Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи
– Я счастлива, – ответила она, прижимаясь щекой к поднятым коленям.
Лучезарная улыбка осветила его бородатое лицо.
– Да… и я иногда.
Он на секунду нахмурился.
Но тут же опять улыбнулся.
– Степи проносились, как во сне.
– Она сидела одна в высокой траве, думая: «Как можно быть такой красивой?»
Ее саму зачаровывала пленительная линия подбородка и щек, мягко загибающаяся к мочке уха. Она понимала все удовольствие, которое зеркала дарят красивым. Ей не было чуждо тщеславие. В борделе они с другими девицами беспрерывно прихорашивались и наряжались, обмениваясь дурацкими комплиментами и завистливыми взглядами. Красота, может, и была средством их порабощения, но это было их единственное богатство, и они добивались ее, как пьяницы – вина и ликера. Отнимите ее, и люди станут высоко ценить свои горести. Если только не винить в них весь мир.
– Я знаю, что ты делаешь, – прошептала она существу по имени Сома.
– И что же я делаю?
Есть разные виды уверенности. Одна облачается в обноски, подобно Соме. И это существо погрязло в скверне глубже Мимары – мысль, которая никак не пришла бы ей в голову до встречи с ним здесь, вдали от остальных. Особенно лицо и шея, где вся кожа была покрыта пятнами и остатками еды…
Ее кожа.
– Подмена, – говорит она. – Шпионы Консульта, как правило, начинают работу со слуги или раба – того, кто позволяет им рассмотреть свою цель, познать манеры, голос и характер. И после тщательного изучения они начинают преображаться, принимая форму этого человека: лепить плоть, отливать кости, чтобы подготовиться к последующему убийству и замещению цели.
Существо приняло почти такой же истощенный вид, как и все идущие.
– Твой отец говорил тебе об этом?
– Да.
И растущий изгиб живота…
– Думаешь, я делаю вот это?
– А что еще ты можешь делать? – с внезапной резкостью спросила она.
Она покажет ему… красоту.
– Являешь свою красоту, – ответило существо.
– Нет, Сома. Не играй со мной в эти игры. Ты не можешь пропустить через себя ничто человеческое, потому что у тебя нет души. Ты не настоящий.
– Но я говорю. Как бы я мог говорить, не имея души?
– Попугаи тоже говорят. Ты просто очень способный попугай.
– Боюсь, что представляю из себя гораздо больше.
– Могу даже доказать это тебе.
– Сейчас?
Теперь она играет в игру, в которой задает много острых вопросов, решающих их судьбу. Каждую ночь она повторяет их, но почему-то теперь они кажутся… неуместными. Пожалуй, даже абсурдными, надуманными, оторванными от реальности, такими, которые задают заплывшие жиром жрецы голодным детям. Даже ключевой вопрос, только подумаешь о нем, как тело наливается свинцом от нежелания его задавать…
И все-таки нужно спросить, растормошить и потребовать ответа на неосторожные слова: «Что ты имел в виду, когда говорил, что Нелюдь пытается нас убить?»
Но Мимара не в силах.
И оно ведет себя соответствующе, избегая всякого проявления беспокойства.
Чтобы играть в игру с убийцами нечеловеческого происхождения.
– С тобой говорит человек, – начинает она с лукавой улыбкой. – Не верь ни единому моему слову, потому что я лгунья.
Она делает паузу, дожидаясь, пока звуки слов не стихнут в воздухе.
– Скажи мне, в чем здесь парадокс?
– В том, что странно обманщику говорить такое.
Этот ответ порождает маленькую вспышку ликования. В высшей степени удивительно быть свидетелем того, что изучал только абстрактно, а теперь видишь наяву, что дает очередное доказательство божественного происхождения отчима. Перед глазами у Мимары маячит ясное лицо аспект-императора, который говорит с ласковой улыбкой: «Помни, Мимара… Если боишься, просто задай этот вопрос…»
До встречи с ней у существа и вправду не было никакой души. Но весь ужас состоит в том, что это был… фарс.
– Вот мое доказательство.
– Как же ты докажешь?
Она чувствует, что притворяется кипящей водой, несмотря на то, что огонь давно погас, и все за столом поднимают холодные, как камень, чаши, причмокивают губами, изливая потоки благодарности за то, как чай согревает их души, а сами в это время вздрагивают от холода, наполняющего их внутренности.
– Парадокс может существовать только в душе, – объясняет она. – Поскольку истинное значение парадокса от тебя ускользает, ты можешь уловить смысл лишь непарадоксальных вещей. В данном случае, странных. Только душа способна постичь противоречивые истины.
