Алексей Замковой - Лесной фронт. Благими намерениями...
- Курского. - обер-лейтенант потянулся к нагрудному карману, хотя ему гораздо больше хочется запустить руку в правый карман брюк, где, рядом с носовым платком, ждет своего часа небольшой пистолет.
Трое, не принимавшие участия в разговоре, заметив движение, тут же напряглись. Даже привстали, прожигая молодого человека взглядами. У его ног тут же оказалась и собака... Обер-лейтенант замер, так и не донеся руку до кармана.
- Не беспокойтесь. - поднял руку хозяин. - Вы ведь показывали документы моему адъютанту?
Обер-лейтенант снова опустил руку на стол, и напряжение в кабинете, пусть и не до конца, спало. Снова потянулся разговор. Ничего не значащий - 'Откуда вы родом?', 'Какие настроения в армии?'... Но дальше, я всем естеством почувствовал, прозвучала ключевая фраза этой беседы. Сам хозяин кабинета даже не заметил того, однако, эхо сказанного загремело, многократно повторяясь, в голове обер-лейтенанта.
- ... Возвращайтесь к себе в часть. Имейте в виду: фюрер именно на вашем курском участке готовит хороший сюрприз русским. - хозяин многозначительно посмотрел на посетителя, но тот, несмотря на бушевавшую внутри бурю, вызванную этими словами, ничем не выдал своих чувств. Единственное - желание выхватить оружие и застрелить своего собеседника вдруг куда-то исчезло.
- Я не сомневаюсь, герр гауляйтер. - ровным голосом произнес он, чуть склонив голову.
'Гауляйтер'? Почему, услышав это слово, я вспомнил еще одно - 'Кох'? Что такое 'Кох'? Или... Гауляйтер - это, судя по всему, хозяин кабинета. Может 'Кох' - это его имя?
- Я удивлен, что вы, заслуженный офицер германской армии, человек арийской крови, да еще родом из Пруссии, ходатайствуете за какую-то польку. - гауляйтер резко переменил тему разговора, но обер-лейтенант совсем не удивился. Кажеться, разговор переключился на причину этого визита.
Говорили о какойто 'фройлян', которой пришла повестка отправляться на работу в Германию, но обер-лейтенант ходатайствовал о том, чтобы оставить ее в Ровно. Розговор продолжался еще долго, но, в конце концов, гауляйтер написал на бумаге, лежащей перед ним, 'Оставить в Ровно. Предоставить работу в рейхскомиссариате'. Дождавшись позволения, обер-лейтенант поднялся и, взяв переданную через охранников, бумагу, покинул кабинет. В приемной его ждала девушка. Та самая фройляйн...
Картинка потускнела и принялась расплываться. Словно растворяется... Новый кабинет, гораздо больше, чем предыдущий... Длинный стол, весь накрытый огромной картой, за которым сидят люди, судя по погонам - больших званий. Еще один человек, с пышными усами и прищуренными глазами, посасывая трубку, ходит вдоль стола.
- ...донесение от отряда Медведева. - докладывает кто-то. - Немцы готовят большое наступление под Курском...
Голос звучит все тише... Картинка окончательно расплывается, а на ее месте начинает проступать другая. Она становится все четче, и я понимаю, что снова оказался в первом кабинете... Однако, выглядит он не совсем так, как раньше. Несомненно, это тот же самый кабинет, но стол стоит чуть по-другому. Другой письменный прибор, другая лампа... В кабинете, на этот раз, только двое. Все тот же обер-лейтенант стоит, вытянувшись, посреди кабинета. А напротив него, тоже стоит, опершись кулаками на стол, уже совсем другой собеседник. Длинный и худой, как жердь, со злым прищуром глаз...
- ...Как смеете вы, обер-лейтенант, приходить сюда с подобными прошениями?!! - орет длинный, брызжа слюной во все стороны. - Рейху нужна каждая пара рабочих рук! Вы хоть понимаете, обер-лейтенант, что ваше ходатайство - это саботаж? Вы знаете, какое наказание за саботаж в военное время?
Новый хозяин кабинет хватает со стола бумагу, с которой исчезла надпись, сделанная рукой предыдущего гауляйтера, и рвет ее на клочки. Обер-лейтенант напрягается так, что кажется, будто его жилы сейчас начнут лопаться. Правая рука его мелко подрагивает, все ближе подползая к карману брюк.
- Идите, обер-лейтенант! - длинный отбрасывает мелкие клочки бумаги в сторону. - Я доложу командованию вашей части...
Внезапно крик прерывается на полуслове. Глаза хозяина кабинета округляются, чуть не вылазят из орбит... Обер-лейтенант неуловимым движением выхватывает из кармана пистолет. 'Пах! Пах! Пах!' - три пули прошивают грудь длинного, отбрасывая его назад. Двери кабинета распахиваются, и на пороге появляется невысокий человек, сжимающий в руке пистолет. При виде трупа длинного и замершего, с пистолетом в руке, обер-лейтенанта, он замирает.
