Михаил Королюк - Спасти СССР. Инфильтрация
Сегодня он достиг этой стадии раньше обычного – я поставил себе задачу довести пробежку до пятнадцати кругов, поэтому чебуреки пошли в ход, пока я еще пыхтел, ускоряясь на последних трех кругах, а в дрему он впал аккурат к приседаниям.
Мой залет в Репино меня напугал, серьезно напугал. Вчера в гастрономе, поставив Тому в очередь в отдел, отошел к кассе и внезапно ослабел в ногах, мельком увидев размытую татуировку на заросшем рыжей шерстью тыле чьей-то кисти, и лишь через пару секунд рисунок сложился в штурвал. За эти две несчастные секунды я успел чуть провалиться на шаге из-за дрогнувшего колена, задохнуться и глубоко вдохнуть, почувствовать удар сердца по адамову яблоку и вспыхнувшие жаром щеки. А сегодня ночью во сне пришел четвертый, бесцветный, словно отбракованный снимок, недодержанный в проявителе начинающим фотографом, и предвкушающе мне улыбнулся. Я проснулся в воздухе над кроватью, изогнутый дугой, и потом долго успокаивал грохочущее на всю квартиру сердце.
Прошел по краю, чудом…
Не готов я еще к таким эскападам. Да и на фиг они не нужны, особенно здесь, в СССР, где я свой, родной и моя милиция меня бережет. А вот на Диком Западе мне придется первое время плавать у дна и рисковать. Поэтому надо за оставшиеся четыре-пять месяцев поставить себе хоть минимальную самооборону, с учетом того, что я сейчас быстрый, но легкий. Решено – подтягиваю себе бой.
Приняв решение, я повеселел и, неторопливо наклоняясь к заброшенной на спинку скамейки ноге, уже со спокойной душой вернулся к короткому тексту следующего письма. Ничего особого, наработка авторитета, пока у меня еще есть для этого материал, да попытка проложить ложный след. Мол, дорогой товарищ Григоренко, 13 июля в Нью-Йорке внезапно случится отключение электричества на двадцать пять часов и будет очень-очень мутно. Вашим коллегам из Первого главного управления ничего в федеральных агентствах взять под шумок не надо? А 27 августа в центре электронной разведки, что, как вы знаете, расположен на трех последних этажах посольства США в Москве, серьезно полыхнет, да так, что сверхсекретная документация АНБ разлетится по соседним улочкам – готовьте батальон энтомологов с сачками.
Улыбаясь, формулирую в уме причину предстоящих происшествий:
«…как вероятный косвенный результат наших запланированных воздействий в иных сферах.
Искренне Ваш, Квинт Лициний Спектатор».
Представляю, как КГБ будет выискивать маленьких зеленых человечков, и настроение ползет вверх, словно столбик термометра в последние дни. Теперь, даже если как-то меня локализуют, то пять раз подумают, прежде чем лезть, и будут особо деликатны. Но лучше все же до этого не доводить…
Суббота 7 мая 1977 года, 09:25
Ленинград, Красноармейская улица
– Мне! – Пашка попытался откинуть пас, но Валдис вовремя прервал нашу «стеночку», и красно-синий резиновый мячик заметался в мешанине азартно сучащих ног, а потом отрикошетил за куст акации.
Быстроногий Ара первым вывалился из распадающегося кубла тел и успел протолкнуться дальше, а затем коряво прострелил вдоль ворот. Мячик по какой-то нелепой, совершенно не футбольной траектории заскакал по двору, наткнулся на Семину голень и влетел в наши ворота, аккурат между моей правой ногой и изображающей штангу сумкой.
– Да что ж вы кучей-то за мячом носитесь, как стадо оленей?! – раздосадованно заорал я своим. – Шире играйте, в пас!
– Ребята! Автобус пришел! – Из-за угла вынырнула Ирка и призывно замахала рукой.
– Три-три, – подвел итог распаренный Валдис и, подхватив мяч, устремился к месту посадки.
Около закрытых дверей бело-синего лобастого пазика вскипела веселая толчея с повизгиваниями и подталкиваниями, пока Эриковна, возвысив голос, не навела видимость порядка:
– Сначала девочки! Мальчики, отойдите от дверей!
Я со вздохом сожаления отошел от занятой в нелегкой борьбе позиции у створок. План занять место для Томы провалился.
Водитель открыл двери, и девчонки радостной гурьбой ввалились в автобус.
– По трое на сиденье! Два первых сиденья не занимать! – продолжала раздавать руководящие указания классная, стоя у передней двери в компании с Соломоновной и незнакомой сухощавой старухой.
Наконец запустили и нас. Зашел одним из последних, и давно забытая смесь запахов тут же атаковала меня: авангардом шла тяжелая резиновая нота, тянущаяся от запасного колеса под сиденьем, поверх плыл аромат горячего замасленного металла, на заднем плане витали оттенки поролона и кожзама.
