Андрей Мартьянов - Законы заблуждений
– Кому показать? – не поняла тварюшка, но согласилась: – Бери.
Германец осторожно поднял теплое пушистое создание и принес на лавку. Усадил прямо перед Казаковым. Тот заинтересованно наблюдал за странными эволюциями коллеги-оруженосца: взял комок пустоты, будто невидимого ребенка, приволок эту пустоту к лежанке и положил на волчью шкуру. Да еще и делает жесты, будто гладит кого-то.
– Это такой особенный немецкий прикол, в который русские не въезжают? – в груди начала подниматься волна злости. – Никого и ничего тут нету!
Пошел односторонний диалог на норманно-французском. Фраза Гунтера, пауза, новая фраза. Домовой Казакова рассмотрел и даже обнюхал. Запах не понравился. Сказал, что таких людей раньше он вообще никогда не видел и общаться с ними не хочет. Это не совсем человек. Думает не по-человечески. Поэтому и не видит.
Гунтер перевел. Казаков, сжав зубы от ярости, рубанул ребром ладони по пустоте, она словно чего-то коснулась, но это ощущение мигом исчезло. Спустя мгновение в лоб новоявленного оруженосца полетел снаряд в виде крупного зеленого яблока. Так по-хамски с домовым никогда не обращались.
– Твою мать! – орал Казаков на ничего не понимающего германца. – Охренел? Еще одна такая шутка, и… И сдохнешь! Понял?! Сдохнешь! Никаких «если», никаких «но»! Просто сдохнешь!
Русский, кипя от злости, вылетел из землянки, хлопнул дверью так, что пыль с потолка посыпалась, схватился у поленницы за топор и, хотя дров было достаточно, а света маловато – луна да звезды – начал ожесточенно раскалывать березовые поленья.
Оскорбленный домовой, потирая лапкой ушибленную спину, отправился в свою нору. Захватив попутно черную жилетку с карманами, принадлежавшую обидчику (она потом была спрятана за алтарь отца Колумбана), и маленькую баклажку с вином – видимо, для поправки нервов.
Наутро жилетку-разгрузник искали все, а Казаков неустанно обвинял Гунтера в похабных шутках. Даже увещевания смиренного отца Колумбана не подействовали, хотя Казаков за последние дни проникся к рассудительному отшельнику изрядным доверием и уважением.
– Понимаешь ли, сын мой, – пытался разъяснить отец Колумбан, – когда я спросил тебя, веришь ли ты в Бога, ты ответил очень странно: «Я полагаю, там наверху кто-то есть». Никогда не слышал подобных слов. Ты не читал святого Ансельма Кентерберийского?
– Нет, – угрюмо ответил Казаков. – А в чем дело? Это как-то связано с пропажей моей одежки?
– В значительной мере, – улыбнулся монах. – Святой Ансельм доказывает бытие Божье такими словами: «Бог обязан существовать потому, что я могу вообразить его как существо, обладающее всеми совершенствами, в том числе существованием». Тебе эти слова не кажутся логичными?
– Не кажутся, – подумав, ответил Казаков. – По-моему, это бред. Глупость. Может существовать собственно вещь и вместе с тем – представление человека об этой вещи. Можно думать о желуде на ветке дуба, даже если этого желудя нет.
– Соображаешь, – согласился отец Колумбан. – Спорить со святым Ансельмом – ничего себе! Но мы говорим о домовых и о том, почему ты их не видишь. Я домового вижу, сэр Мишель видит. Гунтер видит. А ты – нет. И в то же время домовой прячет твои вещи. Кто-то ведь это делает?
– Гунтер, – упрямо набычился Сергей и наябедничал: – Он в меня еще вчера яблоком кидался.
– Ага, ага! – возмутился германец. – Я сидел ближе к выходу, а яблоко прилетело со стороны стола!
– Рогатка и спусковой механизм на веревочке, – фыркнул Казаков. – Детские шутки. Так что святой Ансельм? У него тоже жил домовой?
– Наверняка, – расхохотался старый монах. – Итак: ты можешь вообразить существование домового, но твое сознание – на мой взгляд, очень извращенное удивительным миром, из которого ты прибыл – отказывается воспринимать присутствие этого существа. Если я во что-то не верю, значит, этого нет. В точности по святому Ансельму…
Казаков вспомнил свои старые размышления о Fantasy и задал дурацкий вопрос:
– Отче, а эльфы у вас здесь водятся?
