Василий Сахаров - Тропы Трояна
Однако возвращаюсь к сходу князей. Рюриковичи все же решили голосовать, и великий князь получил то, о чем мечтал. Долгоруких он прижал тем, что может отобрать остатки отцовского наследства. Ольговичей купил обещанием выделить им небольшие городки для кормления. Давыдовичам припомнил, как они с Гюрги против него выступить хотели, и попросил посчитать, за сколько дней черные клобуки из Зарубина смогут добраться до Чернигова, да сколько он потом в осаде продержится. Вячеслава Владимировича уговорил поступиться старшинством и что-то пообещал, что именно неизвестно, по-семейному все решалось. Рогволду Полоцкому были предъявлены свидетельства того, как он с ромеями сговаривался. Ростиславу Рязанскому великий князь гарантировал автономию и расширение владений в степь (это с моей подачи). Ну, а остальных он просто купил. Причем Иван Ростиславич Берладник, который все же успел на сход, принял от Изяслава (в подарок, конечно же, а не как взятку) триста пятьдесят гривен серебром. И только Владимирко Володаревич до конца стоял на своем, отстаивал интересы ромеев и ни про какого царя слышать не хотел.
Все это было ожидаемо, и после схода митрополит Климент объявил дату венчания. Тянуть с этим не стали. И через три дня, когда галицкие князья, расплевавшись с родственниками, уехали домой, в Софийском соборе на голову великого князя Изяслава Второго одели заранее сделанный киевскими ювелирами и златокузнецами царский венец, и он стал царем Изяславом Первым. Пока, конечно же, не природным (наследственным) правителем Всея Руси, а избираемым.
В соборе людей набилось, что селедок в бочке, не продохнешь, и среди русских князей, епископов, бояр, торговых людей, воевод, городских авторитетов, половецких ханов и иностранных послов (ромеев, ляхов, угров и приехавших предлагать Рюриковичам своих принцесс грузин) были венеды. Ладно, это интереса не вызвало, ведь Рагдай Померанский и лучшие военачальники Венедии союзники Изяслава. Однако рядом с ними, не скрываясь, словно так и надо, стояли волхвы. В ХРАМЕ ХРИСТИАН НАХОДИЛИСЬ ЖРЕЦЫ РОДОВЫХ КУЛЬТОВ! Для многих это был шок, причем не столько для священнослужителей, сколько для князей, которые восприняли их присутствие как символ грядущих перемен.
Короче говоря, обряд, надо сказать, достаточно простой и без византийских изысков, прошел достаточно быстро и совсем не так, как в Европе. У католиков сначала шло отождествление правителя царям Израилевым, а затем на голову короля надевали корону. Ну, а мы же русские люди. Чего нам! Гулять, как говорится, так гулять! И митрополит Климент (опять же по моему совету) соединил обряд помазания на царство и миропомазание, и это означало, что царь Всея Руси отождествляется сразу с самим Христом. Это чтобы не мелочиться.
Впрочем, если кто-то из присутствующих разницу и понял, то два-три теологически подкованных епископа и, возможно, кто-то из ромеев. В тот момент это было неважно, и гости восприняли происходящее достаточно спокойно. Были молитвы и песнопения, а затем митрополит самолично надел на голову Изяслава Мстиславича усыпанную драгоценными камнями золотую корону с зубцами, коих было восемь штук. Красиво действие прошло, хоть и в духоте, несмотря на осень. Ну, а после этого церковный хор грянул:
«Боже, Царя храни! Сильный, Державный,
Царствуй на славу нам! Царствуй на страх врагам!
Царь Православный! Боже, Царя храни!
Славному долгие дни. Дай на земли! Дай на земли!
Гордых смирителю, слабых хранителю,
Всех утешителю — все ниспошли!
Перводержавную, Русь Православную,
Боже, Царя храни! Боже, царя храни!»
И так до конца гимна с упоминанием православия (напомню, что до сего момента православными считались только язычники) и это не вызвало ни у кого отторжения. По крайней мере, на виду люди сохраняли лицо и не нервничали. Да и как тут нервничать, если вокруг Софийского собора и в городе пять тысяч лучших воинов Изяслава Мстиславича, и радостный народ, которому пообещали вечером выкатить бочки с вином? При таких раскладах возмущаться нельзя, и Рюриковичи вели себя смирно. Кто хотел, тот уже уехал и готовился к неизбежной войне, возможно, не явной, а тайной, но сути это не меняло. А кто остался, тем деваться уже было некуда.
Потом были пиры и гуляния. Народ веселился, отмечал знаменательное событие, и память об этом сохранится надолго. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается и, подарив князю, чтобы корней своих не забывал, подарок, сегодня в ночь я вновь оказался возле Софийского собора.