- Господин Зиберт... - еле слышно шепчет он, не в силах оторвать взгляда от убийцы.
'Пах!' - пуля попадает ему в живот и, сложившись пополам, невысокий человек падает. Но через его тело уже перескакивают другие - с автоматами. Менее чем через десять секунд, обер-лейтенант Зиберт был мертв.
Снова я вижу большой кабинет. Снова за большим столом сидят высокие чины и расхаживает взад-вперед усатый. Бурное обсуждение, споры... То и дело кто-то, что-то кому-то доказывая, тыкает в расстеленную на столе карту... Но, на этот раз, не звучит доклад о сведениях, поступивших от отряда Медведева. Картинка тускнеет и размывается... Растворяется...
Я - пустота. Я - все, и я - ничто... А это что? Разве ничто может промокнуть???
****
Мелкий осенний дождик шуршит в остатках листвы осеннего леса. Холодно, сыро, противно... Я очнулся от того, что по моему лицу стекают струйки холодной воды. Где я? Где... Стоп! Воспоминания огненными стрелами впились в мой мозг, выжигая картины пережитого. Осень? Какая осень?!! Последнее, что я помню, если не считать того странного сна - снег вокруг, запах пороховой гари и немец, медленно нацеливающий на меня оружие. При воспоминании об этом, я дернулся, перекатом пытаясь уйти с линии огня, и... И врезался плечом в мокрый, шершавый древесный ствол. Лес?!! Какой лес, когда вокруг не было ни одного деревца?!! Я сжался, не понимая, где нахожусь, но готовый ко всему. Ничего не произошло. Никто не стреляет в меня... Только шумят вокруг лес и дождь. Я сел на землю, привалился спиной к дереву и огляделся. Да, это явно не то зимняя степь возле Ровно. Это... Я вспомнил, как лечу вниз по склону, как вижу впереди дерево... Неужели я вернулся в свое время? Да, вот и две, пропаханные моими ногами, борозды на слежавшейся листве, покрывающей склон. А то дерево, под которым я сижу - это, скорее всего, то самое, об которое я приложился головой. Так значит... Значит все то, что я пережил, попав в 1941 год... Это просто бред? Галлюцинация? Этого всего не было? А как же... Как же все ребята, с которыми я воевал? Как же Оля? Тоже - бред? Я осмотрел себя. Ничего не болит. Даже - голова, хотя, после такого удара, она просто обязана раскалываться. Никаких следов ран, полученных на той войне. Одежда вся изодрана, но это может быть из-за падения. Дрожащими руками я достал из кармана кисет с табаком и кусочек газеты. Привычным движением свернул самокрутку, чиркнул зажигалкой... И замер снова. Какой кисет??? Какая самокрутка?!! Тупо уставившись на тлевшую самокрутку, я просидел, наверно, минуты две, пытаясь сложить пазл у себя в голове. Потом перевел взгляд на свои ноги, на грудь. Затертые до грязно-серого цвета сапоги, грязные ватные штаны, неопределенного цвета... Ватник, который выглядит так, словно кто-то в нем дрессировал собак - правый бок изорван в клочья, да и в других местах зияют прорехи. Порывшись в карманах, я извлек две гранаты, горсть девятимиллиметровых патронов, полный магазин к МП, пистолет... Из голенища сапога достал 'маузеровский' штык-нож... Значит... Это был не сон? Не бред???
Домой я добрался практически без приключений. Телефона, конечно же, при мне не было. Ребята, так и не найдя меня, уехали - так что, пришлось добираться своим ходом. Я не виню их. Я ведь даже не знаю, какое сегодня число. Что там - какой сейчас вообще год?!! Поэтому, пришлось топать через лес на своих двоих. Впрочем, там, в сорок первом году, я привык проходить и не такие расстояния, и не по таким лесам. Слава Богу, я сообразил, что выходить к людям в таком виде - не самая разумная идея. Больше всего я походил на бомжа. Поэтому, пришлось прождать на опушке леса, возле небольшого дачного поселка, до темноты. Благо, поздней осенью здесь не так оживленно, как летом. Под покровом ночи, я влез в стоящую на самой окраине дачу и раздобыл себе поношенную, но более-менее приличную одежду. Удалось наскрести и какой-то мелочи - как раз на маршрутку хватит. А дальше... Полтора часа я дремал в маршрутке. Потом, когда въехали в Киев, тупо пялился сквозь окно на огни города. В голове ни одной мысли... Только мелькают лица друзей, оставшихся в сорок первом. Появляются перед мысленным взором и исчезают... Одновременно, я всеми силами гнал от себя мысли о том сне, который видел перед пробуждением. О том, что могли эти сны означать. Маршрутка остановилась на светофоре. Все так же, равнодушно глядя в окно, я скользнул взглядом по окружающим площадь Победы домам. На крышах двух домов, стоявших на противоположных сторонах проспекта, взгляд зацепился за большие цифры и замер. '1941' - возвещали цифры на доме, стоящем слева от проспекта Победы. '1946' - справа от проспекта. Не обращая внимания на взгляды людей, я глухо застонал.
