Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко
Шульга смотрел поверх конской шеи, куда–то в степь. Но Журборез готов был спорить на последнюю гранату, что командир видит не степь и не кобчика в небе. Задумался он сильно. Думать – дело подходящее, и если ты командир, так даже и нужное, но в разведке надо замечать! А то будет, как с экипажем прогулочной яхточки «Мариуца» – капитан тоже задумался и сел на мель, да еще и днище пропорол. Пропало тогда у Журбореза увольнение, пришлось этих мечтателей, мать их так и растак, снимать с мели. Папенька у капитана богатенький был, купил сыночку игрушку, а мозги забыл. Но «Мариуца» – дело прошлое, а кого–то видать, прут себе верхами, трое или четверо, особо не прячутся. Свои или еще кто? Один из всадников подъехал чуть ближе, серая под ним чего–то испугалась, шарахнулась в сторону.
И, пока он успокаивал лошадь, Журборез разглядел тусклый желтый отблеск на плече.
Шульга переварил новость, глянул на неспешно едущих контриков, дернул плечом, скидывая винтовку в руки. Журборез отъехал подальше, спешился, задумчиво достал из кармана лимонку. Хоть бы на этот раз взорвалась. Трехлинейка привычно грохнула, один из белогвардейцев, который ехал на чалой, завалился назад. Всадник на серой пустил кобылу галопом, выхватывая из ножен шашку. Третий всадник вздыбил гнедого, но вылетел из седла сам. Гнедой, задрав хвост, понесся куда–то в сторону. Журборез матюкнулся, швырнул гранату – не офицерика, так хоть коня зацепит. А вот хрен. Проклятая машинерия попросту покатилась в ямку, за горбочек, и лежала неподвижно, бесполезным куском железа. Бывший матрос выдрал из кобуры наган, поспешно нажал на спусковой крючок. Шульга молча выстрелил второй раз. Кобыла истошно заверещала, завалилась на бок. Больно скотинке, аж жалко ее стало. Зато офицер выпрыгнуть из седла не успел. Журборез глянул на ласкающую его деликатную душу картину – два дохляка, чалая трогательно склоняется к хозяину, гнедой бегает шо наскипидаренный и натуральное свинство в двух шагах – агонирующая лошадь и под ней то ли тоже мертвый, то ли просто бессознательный всадник. Все–таки изверг у нас командир, чистой воды изверг. Пришлось патрон на бедную коняку тратить.
Шульга спешился, ухватил чалую под уздцы, почесал ей между ушами, взгромоздился в седло, неспешно поехал к месту падения третьего контрика. Журборез деловито перерезал офицеру горло, пошарил по карманам – пятьдесят деникинских рублей, десятками. На растопку сгодятся. Перчатки – малы, сразу видно. Трубка–носогрейка, не пережила падения, раскололась. На том свете покуришь! А вот тот, шо с гнедого ляпнулся, кажется, живой, командир его уже скрутил да собственно Журборезу кулака показывает.
В селе стоял дым коромыслом – приехал человек от Матюшенко. Вместе с допросом уцелевшей контры получалась красивая картинка положения на фронтах, объемная такая, как на ярмарках иногда в ящике показывают. Поживи еще немного, офицерик, до вечера. Василенко за тобой присмотрит, расскажет, что да как на свете обстоит. Он вашу породу не переносит, еще с восемнадцатого. Вошел тогда в село полк золотопогонный, а после его ухода прибавилось костерков по ярам да балкам, воя волчьего среди ночи, да налетов отчаянных – хаты спалены, кладбище чуть ли не вдвое выросло, уже терять нечего – можно и в партизаны уходить.
Человек от Матюшенко сидел в хате старосты и давился борщом. И этого человека Шульга знал. Как же ж без него было хорошо, тихо, спокойно. И чего его не застрелили комсюки? Нет, сидит Палий, живой–здоровый, кость из борща выловил, костный мозг выковыривает. И страшно командиру отчего–то, а не расспрашивать – нельзя, не зря ж вернулся человек. Палий высосал остаточки из кости, облизнулся, глянул на старого знакомого.
– Командиром заделался.
– А шо? Сам хотел командовать? Ты лучше скажи, як у пана бухгалтера дела идут.
– Неплохо идут. Наскакиваем да рубаем, потом уходим. Патронов токо маловато, – Палий откинулся на подозрительно хрустнувшую спинку стула, – зато людей прилично. Малой твой уже сам атаманит, аж заграву за Днепром видать, обозы перехватывает, продотряды вешает, злючий, шо сатана.
Шульга цапнул со стола кусок хлеба, заглотил одним укусом. Палий отодвинул
макитру, почесался, вальяжно вышел из–за стола.
– Там ще борщ есть, в горшке, в печке.
– Все тебе про жратву. Я по делу пришел, а не обедать.
– Ну я ж тебе сказал, шо там и як там. Шо ще треба? Во фрунт стать? – Палий улыбался, блестя железными зубами.