– «Водятся» кабаны в лесу, – ответствовал отшельник, усмехаясь в бороду. – А эльфы – живут. И не эльфы, а сиды. И не здесь, а в Ирландии. Иногда в Шотландии встречаются. Редко, правда. Только, боюсь, сынок, ты, столкнувшись нос к носу с самым прекрасным Туатта Де Даннан, просто его не заметил бы. Потому что сид не вписывается в твое представление о мире. Впрочем, не переживай, большинство людей тоже не могут увидеть настоящего сида. Какие сиды в христианской вселенной? Хочешь совет? Живи спокойно, только вечером поставь возле очага мисочку с молоком и извинись. Громко. Мой домовой, знаешь ли, ба-альшой шутник. Проснешься утром, а сапоги доверху навозом набиты.
Разгрузник вернули следующим утром. Но мелкую гадость все-таки сделали – все карманы жилета оказались наполнены подгнившими желудями. Казаков по-прежнему подозревал Гунтера, хотя тот принципиально ушел ночевать в замок и сделать этого никак не мог.
Более ничего особенно страшного не происходило. Казаков, плюнув на все условности, попробовал начать нормально обживаться. Учился ездить на лошади – выяснилось, что конь, основное средство передвижения, требует массы забот, почище чем самая привередливая машина. Во-первых, он живой. Во-вторых, пока не научишься нормально контактировать с лошадью, он нее следует ожидать любых подвохов. Лошади – твари хитрые и пакостные. В-третьих, лошадь принципиально не умеет или не хочет обслуживать себя самостоятельно. Ее нужно кормить, чистить, купать, подковывать, она может застояться или, наоборот, устать. Следует постоянно проверять всякие мелочи: не натерло ли седло, не треснуло ли копыто и не попал под подкову камень. Здоровы ли зубы. Не воспалились ли глаза. Сотни мелочей. Поэтому-то в любом поместье, от баронского до королевского, служит масса конюхов, а должность королевского конюшего считается хоть и самой хлопотливой, но и самой почетной. Конюший по статусу приравнивается к министру.
Но, кроме искусства содержания лошадей, злонравных и зубастых тварей (случилось так, что в общем-то покладистая лошадка сэра Мишеля, которой что-то в Казакове не понравилось, однажды укусила его за предплечье, а потом еще и наступила на ногу. Специально. Это они умеют. Впечатление незабываемое), приходилось с утра до ночи зубрить язык и работать по хозяйству. Казаков уставал, но ничего против такого положения вещей не имел. По крайней мере, всегда чем-то занят.
Добавим сюда непонятные Сергею религиозные предрассудки. Постные дни, когда нельзя есть мясного (при строгом отце Колумбане утку рыбой не назовешь – не настали еще времена развеселого брата Горанфло). Мишель едва не каждый день таскает оруженосцев в церковь, на мессу (Казаков не без удовлетворения отметил, что монахи, которых он три недели грабил, его не узнают). Каждый день – исповедь. Отец Колумбан настаивает. Потом пристает: вспоминай еще грехи. Все грехи вспомнил? А еще есть? Казакову показалось, будто монах испытывает какое-то болезненное любопытство к его проступкам, но в действительности отшельник просто добротно выполнял свои обязанности. Вначале это было интересно, потом стало надоедать. Епитимьи Сергей не исполнял – ну каким, скажите, нужно быть кретином, чтобы прочитать пятьдесят «Отче Наш» в коленопреклоненном состоянии перед алтарем только за признание в украденном из монастыря кувшине вина? Он же тогда делал это не для понта бандитского, а ради собственного выживания. А как только ты на следующей исповеди признаешься, что не выполнил епитимью, получишь новую, еще более тяжелую. Отец Колумбан ревностен.
Глупостями вы маетесь, святой отец. Вас тут все обслуживают, бегают вокруг вас, готовят еду, а вы? Либо раздаете указания, либо разгуливаете по деревням, выполняя роль чеховского сельского врача. В конце концов доставучесть монаха Казакову приелась настолько, что он прямиком заявил отшельнику: как хотите, а на ваши исповеди я больше ходить не буду. Когда сам захочу, приду. А пока – извиняйте. Ирландец только плечами пожал и буркнул что-то невнятное о спасении души.
* * *
Однажды вечером Казаков выдал Гунтеру прелюбопытнейший документ, написанный на листочке блокнотной бумаги:
«Список современного оружия и оснащения, находящегося в нашем распоряжении.
– Пикирующий бомбардировщик «Юнкерс 87 В-2» – одна штука. К нему авиационная бомба SC-500 – одна штука, и бомбы SC-250 – четыре штуки.
– Авиационный пулемет «Люгер» – одна штука. К нему четыре ленты патронов по 50 штук каждая.
– Пехотный пистолет-пулемет Эриха Фольмера МР-38 «Шмайссер» – одна штука. К нему четыре рожка с патронами по тридцать штук в каждом.
– Пистолет «Вальтер» – одна штука. К нему четыре обоймы по восемь патронов в каждой.
– Пистолет «Марголин» – 3 штуки. К каждому – по две обоймы, одна неполная.