– Но если у меня нет души, тогда кто же я?
Как? Как все становится таким фарсом?
– Абакус, сконструированный из кожи, плоти и костей. Невероятный, сверхъестественный инструмент. Продукт Текне.
– То есть нечто совершенно особенное, да?
«Что-то не так», – понимает она. Их голоса стали звучать чересчур громко. И Колдун принимается вглядываться во мрак. С любопытством и тревогой.
– Мне нужно идти… Я слишком задержалась.
Клирик первым заметил ее в далеких порывах ветра. Белую с золотом ленту – цвета Тысячи Храмов, – что трепетала и колыхалась в воздухе. Первый знак присутствия человека спустя несколько недель после того, как они миновали Меорнские развалины.
Акхеймион, естественно, разглядел ее в туманной далекой дымке один из последних.
– Там, – вновь и вновь повторяла Мимара, показывая вдаль. – Вон там…
Наконец ему удалось различить ее, извивающуюся, как червь в воде. Он стиснул зубы, сжал кулаки.
Великий Поход, понял он. Где-то по этой же равнине шло войско Келлхуса и его Наместников, следуя в Голготтерат. На каком расстоянии от них?
Но эта тревога, как и многое другое, оказалась вырванной с корнем, когда еще один стяг показался над опаленной землей. Казалось, все плыло в воздухе, будто вырванное из родной земли и отправленное по медленному невидимому течению.
Некоторые возвращались после такого многонедельного или даже многолетнего похода – Акхеймион знал это не хуже других. Смесь впечатлений, обычаев, народов оказывает влияние на человека, изменяя его порой до неузнаваемости. Но, по мнению Акхеймиона, истинным толчком к изменению служит простое действие ходьбы и размышления, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Бесчисленные мысли проносятся в голове путешественника в долгой дороге. Друзья и родные подвергаются осуждению и оправданию. Рассматриваются и пересматриваются надежда и вера. Волнения растравляются до незаживающих язв или улетучиваются. Тех, кто способен долго придерживаться неизменных идей, вроде Капитана, дорога приводит к фанатизму. Те, у кого не хватает мужества бесконечно повторять одно и то же, люди вроде Галиана, приходят к подозрительности и цинизму, убеждению, что никакой идее нельзя доверять. А тех, кто обнаруживает, что их мысли не повторяются, кто вечно удивляется новым граням и возникающим вопросам, путь приводит к философии – к мудрости, которая ведома лишь узникам и отшельникам.
Акхеймион всегда причислял себя к последним: странствующему философу. В младые годы он даже составлял список своих убеждений и сомнений, чтобы лучше понять разницу между собой прежним и нынешним. Он был тем, кого древние сенейские сатирики величали «акулмирси», дословно «человек-веха», тот, кто проводит время в дороге, вечно всматриваясь в следующий мильный камень, – путник, который никак не прекратит думать о пути.
Но это путешествие, бесспорно, самое значительное за всю его долгую жизнь… чем-то отличалось от всех остальных.
В нем происходило нечто необъяснимое. Нечто желающее существовать…
Его Сновидения также изменились.
Той ночью, когда они расположились на вершине Хейлора, он опять увидел себя среди скованных пленников, бредущих в длинной колонне, все больше слабевших с каждым шагом, беззубых после забытых побоев, погрязших в пучине страданий, – но все было иным. Когда он сморгнул, перед глазами вспыхнула и погасла череда воспоминаний: образы таких страшных мучений и крайних непристойностей, что даже жалости к ним не возникало. Шранки, сведенные яростной похотью. Вкус их слюны, брызгающей изо рта. Смрад их черного семени…
Осквернение настолько глубокое, что его душа выскочила из тела, из прошлого, из сознания.
И он в ложном пробуждении широко раскрыл глаза, с какой-то безумной сосредоточенностью взирая на тварей перед ним, пытаясь разглядеть просвет, который откроет его предназначение. Там, где кусты и заросли скрывали процессию впереди, Друз теперь увидел мерцающие торцы и изогнутые золотистые поверхности: покосившийся проход из металла, словно там лежало какое-то опрокинутое здание или огромная лодка, вытащенная на берег. А вместо просвета, которым оканчивался туннель, теперь появилась комната, несущая некий скрытый смысл, хотя ничего не было видно, кроме маленького кусочка, освещенного потусторонним светом, который колыхался в неверном ритме и то и дело угасал.
