Александр Михайловский - Путь в Царьград
— Юнгой, говоришь, хочешь быть? — я грозно, как сумел, нахмурил брови. — Тогда, юнга Пушкина, слушай мой приказ: шагом марш на камбуз, чистить картошку.
— Есть, товарищ старший лейтенант, — бодро ответила мне голубоглазая чертовка и, приложив руку к головному убору, повернулась через левое плечо. После чего вприпрыжку отправилась на камбуз. Лишь бы кок перенес ее помощь без особого ущерба для своего здоровья. А вообще-то картошку на камбузе у нас чистит специальная машина, но об этом — тсс!
10 июня (29 мая) 1877 года, вечер, где-то неподалеку от Бухареста.
Верещагин Василий Васильевич.
Перед тем как попасть в рай, мне пришлось пройти, как и положено, семь кругов ада. Дело в том, что до места, откуда меня должны были отправить на некий плавучий госпиталь, носящий имя великой сибирской реки, надо было еще доехать. А знаете ли вы, что такое полковая госпитальная повозка? Если нет, то вам сильно повезло. В инструкции написано, что сие сооружение «специально предназначено для перевозки раненых воинов». Похоже, что те, кто писал подобные инструкции, были большими шутниками.
Трудно представить себе, до чего сильна тряска этих полковых госпитальных повозок и, главное, жестка — от множества винтов, гаек, цепей, шумевших, гремевших и прыгавших при малейшей неровности дороги. Не сомневаюсь, что изобретатель этих «специально приспособленных» повозок получил награду за свое изобретение. У нас ведь никто не считает, что служит за жалованье, все требуют еще особенных вознаграждений. Думаю, однако, что поступили бы справедливо, если бы заставили этого изобретателя ездить в таком экипаже, в каком морили меня и за мной тысячи других несчастных.
Я был совсем разбит. Ехавший рядом на смирной лошадке капитан Тамбовцев, увидев мое побелевшее лицо, покрытое потом, приказал вознице остановиться. Он слез с лошади, подошел ко мне и жестом опытного лекаря взял меня за запястье. Потом озабоченно покачал головой и достал из своей объемистой кожаной сумки, висевшей у него на боку, небольшую коробочку, с нарисованным на ее крышке красным крестом. Открыв ее, капитан вынул оттуда какой-то предмет — яркое солнце и мое плохое самочувствие помешали мне понять, что именно. Тамбовцев участливо сказал мне:
— Василий Васильевич, потерпите немного, — после чего меня что-то укололо в предплечье.
— Готово, — сказал капитан, — сейчас вам станет полегче.
Действительно, боль куда-то пропала, и я почувствовал облегчение. Мы проехали еще немного, и я неожиданно увидел рядом с собой самого настоящего лешего. Да-да, именно лешего. А как бы вы еще назвали человеческую фигуру в лохматой одежде, к тому же увешанной веточками и пучками травы? Лицо этой нечисти было размалевано черными и зелеными полосами.
— Не бойтесь, Василий Васильевич, — сказал мне капитан Тамбовцев, увидевший мелькнувший в глазах испуг, — это наши охранники пришли, чтобы проводить к тому месту, откуда нас заберет вертолет.
Самочувствие мое к тому времени настолько улучшилось, что во мне даже проснулось любопытство, и я спросил своего сопровождающего:
— Господин капитан, если вас не затруднит, то объясните мне, что такое вертолет?
Капитан Тамбовцев внимательно посмотрел на меня и, видимо, удовлетворившись моим внешним видом и самочувствием, ответил:
— Василий Васильевич, если вы не против, то можете называть меня по имени и отчеству — Александр Васильевич. А вертолет — это такая машина, которая может летать по воздуху. С его помощью мы и доставим вас в наш госпиталь, где вам окажут квалифицированную медицинскую помощь. Поверьте, наши врачи могут творить чудеса.
Через несколько минут я услышал необычные звуки, доносившиеся откуда-то сверху. Я поднял голову и увидел, как в небе появилась машина, одновременно напоминающая и стрекозу, и пузатого головастика. Она-то и издавала эти звуки. То, что Александр Васильевич назвал вертолетом, сначала зависло над нами, а потом стало медленно снижаться, поднимая вокруг огромные тучи пыли. Вскоре оно приземлилась в нескольких десятках саженей от нас. Крылья, подобные крыльям мельницы, только расположенные сверху и горизонтально, перестали вращаться. Шум затих.
Сбоку машины открылась дверца, из которой вышли два человека, одетые в белые халаты, с каким-то длинным предметом в руках. Они подошли к нашей повозке и разложили то, что принесли с собой. Неизвестный мне предмет был раскладными носилками с изголовником. Санитары, а именно ими и оказались люди из вертолета, стали аккуратно перекладывать меня из повозки на эти носилки.
