные пилоты эскадрильи… просили передать, что желают тебе скорейшего выздоровления. Но в ту ночь ты страшно их разозлил.
Он печально посмотрел на больного.
– Чер, старина, – продолжил он, – никому не нравится воевать, но есть разные способы сказать об этом… Ты поступил неправильно. Я хочу сказать, мы все ценим сделанное тобой. Мы знаем, что, вообще-то, это не твоя война, но я думаю… Я думаю, что некоторые ребята… очень этим недовольны. Я слышу иногда, что они говорят. Ты тоже, наверное, слышал. По ночам их мучают кошмары. А по глазам иногда видно, что они, похоже, знают, как малы наши шансы и что до конца войны они не доживут. Они боятся. Они могут попытаться пустить пулю в голову и мне, если я скажу им об этом в лицо, но они боятся. Они хотят понять, как можно покончить с этим. Они храбрые ребята и беззаветно сражаются за свою родину, но они хотят выйти из игры. И всякий, кому известно, насколько малы наши шансы на победу, не станет их порицать. Любой почетный предлог. Они не собираются простреливать себе руку или отправляться на прогулку в легких ботинках в надежде отморозить ноги: слишком многие уже делали это до них. Но они хотят понять, как можно выйти из игры. Ты не обязан быть здесь, но ты все же здесь, ты решил драться, и многие из них злятся на тебя из-за этого. Из-за этого они чувствуют себя трусами, ведь на твоем месте они жили бы себе спокойно и убалтывали девушек: смотри, мол, с каким бесстрашным пилотом ты танцуешь.
– Мне жаль, что я их расстроил. – Он дотронулся до бинтов на своей голове. – Я и понятия не имел, что эти чувства в них настолько сильны.
– Да нет, не настолько. – Инсил нахмурился. – Вот это и странно.
Он поднялся и подошел к ближайшему окну, за которым крутила свои вихри метель.
– Черт побери, Чер, половина этих парней с радостью позвали бы тебя в ангар, чтобы выбить зуб-другой. Но стрелять из пистолета?! – Он покачал головой. – Запустить в другого булкой или горстью кубиков льда – это они могут, но пистолет… – Он снова покачал головой. – Нет, эти ребята совсем не из таких.
– Может, я все это выдумал, Сааз.
Военный озабоченно оглянулся; лицо его чуть смягчилось при виде улыбки друга.
– Чер, если честно, мне и думать не хочется, что я могу ошибаться насчет них. Но тогда это сделал кто-то другой. Я не знаю кто. Военная полиция тоже не знает.
– Не думаю, что я им могу чем-то помочь, – сказал он.
Сааз вернулся обратно и опять сел на соседнюю кровать.
– Ты и вправду понятия не имеешь, с кем ты говорил после этого, куда пошел?
– Ни малейшего.
– Ты мне сказал, что собираешься в штаб – проверить последние назначенные цели.
– Да, я это слышал.
– Но потом туда пришел Джайн – он собирался позвать тебя в ангар и разобраться с тобой за все эти слова про наше бездарное командование и безнадежную тактику. И тебя там не оказалось.
– Я не знаю, что случилось, Сааз. Извини, но я просто… – Он почувствовал, как слезы подступают к глазам. Вот неожиданность. Он положил фрукт к себе на колени, громко шмыгнул носом, потер его, закашлялся и постучал себя по груди. – Извини.
Инсил несколько секунд смотрел, как приятель достает носовой платок из прикроватной тумбочки, потом пожал плечами и широко улыбнулся:
– Ну, не переживай. Все к тебе вернется. Может, ты слишком часто наступал на ноги какому-нибудь психу из аэродромного обслуживания, и тот разозлился. Если хочешь вспомнить, лучше себя не насилуй.
– Да-да. «Отдохните». Я уже это слышал, Сааз.
Он положил фрукт на тумбочку.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросил Инсил. – Ну, кроме Талибы. У меня есть планы насчет нее, если ты не собираешься воспользоваться случаем.
– Нет, спасибо, ничего не надо.
– Выпить?
– Нет, я себя берегу для бара нашей столовки.
– Книги?
– Да нет, Сааз, ей-богу, ничего не нужно.
– Закалве, – рассмеялся Сааз, – ты ведь тут совсем один. Даже словом перекинуться не с кем. Что ты делаешь целыми днями?
Он посмотрел в окно, потом перевел взгляд на Сааза.
– Я много думаю, – сказал он. – Пытаюсь вспомнить.
Сааз подошел к его кровати. Он подумал, что приятель выглядит очень молодо. Неуверенно протянув руку, Сааз ущипнул его за грудь, потом посмотрел на бинты.
– Ты только не потеряйся в своих воспоминаниях, старина.
Несколько мгновений его лицо оставалось бесстрастным.
– Не волнуйся. Что бы ни случилось, я неплохой штурман.
Он что-то хотел сказать Саазу Инсилу, но и этого тоже не мог вспомнить. Он хотел предостеречь Сааза, так как знал нечто такое, о чем не знал раньше, и следовало… предупредить товарища.
Иногда он из-за этого впадал в такое отчаяние, что готов был закричать, разодрать пополам белые мягкие подушки, схватить белый стул и расколотить им стекла, впустив в палату белую метель.
Интересно, задавался он вопросом, как быстро он замерзнет, если открыть окна?
По крайней мере, это будет логично: сюда он попал замерзшим, почему бы не убраться отсюда в таком же виде? Не оказался ли он здесь благодаря клеточной памяти, генетическому сродству – здесь, где шли кровопролитные сражения на гигантских разрушающихся айсбергах, что откололись от гигантских ледников, на этих кубиках льда в стакане размером с планету, на этих ледяных островах (порой в сотни километров длиной), вечно дрейфующих между полюсом и тропиками. Сражения посреди заснеженных пустынь, залитых кровью, усеянных мертвыми телами, обломками танков и самолетов.