Варог-служка меня уже ожидал и провел к порталу. И когда я оказался в мире между пространствами живых и мертвых, то вспомнил слова шамана. Было, хотел стереть их из памяти, но они осели на дно и теперь, словно специально, всплыли. Поэтому невольно я насторожился, на всякий случай проверил подаренный мне меч Яровита, и сей факт спас мою жизнь.
Я шагал по тропе в сторону Руяна и не обращал никакого внимания на голоса существ из тумана. Привык, наверное. Но когда я миновал полоцкий портал шум сначала стих, а затем исчез. Тишина, не возле камня, как обычно, а на пути. Такого еще ни разу не было, и я остановился.
Вокруг ни шороха, ни звука. Тревожно и я потянулся к невидимому клинку. Ладонь моментально ощутила тяжесть, но сам меч не проявился, а затем волосы у меня на затылке зашевелились, и кожа уловила дуновение ветерка. Сзади кто-то был. Там находилась угроза, и ко мне пришло чувство, которое давно уже не посещало считавшегося храбрецом Вадима Сокола. Это был страх. Я вспомнил, что это такое, и на долю мгновения он сковал меня. Нельзя было дернуться и даже пошевелиться, а внутренний голос прокричал: «Беги! Спасайся!» Но сил чтобы сорваться с места не оставалось, они куда-то исчезли, и я решил, что пришла моя смерть.
«Как глупо, — промелькнула в голове мысль. — Столько пройти и сделать, и сгинуть на тропе, которую искал. — Но затем я вспомнил жен и детей. Далее пришел образ Яровита, который строго смотрел на меня, мол, что же ты, Вадим, не оправдал моего доверия. Ну, а после этого перед глазами промелькнул лик мудрого Векомира, и я стал бороться: — Не сдавайся! Грызи врагов зубами и не отступай! Ведь ты же не животное! Шевелись!»
Превозмогая внутреннюю слабость, я смог пошевелиться, а дальше пришло ощущение свободы. Самое главное было начать борьбу, а затем вернулась прежняя легкость. Враг, которого я не видел, приближался. Он уже был готов ударить меня, я это чувствовал, и сделал первое, что пришло на ум. Я рванулся вперед и перекатился по тропе, аккуратно и не задев тумана. Позади что-то клацнуло, будто сомкнулась огромная пасть, которая была усеяна острыми клыками. Но мой страх уже почти рассеялся и, вскочив на ноги, я обернулся, чтобы встретить опасность лицом к лицу.
Кого я ожидал перед собой увидеть? Возможно, дракона или монстра, демона с полотен древних художников или самого Чернобога. Я был готов ко всему. Однако передо мной находился знакомый тип, святой Бернард из Клерво, который для мертвеца выглядел очень даже неплохо. Покойный аббат сохранил форму тела и лицо, и на его призрачном теле находилось нечто отдаленно напоминающее перепоясанный веревкой подрясник с капюшоном. И не знаю, кто бы и что почувствовал при виде призрака, а мне стало гораздо легче оттого, что передо мной не дракон и не падший ангел Люцифер, и потому я улыбнулся. Правда, скорее всего, улыбка больше напоминала гримасу, но она была.
Призрак сделал на меня шаг и я, не дожидаясь того, что потустороннее существо объяснит мне причину своего нападения, шагнул к нему навстречу. Мне не интересно было знать, чего хочет покойник. Для меня все просто и понятно. Рядом заклятый враг, который вновь попытался меня прикончить, и не просто так, а наверняка выпить все жизненные соки и сожрать душу. Так что думать нечего, где встретил тварь, там ее и убей. Как в стихах у Константина Симонова: «Так убей же хоть одного! Так убей же его скорей! Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!» Впрочем, это так, промелькнувшие по краю сознания мысли.
Потусторонняя тварь без единой эмоции на лице не ожидала от меня подобной прыти. Видимо, она привыкла, что ее жертвы не оказывают сопротивления. Но я не таков и перед ней не просто Вадим Сокол, а витязь Яровита, который с последней встречи с Бернардом, тогда еще живым, значительно окреп и многому научился. Поэтому призрак аббата промедлил, на долю мгновения, всего на крошечный промежуток времени, и проявившийся в моей руке прямой меч вонзился в его тело. Хотя, наверное, это неправильное обозначение. Клинок распустил тварь на лоскуты и стал впитывать ее в себя, после чего призрак закричал. Он издавал звуки, словно являлся живым человеком, ни слова не понятно, это было нечто неразборчивое. И от вида того, как меч бога, подобно насосу, втягивал в себя суть некогда живого существа, мои руки задрожали.