В этот самый момент я услышал топот копыт и минутой позднее — зычный голос моего старого знакомого, генерала Скобелева:
— Василий Васильевич! С вами все в порядке?! Кто эти люди и куда они вас собираются везти?!
— Михаил Дмитриевич, голубчик, не беспокойтесь, — ответил я генералу, повернув голову, — эти люди — представители Югороссии, которые обеспокоились состоянием моего здоровья и, с ведома государя и цесаревича, решили отправить меня в свой госпиталь. Он находится в Константинополе.
— Как?! — изумленно воскликнул Скобелев. — Так это те самые храбрецы, которые захватили столицу Османов и взяли в плен самого султана? И вы собираетесь к ним? Василий Васильевич, друг мой, вы не могли бы попросить у своих благодетелей, чтобы они взяли меня с собой — посмотреть на город, который так неожиданно оказался в руках русского воинства? Простите, не знаю вашего имени и отчества, — обратился Скобелев к капитану Тамбовцеву, который с интересом слушал наш диалог, — господин…
— Тамбовцев, — коротко ответил Александр Васильевич генералу.
— Господин Тамбовцев, не возьмете ли вы с собой русского генерала, который оказался на этой святой войне волонтером без места и должности? Для меня здесь нашлась только должность начальника штаба дивизии. И то лишь потому, что этой дивизией командует мой родной отец.
— Михаил Дмитриевич, — ответил господин Тамбовцев, чуть заметно кивнув, — мы рады будем видеть вас в освобожденном Константинополе. Только одна к вам просьба — ничему не удивляйтесь. Мы понимаем, что эта просьба практически невыполнима, но все же… Итак, господа, — обратился капитан Тамбовцев ко мне и к генералу Скобелеву, — милости прошу вас в вертолет. Путь нам предстоит неблизкий, да и состояние здоровья уважаемого Василия Васильевича таково, что чем быстрее он окажется под наблюдением медиков, тем лучше.
Санитары осторожно подняли мои носилки и направились к вертолету. Вслед за ними, передав повод своего коня казаку-ординарцу и придерживая саблю, шагал генерал Скобелев. Наш Вергилий в этом странном мире, Александр Васильевич, передал нас с рук на руки юному подпоручику, который оказался военным медиком, после чего мы попрощались с провожающими.
Меня внесли на носилках в вертолет. Вслед за мной и санитарами туда неловко забрался и генерал Скобелев. Он удивленно вертел головой, обозревая внутренности летучей машины. Дверь захлопнулась, все вокруг заревело и завыло, за окнами поднялся столб пыли, и покатилась по земле фуражка ординарца Скобелева, сдутая с головы испуганного казака.
Я почувствовал, что мы начинаем взлетать. Такие ощущения я испытывал лишь в детстве, во сне. Скобелев, не отрываясь смотрел в окошко. Вертолет, по-видимому, набрав нужную для него высоту, полетел. Я почувствовал странное спокойствие. Мне показалось, что самое ужасное осталось позади и дальше все будет хорошо. Почему-то я испытывал доверие к этим странным людям, так непохожим на тех, кого я знал долгие годы. Как художник, я всегда обращал внимание на особенности поведения окружающих, на манеру их говорить, на их глаза. Так вот, люди из Югороссии были совсем другими. Они разительно отличались от нас. Они говорили, двигались, реагировали на все не так, как мы. И самое главное — это их глаза…
Знаете, есть глаза мудрецов — обычно это старые, повидавшие жизнь люди — они смотрят на вас как-то снисходительно добро, словно взрослый, который глядит на неразумных детишек. Так вот, именно так люди из Югороссии смотрели на нас. Причем независимо от их возраста. Словно они знали о нас нечто такое, что мы еще не знаем о самих себе. Эти люди были словно не от мира сего.
Мы путешествовали таким образом уже более часа. Трясясь мелкой дрожью, со свистом и грохотом, машина рассекала воздушные просторы, подпрыгивая на невидимых ухабах. Меня посетила непонятно откуда взявшаяся мысль, что дороги в воздухе не лучше вымощены, чем на земле, и я, убаюканный этим монотонным гулом и покачиваниями, сам того не заметив, задремал. Проснулся я от того, что шум мотора стал другим, а машина словно стала проваливаться вниз. Скобелев, все это время не отрываясь смотревший в окно, увидев что-то, стал кричать и размахивать руками. Но шум мотора был таким, что я не мог ничего расслышать. Поняв это, Михаил Дмитриевич наклонился к самому моему уху и закричал:
