Игорь Николаев - Вся трилогия "Железный ветер" одним томом
Иван закрыл книгу и отложил ее в сторону. Сборник с материалами конгресса он нашел в библиотеке Рюгена. Небольшой серый томик невесть как затесался среди медицинских справочников и религиозной литературы. В редкие минуты бездеятельности Терентьев листал ее в поисках отдыха для утомленного ума. Как ни странно, пробираясь сквозь строки сухих, бесстрастных докладов и тезисов, он лучше всего отвлекался от забот и тревог насущных дней.
За минувшие годы Иван не раз задавался вопросом — почему? Почему этот мир так непохож на его, Ивана, родину? Может быть, он был не первым пришельцем, и его предшественники в какой-то момент перевели стрелки, отправив состав прогресса и истории по иному, лучшему пути? И где та самая точка перелома, после которой разошлись эти пути?
Но чем дальше он углублялся в изучение местной истории, тем больше понимал, что здесь не было чьей-то осознанной воли, как не было и пункта расхождения.
Открытие Америки почти на сто лет позже, полстолетия испанских войн в семнадцатом веке, мирный реформатор Бонапарт Первый и кровопролитные предприятия его наследника, ставшие предвестниками Мировой войны 1870-х годов… Индустриальная революция в середине девятнадцатого века, легендарный переход через Тихий океан «Пионера», первого «ныряльщика», построенного на верфях Владивостока по проекту конструкторского бюро Гогенцоллернов и Наточеева. Жесткий дирижабль братьев Райт, «гелиевая революция»… Паромобили и автопоезда…
И, конечно же, марксизм, совершенно иной, причудливо изменившийся, но, несомненно, знакомый. Здесь бородатый классик закончил свою жизнь доктором экономических наук, окруженный почетом и признанием научной общественности. Российский император и президент Конфедерации считали за честь лично пригласить корифея читать лекции в крупнейших экономических университетах своих стран. Маркс давно умер, но новая экономическая доктрина изменила будущее без революций и прочих страшных катаклизмов.
Это был иной мир, который словно шел параллельным путем, то отдаляясь, то мистическим и причудливым образом переплетаясь с тем, что приходился Ивану родным.
Вообще встречать персонажей из «прежней» истории было очень интересно. Революционеры становились видными государственными деятелями, американский президент был известен как философ мировой величины. Фашистский людоед и палач в этой жизни честно работал юристом, а некий безумный диктатор был кумиром богемы Объединенной Германии, создателем изобразительного стиля «неоготического реализма». Его мрачные и величественные пейзажи стоили немалых денег и выставлялись в крупнейших музеях мира.
Из-за двери донесся шум шагов. Двое, мужчины, идут быстро и решительно. Что ж, с самого первого дня он был готов к тому, что однажды к нему придут. Хотя, конечно, не думал, что это произойдет в такой обстановке. Терентьев рассчитывал на следователей, кабинеты дознавателей, серьезные опросники и беседы со специалистами в разных отраслях человеческого знания.
Но никак не на малую полуподвальную комнатку с заложенным кирпичами оконцем. Старый стол с единственной свечой, сгоревшей уже на три четверти. Стулья под стать столу — солидные, прочные на вид, но шаткие и валкие в действительности. А вместо следователей — два уставших человека, которые пришли, чтобы узнать правду.
— Я ждал вас раньше, — сказал он вместо приветствия.
— Было чем заняться, — угрюмо ответил Таланов. — Разговор есть.
— Присаживайтесь, — предложил Терентьев.
— Ну что же, — произнес Басалаев, когда все разместились за столом, образовав нечто вроде равностороннего треугольника. — То, что ты пришелец из другого мира, уже понятно.
— Опережая естественный вопрос, — светским тоном промолвил Терентьев. — Не из того, откуда пришла фашистская сволочь.
— «Попаданцы» множатся как кролики, — заметил Басалаев.
Таланов промолчал, стараясь осмыслить услышанное. Он уже миновал тот рубеж, до которого рассудок еще сопротивляется видимому абсурду и фантастике. Действительно, если существуют два мира, почему бы не быть третьему?
— И как?.. — Майор не договорил, но «попаданец» понял.
— Не знаю, — честно ответил он. — Двадцать восьмого июня пятьдесят шестого я был на даче, хотел починить калитку. Потом вдруг увидел сиреневую вспышку и провалился в какой-то черный колодец. Там было… неуютно. Не знаю, сколько времени я летел и летел ли вообще. В конце концов сверзился с метровой высоты прямо в воду. До сих пор не представляю, что произошло и какая сила меня перекинула. Вот и все, собственно.
— Двадцать восьмого… — повторил Басалаев, словно самому себе. — Да, все сходится… В воду? — уточнил контрразведчик. — Снова вода.
— Да, в реку, — подтвердил Иван. — Приток Рейна, но тогда я этого, конечно, не знал. Вылез и пошел искать людей. Дальше все достаточно скучно. Понял, что дело нечисто, выдал себя за жертву аварии, потерявшую память, понемногу легализовался. В Европе хорошая полиция, но все-таки нравы у вас совершенно травоядные. Придумал себе биографию, подогнал под нее документы. Часть сделал по запросам, бюрократическая машина творит чудеса, надо только знать, куда нажать. Часть просто купил, но это уже потом, с первого гонорара. Дальше вы знаете.
— А почему писатель? Ты же боевик и контрразведчик, да еще с таким опытом. Положим, в государевы люди соваться не стоит, с поддельной-то биографией, но контор, где нужны такие специалисты, хватает.
— Я думал об этом. Соваться в чужую организацию, не зная ни уклада, ни традиций… Слишком опасно. Нужно было найти какое-то безопасное занятие, которое не привлекало бы ко мне лишнего внимания полиции и прочих госорганов. Там, у себя, я в последние годы увлекся историей двадцатых-тридцатых, а войну… нашу войну знал не по книгам. Мне не понадобилось ничего выдумывать, просто описывал, что было. Беда любого фантаста — очень трудно выйти за рамки опыта и догм, чтобы создать иной, непротиворечивый и по-своему логичный мир. Я от нее был избавлен. Забавно… Для вас дикостью были две мировые войны, революция и самолеты. Мой первый редактор даже попытался потихоньку предложить мне полечиться у психиатра, дескать, здоровый ум такого не придумает. А у меня дома обалдели бы от подводных городов, дирижаблей на тысячу тонн, подлодок ныряющих на километры… Петроград назван не в честь императора, а по имени апостола. У вас даже столица в другом городе, а династия Рюриковичей — просто невероятно…
— «Есть многое на свете, друг Горацио, чего не знают даже мудрецы…» — процитировал майор. — Значит, загадки множатся… мы надеялись, что различия в технике и другая символика — это творческие выверты.
— Нет, я все описывал в точности. Это определенно родственники тех, наших фашистов, во многом просто близнецы, но все-таки другие, — сказал Иван. — Сам не пойму, кто это и откуда…
— Профессор Черновский из Научного Совета предполагал, что для перехода между мирами применяется некий процесс, используется что-то стихийное, возможно, машинное, — сказал Басалаев. — Он набросал примерную теорию «веерной» реальности и множественности одного мира, многократно отражающего сам себя. Черновский предположил, что возмущения, связавшие два из них, вполне могли затронуть и «соседние», если так можно сказать, потому что они параллельны не в физическом смысле… Ну, есть много зеркал, отражающих друг друга, если в одном сделать дырку, она отразится и в других.
— Ага, суть ухватил, — понимающе кивнул Иван. — А если очень постараться, то дырка может не только отразиться. Нелюдь сделала что-то такое, чтобы пробить коридор между двумя мирами, и пробой отозвался в третьем, перетащив меня.
— Примерно так. Хотя сейчас никто точно не скажет. — Басалаев нахмурился, его губы сжались в тонкую нить. — А теперь о главном, господин идеалист.
— Не хочу, — без всяких околичностей сказал Иван. — У меня была причина, и этого достаточно.
— Нет, недостаточно, — неожиданно сказал Виктор.
Иван недоуменно приподнял бровь, а капитан тем временем вынул из кармана коричневый прямоугольник, оказавшийся старой дорожной фотографницей. Чуть дрогнувшими пальцами он достал из нее небольшой черно-белый прямоугольник.
— Посмотри, посмотри внимательнее. — С этими словами Виктор протянул фотографию Терентьеву. Тот принял ее, держа на отлете, самыми кончиками пальцев.
— Это моя семья. Мой отец, жена Марина, сын Дима и дочка Маша.
— Хорошая семья, — нейтрально заметил Иван.
— Была, — коротко произнес Виктор. — Теперь они все погибли. Их убила та нелюдь, что сейчас шагает по миру. И еще множество других людей умерло. Ты слышал о химической бомбардировке Москвы в сентябре?