Такие неожиданные встречи с упрятанными глубоко в памяти черточками детства по-прежнему вызывают на моем лице мечтательную улыбку, будь это стакан виноградно-яблочного сока за двенадцать копеек в гастрономе на углу, коробка с разноцветными брусками пластилина, коллекция кулинарных рецептов на отрывных листках календаря или четвертый месяц любовно выращиваемый Паштетом кристалл медного купороса в пол-литровой банке на подоконнике. Вот и сейчас я глубоко вдохнул, узнал и не сдержал счастливой улыбки.
Все так же улыбаясь, плюхнулся на драное сиденье рядом с Семой и посмотрел на прижатую к окну Зорьку – она по-прежнему общается со мной демонстративно холодно. Как-то надо уже положить этому конец…
Сема извернулся и вытащил из спортивной сумки какую-то папочку, любовно достал оттуда пожелтевший листок и закричал на пол-автобуса:
– Девчонки, что я принес! Вам интересно будет. – Он помахал бумажкой.
Шум чуть-чуть приутих, и Резник начал читать:
– Памятка беременной колхозницы, тысяча девятьсот тридцать шестого года издания.
Автобус грохнул хохотом.
– Так… Вот пункт три любопытен: «Тщательно следить за чистотой своего тела, белья и одежды. Мыться в бане не реже трех раз в месяц». – Он с победным видом оторвался от листка и обвел взглядом весело ржущих одноклассников. – Девчонки! Вот еще для вас: «Необходимо носить панталоны»…
Автобус резко дернулся, под днищем что-то заскрежетало, проворачиваясь, и рустированный фасад школы поплыл назад.
– Дай посмотреть. – Я отнял у Семы листок и с завистью повертел. Настоящий раритет, чего стоит один выразительный рисунок колхозниц, с шайками идущих к деревянной бане. – Клево, – оценил я. – Береги.
– Угу, – откликнулся Сема, – я такие собираю. У меня есть еще «Наставление по РККА по использованию противогазов для лошадей» и, звезда коллекции, «Происхождение клеток из живого вещества» Лепешинской!
– О, знатный труд. Предисловие должно быть интересным…
– А то! Сейчас, я некоторые фразы наизусть выучил. – Сема повернулся в Зорьке: – Свет, ты знаешь, что «пока есть капиталистическое окружение, укрепление советской социалистической идеологии является важнейшей задачей работников науки? Вот почему мы должны еще и еще раз внима-а-ательно посмотреть, не гнездится ли идеализм где-нибудь в забытом уголке науки».
Зорька внимательно посмотрела на него и ласково констатировала:
– Дурачок.
– Почему дурачок? – чуть растерянно протянул Сема.
– Подрастешь – поймешь, – безапелляционно отрезала Зорька и отвернулась к окну.
Сема покосился на меня:
– Не в духе… С чего бы? Или, точнее, с кого бы?
Света чуть слышно фыркнула в стекло.
– Да, – живо развернулась сидящая наискосок Кузя. – Я бы, Соколов, на месте Светы уже семь шкур с тебя спустила.
Сидящий бок о бок с Кузей Паштет завел глаза к потолку, что-то быстро соображая, потом просветлел ликом и продекламировал:
– Если б я была кингиха, спичит ферстая герлиха… Ой…
Попытка Кузи шлепнуть его по плечу совпала с резким поворотом автобуса и трансформировалась в неожиданные объятия, из которых одна вышла вполне собой довольная, а второй – заметно сконфуженный и порозовевший.
– Обними сосед соседку, а теперь наоборот, – засмеялся Сема. – Пользуйтесь моментом, товарищи, осталось всего семь поворотов…
Автобус весело катил к Пулковским высотам.
Начало мая выдалось почти по-летнему теплым, солнце ласково щурилось нам с бледно-голубого неба, а легкий ветерок взбегал по склону и приветливо теребил детские вихры и косички. Юго-запад высоты под нашими ногами уже ощетинился ежиком светло-салатовой зелени, поверх которой густыми частыми мазками, совсем по-вангоговски, желтели головки одуванчиков. Вдали, за широким распаханным полем, поверх вязи распускающихся веток широким фронтом заняли позиции аккуратные белые кубики новостроек.
Эриковна с трудом, срывая голос и гневно поблескивая линзами, согнала разгулявшийся на свободе молодняк в тесную группку, в центре которой, окруженная пустотой, стояла, уперев взгляд в землю, незнакомая старуха.
Ну как старуха… Высушенное временем волевое лицо, жесткая пакля седовато-рыжих волос, допотопное пальто с очень крупными пуговицами. Еще пару месяцев назад я бы сказал «женщина в возрасте», но сейчас этот термин я стал использовать для классной, которой только что стукнуло сорок. Эта же была на поколение старше.