– Мне тут контру допрашивать надо. Поможешь?
Палий, резко успокоившись, кивнул.
Василенко скучал возле провонявшего свиньями хлева. Свиньи пали жертвой разных политических режимов, а хлев остался. Для контры – квартирка в самый раз.
– Вылазь, вылазь.
Офицер чихнул, коротко глянул на своих врагов.
Возле колодца собралось человек десять, чубатая, лохматая, в пух и прах выряженная банда. Курят, на солнышке греются, расселись на колоде, зрителями в театре бесплатном.
– Хотел справедливого суда? Вот тебе суд. Як они скажут, так и будет. Заодно и расскажешь про планы вашего командования.
Палий тем временем уже одолжил у кого–то топор и притащил колоду с другого двора.
– Еще патроны тратить на тебя.
– Ну шо, хлопцы? Как с их благородием, поручиком Семеновым, быть? Не звали мы его сюда, не вели по его хате артогонь, не грабили села до последней нитки. Може, кому жалко человека? Може, кому–нибудь шось хорошее сделал?
Молчат махновцы, зубы в ответ скалят. И Палий у колоды стоит, топор в руках держит.
– Или сам расскажешь, кто куда шел, да сколько пушек–снарядов, та пулеметов с патронами у ваших было? – стоит Шульга за офицером, наганом его периодически в спину подпихивает, колотит махновского командира от смеха да ярости.
– Не хочешь – як хочешь. Тебе уже черти на сковороду масла налили, – Шульга пнул офицера к колоде.
– Та на колени ставай! Шо, ни одной книжки не читал? – Палий поудобнее перехватил топор, обычный топор, которым дрова по селам рубят.
Офицер фыркнул.
– Я–то кадетский Ярославский корпус закончил с отличием, а ты вряд ли хоть одну книжку в руки брал.
– И брал, и читал! – Палий раздувался от гордости, – сначала «Технические характеристики мотоцикла Вандерер», а потом таку книжку читал, де про людей вроде нас написано, «Легенда про Тиля Уленшпигеля и Ламме Гудзака, про их приключения и героические подвиги в милой Фландрии, собранные и записанные Шарлем де Костером ".
Василенко встал, вытер ладони о штаны, взял карабин за ствол, прикладом сбил офицера с ног, подтащил к колоде.
– Як класть? Мордой вниз чи вверх?
– Вниз, – Палий критически оглядел офицера. Да, таку шеяку с одного удара не перерубишь. Сам виноват, шел бы до нас – пил бы сейчас самогон. Махновец резко опустил топор. Василенко матюкнулся, кровью из наполовину разрубленной шеи заляпало именно его. Палий поспешно рубанул второй раз, еще и потащил топор на себя, для верности. Офицерская голова медленно свалилась с колоды на землю, тело дергалось, впрочем, не особо сильно. Василенко поспешно выпустил мертвяка, глянул на заляпанный кровью мундир, покачал головой.
Лось сидел в хате старосты, ел квашеные помидоры и просматривал бумаги ныне покойного Семенова. В планшете не было ничего интересного, карточка с видом какого–то города – конный памятник на площади, но мало ли где и кому памятники ставят, незнакомый город. Еще фото, эротического характера, грудастая негритяночка в соблазнительном белье и не менее соблазнительной позе. Надо же, какой шалунишка был. А вот толстая тетрадь в зеленой коленкоровой обложке – это уже поинтереснее. Прогрессор уткнулся носом в меленькие, аккуратные строчки. Все равно поручик умер, дневник теперь бесхозный. Если это дневник. Схема какая–то, на военные карты не похоже, скорее на генеалогическое древо. Прогрессор перелистнул несколько страниц, злобно засопел – это не дневник. Это рукопись, какая–то художественная книга. Глава вторая, опять эта схема, про какой–то крейсер «Казак» ниже написано, про десант на Йокогаму. Надо бы у кого–нибудь спросить, что за десант такой. Но покойный был слишком молод для участия в японской войне. А вот и староста, он человек уже немолодой, ему хорошо так за сорок, у него и выясним.
Староста рассказал много чего, главным образом матерными словами, про японскую войну, которая закончилась потерей Сахалина и Курил, вспомнил своего шурина, который утопился, брата и кума, но ни о каком крейсере «Казак» и не слышал. Лось воспитанно поблагодарил за рассказ и вышел покурить. Это ж надо, собрат–альтисторик, обидно было ему за такое положение дел, все успокоиться не мог. Вот и допрыгался их благородие, молодой, наивный, настоящей войны не нюхал, думал, что нас можно голыми руками взять. Лось остановился, уставился на куст белой сирени, которая буйно росла возле сортира. Допрыгался, дообщался с махновцами. Это только в книжках прогрессор не смешивается с хроноаборигенами. А тут – самогон вместе хлестали, экс в мариупольском банке устроили знатный, а народу сколько вместе положили… . Куда ж денешься?
